Страница 7 из 8
— Да, да, — кивал головой Андрей.
— Это же темень, непросвещенная темень! И нам с тобой предстоит с нею жить, принимать свои решения в ее благо. Стоит ли оно того? Давай подумаем…
— Подумаем, — согласился Андрей. — Но когда-нибудь в другой раз.
У зеркала была небольшая толпа — все, судя по виду, крестьяне, приехавшие в Петербург по делам или на рынок и, продав мясо или молоко, сновали по городу, удовлетворяя свое любопытство.
Во Вшивой слободе, в отличие от Невского, было совсем немноголюдно, темно. Из каждой подворотни пахло помоями, которые выплескивали из окон, мало задумываясь о том, что по улице в этот момент может кто-то проходить. Андрей поморщился. Из кабака доносилась пьяная ругань, кто-то дрался, зазвенела посуда.
— Довольно! — раздался чей-то крик, и кто-то грузный упал прямо на припорошенную снегом мостовую.
Из-за темноты было невозможно разобрать, кто это — просто была видна большая тень, слышалось тяжелое дыхание человека, перебравшего лишнего.
— Грязь, какая грязь! — брезгливо проворчал Велицкий. — Ну, ничего, мы уже почти пришли. И, думаю, что нам там будут рады.
— Уж надеюсь, — Андрей в глубине души уже стал жалеть, что согласился на столь странное путешествие в не менее странные места, которые он обычно обходил стороной.
В небольшом кирпичном доме на первом и втором этаже во всех окнах ярко горел свет, но из-за плотных штор ничто не выдавало того, что происходило внутри. Над крыльцом горел единственный в округе фонарь. Велицкий остановился, загадочно улыбнулся, зачем-то откашлялся и довольно бесцеремонно постучал в дверь. Из-за двери никто не ответил, только почти мгновенно щелкнул замок.
— Идем! — Велицкий толкнул дверь.
Андрей вошел вслед за ним. Передняя была обита гобеленом. На полу лежал ковер с мягким ворсом — да и дальше, сколько видел Андрей, все было застелено коврами. Велицкий снимал с себя пальто — перед ним, улыбаясь, стояла женщина лет сорока, одетая не по возрасту. Она курила папиросу через мундштук и очень часто моргала. От этих резких движений на ее платье образовывались мелкие складки. Андрей впервые видел, чтобы женщина вот так, в открытую, курила, причем не в гостиной или в салоне, а прямо дома, в передней.
— Василий, вы к нам и друга привели. Это прелестно! Ну, давайте знакомиться. Прошу вас, Василий, познакомьте же нас, наконец!
— Да, конечно, как же это я забыл, — Василий засуетился. — Знакомьтесь, Екатерина Панина. Екатерина, это мой друг Андрей, человек весьма неглупый, так что, уверен, вы друг другу понравитесь.
— Merci, Василий, — Панина изобразила что-то похожее на поклон и взмахнула в воздухе дымящей папиросой. — Je sur vous entendais, мой дорогой друг. Что, вам не нравится мой французский?
Андрей немного настороженно осматривался по сторонам. Вопрос он слышал, но отвечать на него не спешил. «Что я тут делаю? Неужели все задумывалось ради встречи с этой вульгарной, отвратительной дамой? Хотя, нет, так ли она отвратительна? Это мы еще посмотрим»
Но все же Андрей предпочел притвориться, что ему дико интересно, что он без ума от Паниной и пробормотал:
— Нет, нет, что вы, не понимаю, с чего вы вдруг так решили! Я готов вечно наслаждаться вашим тонким, восхитительным голосом. Ах, как я рад, что наша с вами встреча состоялась!
Андрей обратил внимание на странную тишину, царившую в доме: не было слышно ничего, ни шорохов, ни шагов — никаких признаков присутствия еще кого-либо. Гобелены на стенах и ковры тщательно глушили все звуки. Конечно, он слышал о борделях, во множестве располагавшихся во Вшивой слободе, но то, что он сам окажется в одном из них, не мог предполагать, представлять даже в самых разнузданных фантазиях. И вот он в одном из таких салонов. «Теперь мне отчетливо ясно, какого рода у Велицкого тут дела», — заключил Андрей, еще раз взглянув на Панину.
— Что ж, оставляю вас, — Велицкий говорил лениво и проявлял недовольство, словно ожидая какого-то предложения, словно вот-вот его с почестями пригласят куда-то. Так и случилось. Панина вдруг стала серьезной и крикнула:
— Машенька, встречай, к нам гости! Машенька!
На крик из комнаты вышла девица с одутловатым лицом и сделала поклон Андрею:
— О, месье, какой у вас мужественный голос! А я грешным делом пока не увидала вас, думала, что принесло к нам какого-то грубияна из кабака. Ах, неужели нам вечно придется терпеть такое соседство! — Маша наигранно закатила глаза и всплеснула руками.
Из того, насколько они с Паниной были схожи внешне чертами лица и по платьям, Андрей заключил, что это мать и дочь. «Мать, однако, несмотря на возраст, привлекательнее, — подметил Андрей. — По всему видно, что на дочь вся эта атмосфера действует угнетающе».
— Ах, что мы все в дверях. Машенька, веди гостя в дальнюю комнату, а мы потолкуем с Василием.
Велицкий как-то особенно едко при этом хихикнул и хлопнул Андрея по плечу:
— Будь как дома, я обо всем уже позаботился, — Василий взял Панину под руку, и они направились в ту самую комнату, где находилась Маша до того, как Панина ее окрикнула.
— Ах, месье Андрей, идемте наверх! — Маша коснулась локтя Андрея, заставив его немного покраснеть. — Не стесняйтесь, вам у нас понравится. Право, какой вы скромный! Пред вами неудобно. Изволите подать что-нибудь?
Андрей молча поплелся за девицей наверх. Комната была малюсенькой: горело несколько свечей, одна из свечей стояла в медном подсвечнике на столе рядом с початой бутылкой вина и двумя стаканами. Позади стола находился широкий диван. Вся эта обстановка напомнила Андрею гостиную в их доме — не хватало только пианино, зеркала, ковра, да и простора, большого окна, из которого открывался вид на переулок. Здесь же окно было плотно занавешено, будто Панина и ее дочь желали скрыть не только свои дела, но и присутствие, и даже факт самого их существования.
А за окном тем временем окончательно стемнело. Ветер стих и морозный воздух, казалось, неподвижно застыл. Редкие мелкие снежинки пробивались сквозь него и, блеснув в заблудившемся свете далеких газовых фонарей, вновь исчезали в темноте и беззвучно касались земли. На небе проступали звезды.
Где-то совсем недалеко, за Невским проспектом, почти у самой Невы, в доме в переулке, в такой же темноте, не зажигая свечей, лежала Татьяна и, глотая слезы, ворошила в памяти все то, что случилось, стараясь отыскать хоть малейшую зацепку, хоть самое ничтожное обстоятельство, оправдывающее брата. Из-за закрытой двери, откуда-то из глубины дома, был слышен неторопливый разговор отца с Александром Матвеевичем.
«Как больно, страшно, — думала Татьяна. — А ведь внешне все как обычно. Отец, Александр Матвеевич, Андрей как обычно где-то пропадает. Что помешало тому, чтобы это продолжалось и дальше? Почему, за что случилось то, что случилось? Что на него нашло? Нет, это был не он. Готова поклясться, не он».
Скрипнула и приоткрылась дверь, в нее просунулась голова Проши:
— Жива? Прости, Господи!
— Жива, Проша, жива. Как батюшка? — Таня присела на кровати.
— Лежи, бог с тобой! — осекла ее Проша, не решаясь все же зайти в комнату. — Павел Ильич успокоился немного, но сам не свой. Велел спросить, не изволишь ли чего?
— Нет, Прошенька, не надо ничего, милая, — Татьяна снова легла.
Проша исчезла столь же стремительно, как и появилась. Больше всего Таня боялась смотреть в сторону зеркала, в котором прошлой ночью видела весь ужас со стороны. Одна будто была в этой комнате, стояла рядом и молча наблюдала, не решаясь вмешаться, что-то изменить, исправить или даже предотвратить. Предотвратить то, что случилось с ней самой. Да и что, собственно, случилось?
«Ничего не понимаю, — Татьяна снова погрузилась в размышления, в дремоту. — С Андреем никогда ничего подобного не случалось. Господи, спаси и сохрани! Что будет, когда он возвратится? Рассказать батюшке? Для него это будет удар, настоящий удар. Смилуйся, Господи!»
Мадам Панина потчевала Велицкого мелко нарезанной осетриной, поданной под холодную, с мороза водку. Вычурно поблескивал круглый серебряный поднос.