Опрокинутый рейд

Красноармейцы успели развернуться в цепи, залечь. Но при таком-то неравенстве сил! Конники частью изрубили их; где удалось, обошли с флангов, оставляя в своем тылу. Задачей кавалерии, как и прежде, было – безостановочно рваться вперед.

Потом из Александровского поселка вышла колонна обоза. Кораблями плыли повозки, которые тянули быки. Пеший отряд в этот раз прикрывал корпус сзади.

Командир 2-й батареи 1-го легкого артиллерийского дивизиона красных Бородин из-за изрядного расстояния не разобрал, что перед ним: повозки или густые колонны кавалеристов. Нечто большое, плотное двигалось на его батарею, не замеченную мамонтовцами при конной атаке. Он приказал зарядить орудия картечью.

Трижды шла на него эта колонна. Трижды картечь крушила ее.

Позицию батареи потом яростно атаковали конные. Бородин был тяжело ранен, но продолжал отдавать приказания. В конце боя еле-еле удалось взять орудия на передки и утянуть в ближайший лес.

Однако и в направлении на восток колонна обоза больше в тот день не выходила из Александровского поселка.

А вечером в Александровский поселок вступили красные. Противника там не было. Ушел. Среди оставленного им имущества оказалось три пулемета, шесть тысяч патронов, полевая кухня, двадцать семь фургонов, сорок семь повозных быков, сто двадцать пудов ржаной муки. По словам жителей, казаки отступили на юг. Это было неверно. На самом деле, мамонтовцы еще целые сутки таились в недальних от Александровского поселка лесах.

На следующий день, уже в темноте, они объявились верстах в двадцати северо-восточней этого поселка на правом берегу Елани, напротив деревни Знаменская, начали переправу, но с противоположной стороны реки ударили пулеметы 274-го полка 31-й дивизии…

Теперь известно: тогда, под Знаменской, когда через Елань в лоб казакам ударили пулеметы, первым побуждением Мамонтова было переломить, любой ценой вырваться на оперативный простор, а там – огромная страна, где его ждут.

Рассудок удержал. Не случится ли то, что столько раз в эти дни происходило: боевые части пройдут, обоз же застрянет. Повиснет камнем на шее.

И он принял решение, которое зрело у него, начиная с той самой минуты, когда еще там, у Терехова, он увидел вдоль всей линии скованных неподвижностью фур и телег мирно горящие костры… Решение идти в красный тыл, включив повозки в боевые порядки полков, но, конечно, взяв с собой лишь минимальное. Только боеприпасы. «Боевой обоз», как именуется в росписи. Все остальное: провиант, обоз хозяйственный, санитарный, радиовзвод – безжалостно бросить. Он уверен, что благодарная страна потом предоставит ему всевозможного этого добра в тысячи раз больше.

В его решении самым мучительным было раздумье над тем, какой впоследствии поднимется шум. Не здесь, не у красных! Злорадный крик в Новочеркасске, Ростове-на-Дону, Екатеринодаре: «Обоз Мамонтова в руках у противника! Уже поражение… Авантюра! Авантюра!..»

Ну а если все эти фуры, фургоны, телеги под охраной корпуса прежде вывести за пределы территории красных, отослать в распоряжение штаба Донской армии и потом заново прорывать фронт? Что помешает?

Первым, кого Мамонтов поставил в известность о своем решении, естественно, был Калиновский. Тот стал возражать:

– Есть регламент… Он основан на проверенных опытом рекомендациях… Во всяком случае, не посчитаете ли вы целесообразным собрать по такому поводу военный совет корпуса?

– Время слов кончилось… Да. Поверьте мне.

Теперь Мамонтов говорил, глядя поверх коротко стриженной головы Калиновского, и будто обращался не к нему, а к какому-то далекому и задушевному другу, и Калиновский знал: в таких случаях перечить бессмысленно. Ничего не даст. Принятое решение окончательно.

– Что такое Тамбов? Тысячи бывших губернских чиновников, которые сейчас не у дел. Отставные военные. Всех возрастов, в том числе самых деятельных. Их там тоже тысячи. И не меньше бывших помещиков, фабрикантов, купцов, зажатых большевиками в горсти и мечтающих возродить свое дело. Все эти люди активно за нас. Что особенно важно: у каждого из них есть опыт управления своим имением, губернией, волостью, есть стремление возвратить себе былой почет. Потому-то, только вступи в этот город наш корпус, белая власть там сразу сама собой сформируется. Заполыхает освободительный огонь. Его подхватит деревня. В нем сгорят и Козлов, и штаб Южного фронта, вообще все войска и штабы красных в Тамбовской, Рязанской, Тульской, Московской губерниях.

Калиновский нетерпеливо двинул плечами. В случайной крестьянской избе, где они находились все эти часы своего пребывания на хуторе подле Знаменской, было темновато, но Мамонтов заметил это движение, резко спросил:

– Полагаете, мои рассуждения не по существу? Но за линией фронта нас ожидают как избавителей. Даже если советской властью там недовольна лишь пятая часть населения, то и это миллионы наших союзников. Вот почему все то, что мы сейчас отошлем, в красном тылу нам с радостью предоставят местные жители. И конечно, мы что-то еще захватим в государственных складах, хотя, убежден, там – шаром покати. Однако почему я заговорил о Тамбове, а не о тылах Лискинской группы красных, как определено штабом Донской армии, и тем более не о Козлове – первоначальной цели нашего рейда? Очень просто. Ликвидация Лискинской группы – мелочь. Расходоваться на такое дело расчета нет. А что нам даст Козлов? Город всего лишь уездный, и вместе с тем в нем почти год стоит штаб Южного фронта красных, и потому Козлов – город штабной, комиссарский. В смысле покорности большевикам уже развращенный. Оказаться запалом ко всенародному бунту он не сможет. А Тамбов сможет наверняка. Риск? Но в чем? Нарушить предначертания? Победителя, как известно, не судят. Вы, надеюсь, тоже не откажетесь быть победителем?

– Я все понимаю и вполне могу разделить вашу точку зрения, – сдержанно ответил Калиновский. – Но почему вы хотите отправить назад и взвод радиосвязи? Это что же? Чтобы не сноситься со штабом армии по оперативным вопросам?

Мамонтов усмехнулся презрительно:

– Ну не будем отправлять, ну оставим этот взвод при корпусе… Будем, как мальчишки, ежечасно радировать Новочеркасску, отчитываться за каждый свой шаг… Вдумайтесь! Какой хотя бы один полезный совет штаб Донской армии мог дать нам за все те пять суток, что мы уже находимся в красном тылу? Попробуйте представить это себе. Пока еще мы такого обмена суждениями не начинали, а начни – и сколько раз пришлось бы давать объяснения! И думаете, хоть одно из них было бы в штабе армии как надо принято, понято, принесло бы нам пользу?

– Д-да, – с трудом выдавил из себя Калиновский…

Резко против были также в интендантском отделе штаба корпуса. Его начальник Сергей Илиодорович Сизов, по чину всего лишь подполковник, чернобородый дебелый усач, потребовал у Мамонтова личной беседы и, когда они остались одни, начал так:

– Вы, Константин Константинович, как считаете, много ли у вас недругов в штабе нашего Всевеликого войска Донского? Я имею в виду Управление военных снабжений, самую могущественную его часть.

– Позвольте!.. – начальственно осек его Мамонтов.

На Сизова окрик командира корпуса никакого впечатления не произвел.

– Ну так у вас теперь станет их там во сто крат больше. Хотите знать почему? У этих господ трудно что-либо выпросить, но потом всучить им назад еще труднее. Там цепочка: поставщики, посредники. И все это придется крутить назад. Наше добро вернулось – значит, другое не нужно. И на каждом деле были комиссионные. И что же? Все их теперь возвращать? Вы представляете себе, какой пластище народа будет задет? И какого!.. И чтобы другим впредь не стало повадно, знаете сколь круто он на это ответит?

Для Мамонтова слова Сизова не были новостью. Он и сам всегда предпочитал жить в мире с Управлением военных снабжений, но тут его терпение исчерпалось.

– Так что по-вашему? – загремел он. – Мне остается только бросить обоз в красном тылу?

Но и Сизов повысил голос: