Возвращение в Афродисиас

Афродисиас

Выходим, оказываемся на традиционной площадке перед входом. За решетками — Афродисиас. Он, почему‑то, золотой. Покупаю билеты, заходим. Так, а где здесь фонтаны, интересуется Настя. Ищет на горизонте гигантскую статую Афродиты, забавно шевелит носом, пытается ощутить запах диковинных цветов. Увы! Ничего такого в Афродисиасе нет. Он оказался маленьким, пыльным городишкой, в котором даже остатков римской бани нет! Нет агоры. Амфитеатра, и того не построили! Оказывается, — читаем на табличках, уставленных везде сусликами, высматривающими в небе орла, — Афродисиас был обыкновенным заводом. Деревней‑мастерской. Производили статуи для всех храмов Эллады, а потом и Рима. Портреты Афродиты в полный рост, в четверть. Отсюда и название. Бюсты Геркулеса. Императоров. Героев. Фабрика болванов. Мастерская на юге, две мастерских на севере, и еще склад на востоке. Три пыльные тропинки. Гора, поросшая травой, вытоптанной в середине. Тут, вроде бы, мастеровые отдыхали после работы. Смотрели по древнему греческому телевизору древний греческий футбол. Лига Древних Греческих Чемпионов и все такое. Вдалеке поблескивает стеклами музей статуэток, которые и производил Афродисиас. Заходим. Настя покупает фигурку древней богини. До эпохи Гомера еще. Маленькая, толстая. Кстати, она с возрастом располнеет, думаю, глядя сзади. Обнимаю нежно. Бродим по городку. Недолго. Тут и прогуливаться‑то негде! Нет даже рощи, сада. Обыкновенный пустырь! Напоминает промышленный район Киева, Кишинева. Москвы. Стоило ли столько терпеть, чтобы добраться до такого унылого места?! Кое‑где растут кустарники, срываю с них ягоды, пробую. Слышу всхлип. Оборачиваюсь. Настя, прошу вас, не плачьте. Кусает губы, потом горько рыдает. Я молчу. Что тут скажешь. Если и есть место, в котором нужно скрепить священные узы любви, то оно явно расположено на обратной от Афродисиаса стороне земного шара. От любви в городке — только название. Целую Настино лицо. Горькое, как Средиземное море. Прошу вас, милая. Я люблю вас. Ей так хотелось сказки… Очаровательного вымысла, который мне так удался… Ну, что же. Глажу лицо. Говорю, как она мне сейчас напоминает дочь. Объясняю. Как‑то мы вышли гулять в парк, той захотелось покататься на каруселях, а я, дурень, забыл кошелек. Сказал об этом. Девчушка — не выше вашего колена, Настя, — расплакалась, а потом утерла слезы. Сказала рассудительно: значит, не можем себе позволить. Молчим. У самого слезы на глазах выступили. Да уж, девочки, они мудрее мальчишек. Правда? Еще как! Рассказываю и про нерассудительного озорника‑сына. Пока не замечаю, что Анастасия плачет еще горше. Затыкаюсь. Беру Настю за руку, и веду за собой по тропинке между двумя рядами платанов. Они выстроились, словно гвардейцы Ее Величества. Скрестили вверху ветви, саблями. А внизу пробегают, — в ручеек играют, — их боевой товарищ и его верная подруга. Быстрее. Еще быстрее. Бегом! Быстрее же. Вот вам и настоящая свадьба, Настя! Бежим, задыхаясь, смеемся, а сверху на нас падает пожелтевшая листва. Как ни странно, в Афродисиасе — настоящая осень. Так что мы в отеле включаем кондиционер, нагреваем воздух в комнате. Распахиваю занавеску. Из окна — вид на Афродисиас вдали. Селение на холме, платаны, заросли. Солнца не видно, его здесь украли тучи. Так что оставляю окно открытым для света. Иду в ванную. Там вынимаю из кармана записку, которую приготовил в автобусе. Гляжу пару секунд. Подумав, рву бумажку, бросаю в корзину для мусора. Какого черта! Перешагиваю порог ванной, улегшийся у моих ног Рубиконом. Выбор сделан. Возвращаюсь в номер, к своей молодой жене. Настя, раздевшись, лежит на кровати, смотрит на меня спокойно. Ноги раздвинула, приглашает. Ложусь в постель, обнимаемся, словно брат и сестра. Занимаемся любовью. Никакой страсти. Вдумчиво, медленно, словно во сне. Иду вперед нежно, но сильно. Чувствую дыхание за спиной. Это она. Афродита, богиня вечности, массирует мне плечи. Трется грудями о спину. Молит обратить внимание на себя. Пытается вытолкнуть из‑под меня Настю, занять ее место. Но я непреклонен. Сегодня я беру Анастасию. Держу богиню на вытянутой руке. Левой — управляюсь с Настей. Та мечется подо мной, целует руки, прижимается головой к груди. Сегодня я — ее щит. Она отражает мной завистливые взгляды Горгоны, похотливые взгляды богов. Двое смертных, мы возимся на нашей постели червями, ускользнувшими с крючков для грандиозной небесной рыбалки. Сейчас мы — в мире без богов. Посейдон, негодуя, бьется в стекла окон номера. Зевс, бедняга, застрял в дымоходе золотой монеткой. Аполлон в бессмысленной — как его красота — ярости пытается наиграть «Лет ит би» на арфе с порванными струнами. Лесбиянка‑Афина колотит по камню тупым копьем без устали. Увы. Пан рыдает на полуострове Пелопонес. Времена язычества кончились, где‑то там, в церквях Константинополя, запевают высокими голосами гимны своему Христу монахи‑скопцы. В седом Босфоре потерялись три ладьи русов. Они везут мед, пеньку, рабынь. Светловолосых, белокожих рабынь. Одну уступили мне. Это Анастасия. Я люблю ее. Я целую ее в губы, лежа на ней, я придавливаю своей грудью ее груди, я бью низом своего живота в ее живот. Мы — двуглавый орел. Сиамский близнец. Она обнимает меня, она гладит мое лицо, целует глаза, щеки, нос, лоб, шею. Она любит меня. Мы не кричим, не стонем, не ухищряемся и не гонимся за наслаждением, метнувшимся в тень испуганным вепрем Артемиды. Мы просто вернулись домой. Она это я, а я — она. Две половинки шара Платона воссоединились. В мире воцарилась идиллия. Золотой век вновь наступил, старцы умирают в цветах по желанию, львы сосут молоко у беременных антилоп, котята сидят на загривках семиглавых псов. Цербер работает спасателем на горной станции в Альпах. Приносит замершим странникам бочонок с ромом, тащит за собой в уютные стены монастыря. Гадюки спрыскивали ядом спины ревматиков, и втирали его в кожу. Землетрясения случились лишь, чтобы убаюкать младенцев в их колыбелях. Мир обрел смысл, истину, познание. Я ни о чем не думал, впившись губами в свое лицо, лицо Насти. Я не сожалел, не надеялся. Меня не было больше. И я был везде. Я стал городом Афродисиас, его памятью и статуями, я стал побережьем Средиземного моря, и этим морем, небом над ним и Океаном, плескавшимся за Геркулесовыми столбами, я стал всеми людьми, которые чернели точками на карте мира, и я перестал быть человеком. Вселенная распустилась во мне гигантским цветком. И Настя распустилась цветком передо мной. И я распустился этим цветком в Насте. Калейдоскоп цветов покрыл нас и всю комнату, мы упали рядом, счастливые. И впервые за две недели путешествия я, счастливый, уснул.

…проснулся спустя каких‑то десять минут. Еще час ушел, чтобы понять: время то же, а день уже следующий. Я проспал целые сутки. Насти в номере не было. На столе лежала моя разорванная записка. Куски сложены. Будто археологи восстанавливали единство глиняной таблички, найденной при раскопках древнего храма.

«… илая милая милая Настя. я люблю вас. я правда полюбил вас. со всеми этими вашими мужиковатыми повадками, бывшей любовницей‑лесбиянкой, идиотской манерой записывать интересные факты в блокнотик, мужицкой походкой… впрочем я уже говорил об этом, да. я люблю вас люблю люб…

…. но я… я, не…

…ет… не могу, не могу, я не могу. как жаль. как жаль. что нам стоило встретиться раньше, всего на одну жизнь раньше. еще когда я не любил так же истово, как вас, еще одну женщину со всеми ее недостатками. я понимаю, что разницы, в сущности, нет никакой. уйду я к вам или к ней — все равно останусь с ней и с вами. вы — одно и то ж…

…вечная женщина, воплощенная богиня. но я не могу, не могу. я должен вернуться, Настя. даже если меня и не ждут обратно. а меня, кстати, и не ждут. но это неважно. Настя. любовь моя… мы с ва

Я застонал, смешал бумажки. Уселся на пол.

Там лежала записка от Насти.

«Милый, милый, милый. Я знала все, что вы мне написали. Знала, чем все кончится. Еще когда впервые вас увидала. Но я не стала сопротивляться любви. Это было бы глупо, как отказаться от жизни из‑за того, что мы все равно умрем. Жизнь — очень грустная штука, которая стоит того, чтобы ее прожить. Любовь тоже того стоит. Я люблю вас, люблю, люблю. Если бы у вас были недостатки, то я сказала бы, что люблю их тоже. Но вы безупречны, ведь я люблю вас».