Возвращение в Афродисиас

Патара

Едва суденышко ткнулось носом в причал, как нерадивый ученик, заснувший на уроке — головой в парту, — туристы стали спрыгивать с борта. Я только диву давался. Какая скорость! Никому и в голову, похоже, не приходило, что нога может соскользнуть, и тогда ее попросту перетрет между пирсом и бортом. Плевать! Грустный турок, стоявший в одних шортах на пирсе с протянутыми руками, мрачнел на глазах. Он‑то рассчитывал помочь. Ну, то есть, заработать. В данном случае, был уверен я, он стоял здесь не зря. Позволил бережно перенести себя на берег. Подождал, пока вынесут Настю. Турок держал ее, счастливый, как жених невесту. Я бросил монетку в море, парнишка метнулся в воду тенью, вынырнул игривым котиком с золоченным кружочком в зубах. Туристы заулыбались. Представление так понравилось, что в море посыпалась всякая мелочь: монетки, маникюрные ножницы, пуговицы, кусочки фольги, семечки, мелкий мусор. Паренек, счастливый, нырял, бросая на меня время от времени благодарные взгляды. Группа, отсняв все происходящее на фотоаппараты, рассаживалась в автобусе, я уже уходил от яхты, рассчитавшись с капитаном за экскурсию. Почувствовал легкое касание. Обернулся. Бой, смущенно улыбаясь, потягивал мне что‑то. Деньги, положенные десять процентов. Такса гида. Я отказывался. Напрасно. Они сунули мне деньги в карман, причем и владелец яхты отстегнул десять процентов. Вы ведь могли выбрать не нас, сказал он, поцеловав каждую купюру, которую я позволил заработать. Потом — каждую монетку. Я не стал ждать, когда они перейдут к моим ногам, и зашел в автобус, прошел на заднее сидение, стараясь не встречаться взглядом с Анастасией, уселся. Объявил, что сейчас мы осмотрим церковь святого Николая в Патаре, а завтра нас ждет удивительнейший тур по четырем античным городам сразу. Это как если бы вы взяли автограф у четырех американских президентов одновременно, сказал я. Настя полезла в сумку, обернувшись из подводной принцессы в обычную дуру средней русской полосы. Как‑как называются города, переспросила она. Я надиктовал, старательно глядя в блокнот. Дидим, Приена, Ксантос, Илиас. Она не унималась. Автобус ехал, а она, обернувшись, расспрашивала меня о городах — когда они построены, кто там жил, каковы особенности… Дура, неужели ты не помнишь, хотелось крикнуть мне. Дать ей пощечину. Залепить кулаком в ухо. Я трахал тебя, брал. Ты была моей женщиной, я твоим мужчиной. Каких‑то пару часов назад! Как можно после этого задавать мне такие дурацкие вопросы, разыгрывать из себя составителя «Википедии». Ты что, в «Википедию» заглянуть не можешь?! Неужели тебя волнует хоть что‑то, кроме одного вопроса: где я буду ночевать сегодня ночью, и где ты будешь этой же самой ночью. Вот что важно, вот что шумит во мне воспоминаниями удалявшегося от нас моря. Но ей все нипочем! Трещала, как сорока. Наверное, решила, что у нас был дружеский — как они выражаются, — перепихон, и мы должны остаться добрыми товарищами, несмотря на этот легкий инцидент. Должно быть, стыдилась его. Таким бабам всегда неловко, когда пол их побеждает. Но угрызений совести они не испытывают. О, нет. Случилось, так случилось. Разочек оступилась. Пришлось наскоро выдумывать что‑то о древних приенцах, ксатонсцах, дидимцах и илиасцах. Гашек умер бы от зависти, Гашек с его «Журналом натуропата», слушая мои россказни о богатых горожанах, статуях богов, банях, войнах, договорах, романтических историях, и тому подобной чуши. Я коверкал Ксенофонта, уродовал Геродота, перевирал Светония, с бессовестностью Бендера перетаскивал исторические персонажи, — словно шахматные фигуры — из одного века в другой, из одного региона мира в другой. Я творил, как демиург. Лафонтен, Крылов, Эзоп. Все они оказались никто против меня! Мои басни увлекли постепенно весь автобус. Чего уж, я сам увлекся! Более того! На меня стал с уважительным вниманием оборачиваться даже наш водитель. Турок! Ни слова не понимавший ни по‑русски, ни по‑английски. Но он, очевидно, чувствовал энергетику! Ожил даже фотограф, спавший все время путешествия в автобусе, и скрывавшийся за горизонтом после высадки, чтобы сделать новые фотографии для буклета. Он, ни примолвив ни слова до сих пор, завелся, стал перебивать меня, нести что‑то про ауру и энергетику древних городов. Я не осуждал. Не ругался. Не цыкал зубом, не морщился, как всякий уважающий себя гид, некомпетентность которого стала очевидной из‑за настырного туриста‑всезнайки. Напротив! Я стал новатором. Макаренко от экскурсионного туризма! Нобелевская премия среди гидов! Я решил дать слово туристам! Каждый пусть скажет, что он знает об античных городах. Слухи, домыслы, гипотезы, в конце концов. Почему нет?! Пусть каждый выскажется, ведь каждому из нас есть что сказать? Так и есть! Постепенно каждый свернул на интересную для него тему. Проще говоря, на самого себя. Парочка из Крыма, оказавшаяся владельцами небольшой туристической фирмы, хором проклинала власти полуострова, и строительство какого‑то там завода на месте какого‑то там виноградника. Туризм в загаженном Крыму. Они бы еще лечебными процедурами в Чернобыле занялись! Но я улыбался, я поддакивал, я кивал. Степенная москвичка, оказавшаяся редактором журнала «Сад и огород», поведала нам, с каким трудом можно вырастить тыкву особенного сорта в погодных условиях Подмосковья. Новосибирская старушка, ласково улыбаясь, поинтересовалась параметрами моего черепа, и сообщила, что в юности знавала много молдаван — что бы это не значило, — и что у меня необычайная, интересная, внешность. Тут она почмокала, глядя на меня с интересом. Следующий вопрос — правда ли в Турции так развит секс‑туризм с пожилыми туристками, как пишут в газетах, и не турок ли я, случайно? Сделал вид, что не расслышал. Это оказалось не трудно, весь автобус шумел, каждый спрашивал, и отвечал. Даже мать Анастасии расхрабрилась и сказала что‑то о трудностях бухгалтерского учета в современном мире. Фотограф вклинился безо всякого стеснения. На его взгляд, существование детей‑индиго совершенно доказано. Факты? Извольте! Он всегда ощущал себя ребенком‑индиго, он не такой, как все, он творческий. Создан творить! Так сказать, творец самосотворенный. Я аплодировал, на седьмом небе от счастья. Мне удалось раскочегарить группу. Вздумай я сейчас собрать с них по десять долларов на чай, они бы не сопротивлялись! И я размяк. Решил дать каждому то, что он хочет. Поддержал фотографа, который заявил, что йоги могут двигать горы взглядом, в этом нет никаких сомнений. Согласился с тихим вежливым Сергеем, когда тот предположил очень скорый развал европейского союза с последующим на его месте возникновением Таможенного Союза на месте нынешнего ООН. Буржуазный Запад непременно падет! И чего все так туда рвутся? Тут все вспомнили, что я из Молдавии. Пришлось рассказать о бочке вина в каждой квартире. Кому‑то хотелось, чтобы Приднестровье считали истинно русской землей. Ну, разумеется! Ноги молдаван там сроду не было, подтвердил я с чистой совестью. Нет, все‑таки, она читала что‑то другое, нахмурилась, — пытаясь вспомнить, — мать моей краткосрочной возлюбленной, да и возлюбленной ли. Я сказал, что, разумеется, она права и Приднестровье это истинно молдавская земля. Турки — наследники Византии? Пожалуйста! Турки оккупанты, слава второго Рима воссияет? Обязательно! Свежий инжир? Весьма полезно для крови! Возможны осложнения? Ну, разумеется! Бегите свежего инжира, как огня. Свежий инжир хуже даже жабьей крови, его кладут ведьмы в свои горшки на ночь, а утром выжимают, чтобы сбрызнуть получившимся соком ростки урожая, дабы погубить его на корню. Дважды два? Пять, семь, сто, четыре, ноль. Как будет угодно! Все, что хотите! Я говорил то, что от меня жаждали услышать. Почувствовал себя профессиональным политиком. Купался в лучах любви. Славы. Говорили все, лихорадочно, не слушая другого. Я мог сказать, что угодно, меня все равно не слушали. Даже водитель что‑то забормотал на своем турецком. Мне стало легче, я сам болтал без умолку, стараясь заболтать некоторое унижение, которые испытывал от некоторой — но вполне очевидной — холодности Анастасии. Само собой, ничего серьезного я не ожидал. Собирался трахнуть ее разок‑другой, да и все! Но поскольку это она первой дала понять мне, что у нас был всего лишь случайный секс, я почувствовал себя уязвленным. Ни нежного словечка, ни легкого пожатия руки! Каждый раз, думая об этом, я ловил свой взгляд на ее белоснежной шее в крупных родинках и чувствовал, как будто мне слегка расцарапали руку и треплют края ранки. Сжимал зубы, как при воспоминании о проигрыше в детской драке. Какая досада! Нет, забыть все это! Ничего, любое унижение забудется, знал я. Конечно, по своему богатейшему опыту отношений с женой. Снова сжимал зубы. Улыбался отчаянно. Вставал, брал в руки микрофон. А слыхали ли вы про историю, которая приключилась с приенцами, которые воевали в те годы с дидимцами? Не поверите, но генерал города Приена на спор сварил и съел своего денщика! А вот еще интересная история про Клеопатру, которая в здешних местах, ныряя у коралловых рифов, вынырнула как‑то без самой интимной части своего купальника, знаете. Автобус грохал от радости и смеха. Все пускали пузыри, все были счастливы. Все отражались в тонированных стеклах автобуса, за которыми мелькали уже улочки Патары. Когда автобус застыл и напротив лобового стекла замер мужчина в турецком национальном костюме, известном мне по буклетам, я радостно поприветствовал Деда Мороза, борода из бронзы, выжав последние смешки из постепенно успокаивающейся группы. Мы остановились прямо у статуи епископа Патары, послужившего прототипом сказочного Деда Мороза, объявил я в микрофон. Спускаемся все, фотографируемся у памятника и проходим за мной в церковь святого Николая, где каждый сможет загадать желание у гробницы святого, полюбоваться удивительными фресками девятнадцатого века, и ощутить под своими ногами гладкие аутентичные булыжники византийской базилики. Группа повиновалась. Я вышел последним. Оглянулся. Дверь автобуса закрылась, водитель улегся на переднее сидение. Автобус затерялся в лучах вечернего солнца, как лев, крадущийся со стороны заката к стаду мирно пасущихся антилоп. Я отвернулся и повел свое стадо в церковь.