Страница 128 из 183
Поезд уже набрал скорость. Промелькнули вагоны. Вот и последний. Там сидели фронтовики-матросы. Весело, мощно, с присвистом и топотом, из темных провалов окон гремел дружный, многоголосый матросский хор:
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!..
Поезд уже скрылся за километровой будкой, а песня все еще звенела, все еще висела в воздухе, все еще бушевала. Ее давно уже не было, но она все еще жила.
МЕСЯЦ ВОССТАНИЙ
Интегральное исчисление
Пассажирский по расписанию отходил в семь семнадцать.
И точно в семь пятнадцать пробил второй звонок.
Неистовое «ура» вырвалось из окон второго от паровоза вагона третьего класса. Провожающие на перроне тотчас же отозвались. Но «ура» было такое громкое, веселое и отчаянное, что его подхватили и пассажиры соседних вагонов. «Ура» прокатилось по перрону, оттуда на соседний перрон, прорвалось в здание вокзала — из зала в зал, из одного станционного помещения в другое.
Поезд номер тридцать два был первый пассажирский после чуть ли не двухмесячной забастовки.
Во втором от паровоза вагоне уезжала из города группа молодых студентов-новичков, первокурсников. Они спешили попасть к первому в своей жизни университетскому семестру. Занятия в высших учебных заведениях Киева начинались послезавтра. Ехали Сербин, Туровский, Теменко, Вахлаков. Из курсисток Иса и Шура.
— «Кинем об землю!.. — взмахнул руками Туровский, как только «ура» затихло, — лихом, журбою…»
— «Щоб наша доля… — залихватски подхватили все, — нас не цуралась…»
Песня залила перрон звонкими молодыми голосами.
Очевидно, пробил третий звонок, дал свисток обер-кондуктор, загудел паровоз — ничего этого за песней уже слышно не было. Поезд вдруг тронулся, девушки-провожающие с визгом побежали рядом, взметнулись платочки, кто-то бросил букетик ярко-желтых георгин. Кульчицкий и Кашин махали фуражками, Пиркес был без шапки и махал рукой, в глубине перрона стоял Вацек Парчевский — как всегда элегантный и стройный — и махал желтой замшевой перчаткой. В эту секунду, расталкивая всех, отдавливая ноги, под крики, охи и брань, по перрону промчался Макар.
— Подождите! — вопил он. — Хлопцы! Я с вами!
Весь поезд захохотал, захохотал перрон, во втором вагоне грохнул просто рев, и Туровский уже кинулся к тормозу Вестингауза: лучше заплатить штраф, чем забыть на станции товарища. Но Макар был старый футболист, форвард, к тому же еще левый край, а поезд с правой руки — Макар догнал последний вагон, схватился за поручни, ноги его мелькнули в воздухе, и он вскочил на площадку.
— Ура! — снова взорвался второй вагон.
И поезд исчез за поворотом.
— Уехали, — сказал Парчевский, подходя к товарищам.
— Уехали… — мрачно буркнул Пиркес.
— Ты тоже можешь, — усмехнулся Парчевский, — за зиму подработать на уроках и тогда…
— Ты тоже, — уже совсем рассердился Пиркес, — можешь выйти в отставку с орденами и пенсией и тогда…
— Ой, малахольные! — перебил их Кульчицкий. — Завели лавру! Неужто охота опять за зубрежку? А раньше! Я решил прежде всего монету сколотить!
— Какао из Волочисска? — поинтересовался Парчевский.
— Нет. Серебряные портсигары из Одессы, а в Волочисск чернослив и мед.
— Гляди! — криво улыбнулся Парчевский. — Попадешься моей заставе, отберу и посажу!
— Хе! Напугал — новые штаны покупать придется! У меня, брат, польское удостоверение об экстерриториальности.
— А подданство?
— Наплевать! Миссия паньствова, кость слоньова, матка бозка з Ченстохова!..
— А ты? — Пиркес обратился к Кашину, чтобы покончить наконец с Бронькиным ломанием. — А ты, Володька?
— А ну вас всех к черту! — Кашин натянул фуражку до бровей и быстро зашагал прочь.
— Что это с ним такое?…
В вагоне была адская теснота. Там, где по плацкартам значилось три места, размещалось по крайней мере шесть пассажиров. Сидели на своих вещах, толпились в проходах, забили все тамбуры. В захваченном студентами купе, кроме них семерых, сидели еще три молодых немецких вольноопределяющихся. Девушкам, правда, уступили лучшие места: их подняли на багажные полки, и две девичьи головы — золотые кудри Шуры и черные косы Исы — свесившись, глядели вниз.
В центре внимания был Макар. Он пробился-таки через весь поезд и только что был встречен третьим «ура». Всегда и везде Макар непременно опаздывал. Не опаздывал он только на футбольные матчи и в библиотеку. Но всех интересовало другое — откуда же Макар раздобыл деньги на поездку и жизнь в Киеве?
Ответ был кратким и исчерпывающим. Никаких денег Макар так и не достал. Он ехал с тремя кронами и пятью марками в кармане. Этого должно было хватить завтра на обед. Послезавтра — первый день семестра — все равно некогда будет пообедать. А на третий день, Макар был совершенно уверен, он найдет работу: уроки, какую-нибудь переписку, может быть в библиотеке. В крайнем случае — чернорабочим на железной дороге. Вещей Макар с собой тоже не взял. Какой смысл брать с собой что-нибудь, когда нет никаких перспектив на жилье? Так и таскаться по городу с чемоданом? Да и самого чемодана, а также того, что в чемоданы кладут, у Макара тоже, собственно говоря, не было. Он прихватил с собою только несколько книжек и полотенце, в которое эти книжки были завернуты.
Макар ехал в университет святого Владимира, на математический. Теменко и Туровский в «украинский народный» на филологический. Сербин поступил в коммерческий институт. Вахлаков на медицинский, — быть врачом он мечтал еще с третьего класса гимназии. Иса и Шура ехали на высшие женские курсы, на естественный.
Запели: «Быстры, как волны, все дни нашей жизни». Непотрепанные, новенькие еще студенческие фуражки сдвинули на затылок.
Что час, то короче к могиле наш путь…
Медленно спускался вечер, и на поля за окнами поезда тихо ложились синие сентябрьские сумерки.
Юность осталась позади — там, где еще мерцали вдалеке электрические созвездия родной станции. Жизнь вот-вот должна начаться — где-то там, в неведомом впереди. Она выйдет навстречу поезду — неизведанная и чарующая. И быстрый поезд несется прямо в волнующую неизвестность, но кто скажет — куда?
Иса обладала удивительной способностью спорить с несколькими сразу и в то же время слушать еще нескольких. Спорила она везде и всегда. Сейчас она сцепилась с Туровским и Теменко. Темой послужило недавнее восстание австрийской галицийской дивизии в районе Могилева. Галицийские солдаты роздали винтовки и пулеметы крестьянам, а сами двинулись к границе, домой. Теменко и Туровский доказывали, что восстание дивизии — это акт национального единения приднестровских украинцев с украинцами приднепровскими.
— Тогда, — кричала Иса, — скажите мне, пожалуйста, почему восстают наши, приднепровские крестьяне не только против немецкого насилия и грабежа, но и против власти гетмана, то есть украинской власти? И эти восстания подавляют те же самые приднестровские украинцы, то есть галичане, как это случилось на той неделе под Ямполем с этой же самой галицийской дивизией? Что? — Она стучала кулаком по полке, стряхивая пыль на головы своим оппонентам.
— Тише, товарищи! — кинулся к Исе Сербин, кивая и моргая на немецких вольноопределяющихся, сидевших внизу. — Вы же видите, немцы! Они все время прислушиваются!
— А, — отмахнулась Иса, — ведь они ничего не понимают!..
Туровский и Теменко все-таки понизили голос. Они доказывали Исе, что дело лишь в том, что против гетмана весь украинский народ, и они, Туровский и Теменко, тоже, так как украинскому народу нужна помещичья земля и демократия, а им, Туровскому и Теменко, — украинская самобытность и самостийность. И все эти восстания возникают в борьбе за демократический украинский строй, и потому против гетмана, но за Центральную раду, которую чертовы немцы разогнали, и Иса может быть уверена, что придет время, и тогда…
— Но немцев, — завопила Иса, — кто привел? Разве не Центральная рада?