Страница 2 из 183
Потом появляются желтые лютики. Это уже настоящая весна. Цветок горячий, как солнце. Он мягок и нежен. Запах у него не сильный, но это уже аромат. И растет лютик не на черной земле. Вокруг не только прошлогодний прелый лист, но и зеленая трава, которой три дня назад еще и в помине не было. Над лютиком склоняются зеленеющие почки и молодые побеги.
И тогда буйно высыпает фиалковый цвет.
Густым ковром покрывают теплую землю фиалки. Они пахнут нежно, радостно и волнующе. Раскрывает свои мягкие пушистые лепестки тихий сон. Поднимаются вверх стройные, легкие, трепещущие колокольчики. Все заливает, все захватывает, все укрывает воинственный, напористый, быстрый барвинок. Приходит лето.
Весьма возможно, что Юра родился как раз в Софиевке. Чудеснее места, чтоб родиться, нельзя и придумать. Софиевка — это дубравы, луга, рощицы, это озера, цветники, скалы с гротами, фонтаны и водопады, заморские растения, диковинные беседки, мраморные статуи, белые и черные лебеди на прудах. И прежде всего, это — аромат цветов. Рощицы, гроты, озера, павильоны и фонтаны — всю Софиевку — прямо на голом месте, на равнине, приказал крепостным создать для своей возлюбленной Софии знатный барин, граф Потоцкий. И это было сделано за один год. Потом садовники Потоцкого сажали розы, лилии, гиацинты, камелии. Табак и маргаритки сеяла для себя его челядь. Но фиалку, барвинок и сон никто никогда не сеял и не сажал — они выросли сами. И они пахли сильно и одуряюще — землей, прелым прошлогодним листом и солнцем.
Юра с мамой возвращались домой по аллее персидской сирени. Мама вела Юру за руку. Юра плелся сзади и все оглядывался. Ходить — это было не так-то легко. Болели ноги. Собственно, это первый раз в жизни Юра совершил такое далекое путешествие на своих на двоих.
Но ходить — это было прекрасно! Небо синее, солнце яркое, зелень пышная, пахнут цветы. Какая чаща кустарника! Как высока и густа трава! Озеро гладкое, черный лебедь неслышно плывет вдоль берега и выгибает навстречу Юре свою длинную, будто нарочную шею: он ждет, чтоб Юра бросил ему что-нибудь съестное. За лебедем на поверхности озера тянется длинный след — быстрая мелкая рябь. Небольшая тучка пересекает ее от берега к берегу. Странно!
— Мама! — спрашивает Юра. — А почему тучка плывет не по небу, а вовсе по воде?
Мама смотрит на тучку, отраженную в застывшей поверхности озера, потом вскидывает глаза вверх и смотрит на тучку в натуре. Какой необъятный простор! Она глубоко, жадно и радостно вздыхает.
— Жизнь прекрасна, Юрок! — мечтательно говорит она.
За воротами стоит высокий худой человек, без шапки и босой. У него грязные ноги и седые спутанные волосы. С худых плеч свисают лохмотья, и сквозь них на животе просвечивает смуглое голое тело. Он стоит молча, и правая рука его слегка дрожит, протянутая к прохожим.
— Мама! — пугается Юра. — Почему он дрожит, и чего он хочет?
— Это нищий, — отвечает мама, — он просит милостыню.
Она вынимает из портмоне монетку и подает ее человеку.
— Дай бог счастья вашим деткам! — хрипит старик.
Мама снова берет Юру за руку и идет дальше. Юра все оглядывается. Он не может оторвать глаз от страшного дедушки.
— Мама! А зачем он просит милостыню?
— Потому что он бедный, Юрок.
«Бедный» — это не совсем понятно. Но Юра знает, что есть и другое слово — «богатый».
— А мы бедные или богатые?
— И не бедные и не богатые, — говорит мама, — однако же мы сыты, а он голодный.
— А он почему не сытый?
Мама беспомощно пожимает плечами, отступая перед потоком вопросов.
— Ах, Юрок! Вырастешь, тогда все узнаешь.
Опять это «вырастешь». Ох, уж эти взрослые! Раз и навсегда Юра решает, как только он вырастет и станет большим, сразу же сделать так, чтобы бедных не было и все были сыты.
Потом он обгоняет мать и за руку тянет ее за собой. Скорее домой — он голоден и хочет есть! Диким голосом — так что прохожие шарахаются, а мать затыкает уши и молит его перестать, Юра орет свою любимую песню:
Трансвааль, Трансвааль, страна моя -
Кто любит тебя, как я!..
Слуха у Юры нет. Он немилосердно фальшивит. Его пенье — это просто крик и вой. И мать прямо диву дается — ведь и у нее и у отца прекрасный музыкальный слух. В чем же дело? Матери это очень обидно. Это не украшает мальчика. И потом еще эти огромные уши. Совсем лопоухий. И в веснушках. И рыжий…
В сумерки радость незаметно потухала. Тени на дворе становились длинными и недолговечными. Потом потухало и солнце. И от этого становилось смутно и тревожно, как бы в предчувствии чего-то. Солнце будет только завтра. А между сегодня и завтра ведь целая ночь! Это так долго, что неизвестно даже — а придет ли оно, это завтра?
Особенно не хотелось ложиться спать. Вечер уже давно наступил. Мать и просит и уговаривает. Отец поглядывает поверх очков и в третий раз уже произносит свое короткое, но такое многозначительное — «ну-с?». Слипаются глаза.
— Мамочка! Еще немножко! Еще чуточку! Я пойду, как только папа сядет играть.
— Ты не успеешь и раздеться, как я уже буду играть, остолоп! — говорит отец. — Ну-с?
Приходится идти.
Раздетый, Юра ложится на спину, и мать укрывает его по грудь. Руки Юра, вытащив из-под одеяла, закладывает под голову. Мать целует его в лоб и уходит. Юра остается один. Он не спит. Он уснет, когда отец начнет играть. Тогда сон придет сам. А сейчас его нет. Сон всегда убегает, когда начинаешь снимать башмаки, рубаху и штанишки. Спали бы так, не раздеваясь. Все равно ведь завтра одеваться снова. Чудаки эти взрослые. Завтра…
Завтра!
От мысли о завтра что-то сжимает грудь. То ли радость, то ли страх, а может, просто — холод. Юра выше натягивает одеяло. Неужто в самом деле будет — завтра? А потом оно придет и станет — сегодня. А потом оно пройдет и будет уже — вчера. Все это необыкновенно, таинственно и как будто бы нарочно.
Но вот ударил аккорд. Папа заиграл! Как сразу становится спокойно и уютно. Папа каждый вечер, в десять, садится за фортепьяно и играет до двенадцати. Пока папа не заиграет и Юра не «подумает», он не уснет. Так уж Юра привык. «Думать» можно о чем угодно. О завтра, о том, что было раньше, о вещах, которые ты хотел бы иметь, или о том, что тебе приснится, когда ты уснешь.
Юра лежит, зажмурившись, — так лучше думается — и представляет себе ружье, которое он видел вчера в витрине. Юра уже раз и навсегда решил, когда вырастет и станет большим — купит себе много ружей. Какие эти взрослые чудаки! Вот, скажем, папа. Взрослый уже, большой, может делать что угодно, никто ему не скажет, а вот гляди ж ты, до сих пор не купил ружья и не стреляет. Правда, ливорверт у папы есть, Юра сам его видел. Видел даже, как папа из него стрелял. Это было еще весной. Вдруг среди ночи Юра проснулся от какого-то шума и суеты. Все бегали, все волновались и кричали. Мама звала папу, кухарка Александра причитала, сестра плакала. Вдруг папа выскочил из соседней комнаты, в одном белье, без брюк, подбежал к окну, распахнул его настежь, вытянул руку, сам отвернулся и выстрелил раз, и еще, и еще раз, громко и весело. Потом у отца из-за этого было много неприятностей, потому что он чуть не подстрелил городового, спокойно прохаживавшегося по соседней улице. Револьвер, — объяснял потом папа, — когда стреляешь, надо держать вверх, а то и в самом деле можно в кого-нибудь попасть. Стрелял же папа в воров, которые забрались в окно и вынесли из дома все наши носильные вещи. Папа несколько дней не ходил на службу, потому что ему не в чем было выйти.
Отец играет, и Юре кажется, что он плывет на этих звуках, как это было на прошлой неделе, когда они ходили купаться на пруд. Отец посадил Юру, брата и сестру в лодку, и они выплыли на самую середину пруда. Вода плавно и мягко покачивала их… Звуки вдруг вспорхнули, как стайка воробьев, и с чириканьем рассыпались кто куда. За ними, конечно, кто-то гонится. Кто-то очень сильный и могучий, потому что он даже не торопится — идет себе такими медленными, неспешными звуками. Верно, дед какой-нибудь… Звуки бывают тоже всякие — надо только уметь их слушать. И тонкие, и толстые. И быстрые, и тихие. Звуки бывают люди, бывают звери. Есть звуки собаки, звуки лошади, есть щенята, есть дети, есть воробьи, есть добрые бабушки и злые старики. Много есть разных звуков. Это очень интересно слушать, как они между собой разговаривают, спорят, бранятся или милуются. Очень интересная штука музыка…