Страница 44 из 45
– Меня?
– Именно вас. Вы же сами напомнили мне, как дрожали мои руки, когда я выравнивал безделушки на той каминной полке!
– Ну да, однако при чем тут…
– При том, что вы оживили мою память. Понимаете, друг мой, я вспомнил, что раньше тем утром, когда мы с вами вдвоем осматривали спальню, уже выстроил там все в идеальном порядке. А раз все безделушки уже стояли симметрично, то зачем мне понадобилось снова выравнивать их, если только их не сдвинул кто-то за время нашего отсутствия?
– Боже мой, – пробормотал я, – так вот чем объяснялась ваша странная спешка… Вы помчались в Стайлз проверить, цела ли еще улика?
– Да, я стремился опередить время, надеясь наверстать упущенное.
– Но разве не странно, что Инглторп повел себя как дурак и оставил там эту улику, хотя имел массу возможностей уничтожить ее?
– Ах, нет, я позаботился о том, чтобы у него не осталось такой возможности.
– Вы?
– Да. Помните, как вы упрекнули меня за то, что своими криками я посвятил всех домочадцев в столь важную подробность расследования?
– Еще бы не помнить.
– Так вот, друг мой, я осознал, что такая известность остается нашим единственным шансом. Тогда еще было непонятно, является ли нашим преступником Инглторп, но я рассудил, что если он виновен, то вряд ли станет носить улику при себе, а скорее всего, где-то спрячет, поэтому, заручившись поддержкой домочадцев, я удачно помешал ему уничтожить ее. Он ведь уже находился под подозрением, и, громогласно объявив всем о взломе бювара, я обеспечил нам службу десятка сыщиков‑любителей, которые будут беспрестанно следить за ним, а сам он под их бдительными взглядами не посмеет больше искать попыток уничтожить то письмецо. Таким образом, Инглторп вынужден был уехать из дома, оставив скрученную в жгутики улику в вазе.
– Но ведь мисс Говард имела массу возможностей помочь ему.
– Верно, но мисс Говард, на наше счастье, не знала о существовании этого письма. Согласно разработанному ими плану, она даже близко не подходила к Альфреду Инглторпу. Им полагалось вести себя как заклятым врагам, и до тех пор, пока Джона Кавендиша законно не осудят, оба они не смели встречаться. Разумеется, я продолжал следить за мистером Инглторпом, надеясь, что рано или поздно он подскажет мне, где его тайник. Но он оказался слишком хитрым, чтобы совершить такую оплошность. К тому же, вероятно, успокоился, решив, что раз уж за целую неделю никому не пришло в голову искать ее в вазе, то вряд ли станут искать и дальше, а значит, улика находится в безопасном месте. Так что, если бы не ваше счастливое замечание, то, возможно, нам так и не удалось бы привлечь его к суду.
– Это я уже понял, а когда вы начали подозревать мисс Говард?
– Когда обнаружил, что она солгала на дознании о полученном ею письме от миссис Инглторп.
– Как, разве она солгала?
– Вы видели то письмо? Можете вспомнить, как оно примерно выглядело?
– Да, более-менее.
– Тогда вы вспомните, что у миссис Инглторп характерная манера письма, она обычно оставляла большие промежутки между словами. Но если вы обратили внимание на дату – «17‑е июля», – указанную в начале письма, то могли заметить, что она написана иначе. Понимаете, к чему я клоню?
– Нет, – признался я, – не понимаю.
– Вы не заметили, что это письмо было написано не 17‑го, а 7‑го – через день после отъезда мисс Говард? А ведь только цифра «1», написанная перед «7», – превратила дату в «17».
– Но зачем?
– Я тоже задался этим вопросом. Почему мисс Говард скрыла письмо, написанное семнадцатого июля, заменив его более ранним? И у меня тут же зародились подозрения. Помните, как я говорил вам, что разумно опасаться тех, кто не говорит правду?
– И тем не менее, – возмущенно воскликнул я, – после этого вы привели мне две причины, доказывающие, что мисс Говард не совершала этого преступления!
– Причем вполне весомые причины, – согласился Пуаро, – они и меня долго сбивали с толку, пока я не учел весьма значительный факт: родственную связь мисс Говард и Альфреда Инглторпа. Она не могла совершить преступление самостоятельно, но те самые причины ничуть не мешали ей обзавестись сообщником. И вот тогда-то и разыгралась ее чрезмерно страстная ненависть! Она скрывала совершенно противоположные чувства. Задолго до прибытия кузена в Стайлз их, несомненно, связывали узы страсти. Тогда они и придумали свой злодейский замысел – ему следовало жениться на богатой, но довольно глупой старой даме, побудив ее оставить все деньги ему, а потом довершить дело, устроив весьма хитро задуманное преступление. Если бы все пошло по плану, то они, вероятно, уже покинули бы Англию и роскошествовали на деньги их несчастной жертвы.
Да, они оказались на редкость коварной и бессовестной парочкой. Пока все подозревали его, мисс Говард тайно готовила совершенно иную развязку. Ведь она прикатила из Миддлингхэма, располагая всеми компрометирующими уликами. Сама-то она оставалась вне подозрений. И никто не обращал внимания на ее махинации. Поэтому ей легко удалось подсунуть стрихнин и очки в комод месье Джона. А бороду она спрятала в сундук на чердаке. Она же позаботилась о том, чтобы все эти улики рано или поздно должным образом обнаружились.
– Мне не совсем понятно, почему они стремились взвалить вину именно на Джона, – заметил я. – Гораздо проще, на мой взгляд, для них было бы выставить преступником Лоуренса.
– Да, но тут вмешался его величество случай. Все улики против Джона появлялись чисто случайно. На самом деле, должно быть, это даже обеспокоило нашу пару интриганов.
– Да и Лоуренс вел себя по меньшей мере странно, – задумчиво произнес я.
– Точно сказано. Вы понимаете, разумеется, что его подвигло на такие странности.
– Нет.
– Неужели вы не поняли, что он подозревал в этом преступлении мадемуазель Синтию?
– Что? – потрясенно воскликнул я. – Какая бессмыслица!
– Отнюдь. Я и сам рассматривал такую версию. Потому-то первым делом и спросил мистера Уэллса о завещании. Мои подозрения вызвали принесенные ею порошки бромида, а также и талантливое воплощение на маскарадах мужских персонажей, как поведала нам Доркас. В сущности, против нее имелось больше всего улик.
– Вы шутите, Пуаро!
– Ничуть. Неужели мне еще надо объяснить вам, почему так ужасно побледнел месье Лоуренс в спальне своей матушки в ту роковую ночь? Да ведь видя, как его мать терзают приступы, вызванные явным отравлением, он заметил за вашей спиной, что задвижка в комнату мадемуазель Синтии открыта.
– Но ведь на дознании он заявил, что она была закрыта! – воскликнул я.
– Заявил, – сухо бросил Пуаро, – что как раз подтвердило мои подозрения о том, что на самом деле задвижка была открыта. Он просто пытался защитить мадемуазель Синтию.
– Но чего ради ему вздумалось защищать ее?
– Он защищал свою любовь.
– Нет, Пуаро, тут вы плачевно заблуждаетесь! – рассмеявшись, возразил я. – Мне случайно стало известно, что о его любви к ней не может быть и речи, поскольку она ему даже не нравится.
– Кто это вам сказал, mon ami?
– Да сама Синтия.
– La pauvre petite![51] Это ее огорчало?
– Вот еще, она заявила, что его отношение ее решительно не волнует.
– Тогда она наверняка очень переживала, – заметил Пуаро. – Voilà les femmes[52]… нам трудно понять их логику!
– Мне как-то не верится в то, что вы сказали о Лоуренсе, – мрачно заявил я.
– Но почему? Это было вполне очевидно. Разве вы не заметили, как кривилось лицо Лоуренса всякий раз, как Синтия разговаривала и смеялась с его братом? Наш рефлексирующий поэт додумался до того, что Синтия влюблена в месье Джона. Войдя в спальню матери и заметив все симптомы отравления, он пришел к заключению, что мадемуазель Синтия что-то знает об этом преступлении. Он едва не впал в отчаяние. Для начала размолотил на мельчайшие осколочки кофейную чашку, вспомнив, что девушка поднялась вчера вечером в эту спальню вместе с его матерью, и решив уничтожить возможность взятия проб кофе. И впредь поэтому он упорно, хотя и совершенно бесполезно, держался версии о «естественных причинах смерти».
51
Бедняжка! (фр.)
52
Таковы женщины (фр.).