Право выжившего

— Сейчас не военное время.

— Ты уверен?

Глава тридцать шестая

ТАБОР ПОД ЛУНОЙ

Стучат колеса. Мечутся по тамбуру дети. Звенят стаканы, и слышится из купе привычное русское: «Ну, будем». Пассажиры спят, завернувшись в простыни, листают книги, ведут долгие разговоры о жизни, о политике. Пылятся пакеты и чемоданы. Лежат наверху две объемистые сумки с маковой соломкой…

Как и обещал Михась, работа была не тяжелая. Глазей в окно, пей чай, трепись с попутчиками. Заливай, что тебе скоро в армию и ты едешь в Московскую область повидать тетушку. И присматривай за грузом — он дорого стоит.

Сева за свою жизнь насмотрелся множество фильмов "про наркомафию. В них чемоданчики с пакетами белого порошка менялись на чемоданчики с деньгами. В них гремели выстрелы, бились шикарные машины, стрекотали вертолеты и обязательно присутствовали красивые блондинки. Такая жизнь виделась беззаботной, интересной и приятной. Но опасной. В том, чтобы перевозить в купе товар, приятного было немного поменьше, но зато, как заверял Михась, и опасности ровным счетом никакой. Кому интересно проверять мальчишку? А если и возьмут за ухо — главное ни в чем не признаваться. Знай себе, тверди, что сумки передали случайные люди, а что в них — понятия не имеешь… Правда, верилось в такую простоту и легкость с трудом, но Севе хотелось верить — и он верил, И чувствовал себя очень неплохо.

— Хоть бы в Чечню не послали, — в который раз заводила знакомую песню пышнотелая женщина лет сорока пяти. Груженая гостинцами, она ехала к сыну, служившему в Москве.

— Не пошлют, — возразил второй попутчик — очкастый, интеллигентного вида мужчина лет пятидесяти. — В горячие точки направляют только с согласия солдат.

— С согласия, — вздохнула женщина. — Он у меня шебутной. Сам в армию напросился — говорит, хочет . испытать себя. А теперь в горячую точку просится.

— Зачем? — удивился Сева.

— За Россию, говорит, воевать хочет, — хмыкнула женщина. — Ау меня детей всего двое. И мне эта Россия… Лишь бы дите живо было. Пусть кто другой за нее воюет.

— И это верно, — кивнул очкарик. — А вы как считаете, молодой человек? — обернулся он к Севе.

— Не хочу воевать, — отрезал Сева.

— Вот, правильно, сынок, — попутчица пододвинула к Севе пакет с пирожками. Она всю дорогу пичкала его разной снедью — он напоминал ей сына.

— Беда с этой молодежью, — покачал головой очкастый. — На мотоциклах как бешеные по ночам носятся. Ансамбли эти. Наркотики. Вот ты, Всеволод, как относишься к наркотикам?

— Плохо, — сказал Сева.

— Вот, есть все же нормальные ребята, — кивнул очкарик в сторону Севу. — Но большинство… Пропащее поколение.

— Муж-то ездил к нему, — гнула свое женщина. — Обещал всыпать по первое число. А я хочу кому-нибудь денег дать, чтобы не посылали сына никуда. Кому бы дать-то?

— Это надо на месте поспрашивать, — сказал очкастый интеллигент.

Сева слушал разговор, с готовностью уплетая за обе щеки пирожки и запивая « Пепси».

Пассажирский поезд тащился устало, как будто после тяжелой болезни, Он простаивал у каждого столба и останавливался на каждой станции. Как раз это-то и было нужно. Выгружать такой груз лучше на незаметном полустанке, где о милиции и слыхом не слыхивали, и где никто не поинтересуется, что же лежит в здоровенных сумках у молодого человека. Севу должны были ждать на одной такой станции на самой окраине Московской области.

— Стоянка — две минуты, — сообщила проводница. А Севе больше и не надо. Очкарик, твердивший о вреде наркотиков, помог Севе выгрузить сумки, и покачал головой:

— Все-таки есть еще вежливая молодежь.

— А мой…Как пошлют в Таджикистан… — опять за охала женщина, и разговор пошел по очередному кругу…

Поезд начал набирать скорость, а Сева остался стоять посреди перрона со своей поклажей.

Так он простоял минут пятнадцать. Растерянность .была готова перерасти в отчаяние. Один. В незнакомой местности. С грузом маковой соломки, за который в случае чего, с него пообещали снять шкуру и достать из-под земли. И никого из встречающих. Севе захотелось заплакать. И действительно слеза навернулась на глаз. — Кого ждешь? — спросили за спиной.

— Алеху Ждана, — произнес условленное имя Сева, увидев плотного хорошо одетого с ртом, полным золота, цыгана и худого в кожанке русского белобрысого мужчину.

— От Михася?

— Ага.

— Поехали…

Такой груз не должен концентрироваться в одном месте. Его сразу раскидывают по барыгам. А те отдают его уличным торговцам. Путь этой партии маковой соломки был точно таким же.

— Два дня перекантуешься и обратно поедешь, — сказал цыган. — Тоже с посылкой.

— Ладно. А где жить?

— Найдем.

И нашли…

Сева изумленно взирал на открывшееся ему зрелище. На широкой лесной просеке вырос целый поселок — несколько брезентовых палаток, десятки странных строений, сколоченных из фанеры, реек, обклеенных плотной бумагой, покрытых полиэтиленовой пленкой, которой прикрывают парники. На кострах варилась еда, в лужах плескались голые дети, которые были абсолютно нечувствительны к утренней прохладе. Цыганки суетились по хозяйству, совсем еще юные мамаши — почти девчонки — кормили грудью детей, без всякого стеснения, и их юные женские прелести приковывали Севин взор. В одной палатке кряжистый цыган подравнивал огромную гору мелочи — похоже, это был семейный доход за день. Вся земля в лагере была усыпана пятидесятирублевыми монетами — они были добыты путем попрошайничества в городе, перетаскивались в мешочках, которые рвались, так что мелочь сыпалась, как зерно во время уборочной из дырявых бортов грузовиков.

— Это что? — ошарашенно спросил Сева.

— Это табор, — пояснил сопровождавший его цыган.

— А зачем?

— Поживешь тут пару дней. Спи. Ешь. Пей. В ус не дуй. Свобода. Чем плохо?

— А…

— Мы живем, и ты пару дней проживешь. Ничего, не умрешь, неженка.

— Ладно, — кивнул Сева…

Глава тридцать седьмая

ЛИЦО ВОЙНЫ

Косарев смотрел на экран телевизора в углу кабинета, ощущая почти физическую боль. Показывали снятые чеченцами кадры нападения на колонну внутренних войск. Косарев почти наяву ощущал запах паленой резины, пороха и горящих человеческих тел.

— Сколько можно наступать на одни и те же грабли? — Еще с Афгана знали, как надо водить колонны, — воскликнул он.

— Вспомнил, — усмехнулся Мартынов.

— Да, потом из армии вышибли самых дееспособных офицеров, которые знали все. Пришлось учиться на своей крови в девяносто пятом. И снова учимся…

Господи, как же это знакомо. Война… Косарев часто думал о том, что уже не представляет себя без войны. Он не любил ее, но знал, что создан для нее. И знал, что в такие времена, как наше, от нее не уйдешь. Она сама найдет тебя.

Она придет к тебе в дом, ворвется на твоих плечах. Войну нужно встречать лицом к лицу.

Он вспомнил гориллобразную физиономию генерала-миротворца. Это был девяносто шестой, бандиты растворились в Грозном, а потом полезли изо всех щелей, уничтожая наших солдат. Лидеры большинства незаконных вооруженных формирований собрались тогда В столице Ичкерии.

Да, внутренние войска и милиция, которые держали порядок в городе, понесли в первые дни большие потери, но и боевики оказались запертыми в столице Чечни — у них кончались боеприпасы, и вскоре можно было начать изничтожение. К окрестностям Грозного подтянули части Министерства обороны и командующий предъявил ультиматум бандитам, обещая зачистку по всем правилам — с авиацией и артиллерией, вызвав своими словами у журналистов примерно такой же ужас, который испытывает монашка, впервые увидев неодетого мужчину… Но у Косарева возникло ощущение, что чеченцы вовсе не собирались лезть в капкан. Что у них была какая-то договоренность на самом верху политического Олимпа. Они будто знали, что когда им придется туго, их выручат. И спасителем их стал недалекий, самовлюбленный, делавший головокружительную политическую карьеру и готовый из-за нее на все генерал.