Оставь для меня последний танец

Должно быть, Бикорски наблюдал за мной, потому что дверь была открыта еще до того, как я успела позвонить. При взгляде на его лицо первой моей реакцией была жалость — бедный малый! Выражение глаз, такое подавленное и усталое, вызывало сострадание. Он, однако, сделал вполне осознанную попытку распрямить опущенные плечи и слабо улыбнулся.

— Входите, мисс Декарло. Я Марти Бикорски.

Он протянул было мне руку, но потом отдернул ее. Рука была плотно забинтована. Я знала, что он утверждал, будто обжег ее о горелку плиты.

Узкая прихожая вела прямо на кухню. Справа от входной двери был вход в жилую комнату. Марти сказал:

— Жена сварила кофе. Если не возражаете, мы могли бы сесть за стол.

— Это было бы замечательно.

Я последовала за ним на кухню, где стоящая к нам спиной женщина вынимала из духовки торт к кофе.

— Рода, это мисс Декарло.

— Зовите меня, пожалуйста, Карли, — сказала я. — Вообще-то я Марсия, но в школе дети стали называть меня Карли, и прозвище прилипло.

Рода Бикорски была примерно моего возраста, на пару дюймов выше меня, хорошо сложенной, с длинными темно-русыми волосами и яркими голубыми глазами. Щеки у нее пылали, и я подумала, всегда ли у нее такой румянец или на ее здоровье отражаются эмоциональные потрясения.

Как и ее муж, она была одета в джинсы и трикотажную рубашку. Слегка улыбнувшись, женщина сказала, протягивая мне руку:

— Хорошо бы, кто-нибудь придумал прозвище для Роды.

Кухня была уютной и сверкала чистотой. Стол и стулья раннего американского стиля, а покрытие на полу «под кирпич» такое же, как на нашей кухне, когда я была маленькой.

Рода пригласила меня к столу, предложив кофе и торт, кусок которого я охотно взяла. С моего места через окно эркера был виден небольшой задний двор. Спортивные снаряды и качели говорили о присутствии в семье ребенка.

Рода Бикорски заметила, куда я смотрю.

— Марти сам соорудил этот комплекс для Мэгги. — Она села напротив меня. — Карли, хочу быть с вами откровенной. Вы журналистка и приехали, потому что якобы хотите нам помочь. У меня к вам очень простой вопрос: почему вы хотите нам помочь?

— Я присутствовала на собрании акционеров. И поведение вашего мужа восприняла как реакцию отчаявшегося отца, а вовсе не жаждущего мести человека.

Ее лицо смягчилось.

— В таком случае вы знаете о нем больше, чем группа расследования поджога. Если бы я догадалась, чего они добиваются, ни за что бы не сказала о том, как Марти просыпается по ночам и выходит на улицу покурить.

— Ты постоянно пристаешь ко мне, чтобы я бросил курить, — с кривой ухмылкой заметил Бикорски. — Надо было тебя послушаться, Род.

— Насколько я понимаю, после собрания акционеров вы сразу отправились на работу, на станцию обслуживания. Это верно? — спросила я.

Он кивнул.

— На этой неделе я работал с трех до одиннадцати. Опоздал, но меня подменил один парень. Чтобы успокоиться, пошел после работы выпить пару пива, а потом отправился домой.

— Это правда, будто в баре вы говорили, что не прочь подпалить дом Спенсера?

Усмехнувшись, он покачал головой.

— Не стану вам говорить, что, потеряв все эти деньги, не расстроился. Я все еще переживаю на этот счет. Это наш дом, и нам предстоит регистрировать его для продажи. Но для меня поджечь чей-то дом такая же нелепица, как поджечь свой собственный дом. Это все треп.

— Ты ведь можешь повторить эти слова! — Рода Бикорски сжала плечо мужа, потом дотронулась до его подбородка. — Необходимо прояснить ситуацию, Марти.

Он говорил правду. Я была в этом уверена. Все улики против него были случайными.

— Вы вышли покурить около двух часов ночи с понедельника на вторник?

— Да. Дурацкая привычка, но, когда просыпаешься и знаешь, что не уснуть, пара сигарет может успокоить.

Я случайно посмотрела в окно и заметила, как ветрено стало на улице. Это мне кое о чем напомнило.

— Погодите минутку, — сказала я. — В ночь с понедельника на вторник было ветрено и холодно. Вы сидели прямо на улице?

Он задумался.

— Нет, я сидел в машине.

— В гараже?

— Машина стояла на подъездной аллее. Я включил двигатель.

Они с Родой обменялись взглядами. Она словно предупреждала, чтобы он ничего больше не говорил. Зазвонил телефон. Было заметно, что он рад предлогу выйти из-за стола. Вскоре Марти вернулся с сумрачным выражением лица.

— Карли, звонил мой адвокат. Он вне себя, что я вас впустил. Велит мне не говорить больше ни слова.

— Папочка, ты с ума сошел?

В кухню вошла маленькая девочка лет четырех в наброшенном на плечи одеяльце, край которого волочился по полу. У нее были белокурые волосы и голубые, как у матери, глаза, но очень бледное личико. Вся она казалась такой хрупкой, что мне сразу вспомнились изысканные фарфоровые куклы, которых я однажды видела в Музее кукол.

Бикорски нагнулся и взял девочку на руки.

— Я не сошел с ума, детка. Ты хорошо поспала?

— Угу.

Он повернулся ко мне.

— Карли, это наша Мэгги.

— Папа, ты должен говорить, что я твое сокровище.

Он притворился, что шокирован.

— Как же я мог забыть? Карли, это наше сокровище, Мэгги. А это Карли, детка.

Я пожала маленькую ручку.

— Очень приятно познакомиться, Карли, — сказала она с задумчивой улыбкой.

Мне трудно было сдерживать слезы. Очевидно было, что девочка очень, очень больна.

— Привет, Мэгги. Рада с тобой познакомиться.

— А почему бы мне не приготовить тебе какао, пока мама провожает Карли? — предложил Марти.

Она похлопала его по забинтованной руке.

— Папочка, обещаешь, что, когда будешь варить какао, больше не обожжешься?

— Обещаю, принцесса. — Он взглянул на меня. — Если хотите, Карли, можете об этом написать.

— Так и сделаю, — тихо произнесла я.

Рода проводила меня до двери.

— У Мэгги опухоль головного мозга. Знаете, что мне сказали врачи три месяца назад? Они сказали: «Забирайте ее домой и наслаждайтесь тихим семейным счастьем. Не мучайте дочь химиотерапией или облучением и не дайте шарлатанам уговорить себя на какое-нибудь невиданное лечение, потому что все это не поможет». Они сказали, что Мэгги не доживет до следующего Рождества. — Щеки женщины запылали еще ярче. — Карли, хочу сказать вам вот что. Когда неустанно, дни и ночи напролет, как мы с Марти, молишь небеса о том, чтобы Господь пощадил единственное дитя, не станешь гневить Его тем, что поджигаешь чей-то дом.

Чтобы не разрыдаться, она прикусила губу.

— Я уговорила Марти получить ту вторую закладную. В прошлом году навещала в хосписе при больнице Святой Анны умирающую подругу. Николас Спенсер работал там волонтером. Мы познакомились. Ник рассказал мне о вакцине, над которой работает. Он не сомневался, что эта вакцина поможет излечить рак. Именно тогда я уговорила Марти вложить в компанию все наши деньги.

— Вы познакомились с Николасом Спенсером в хосписе? Он был там волонтером?

Я была настолько изумлена, что язык с трудом повиновался.

— Да. И только в прошлом месяце, когда мы узнали про Мэгги, я поехала туда, чтобы с ним повидаться. Ник сказал, что вакцина еще не готова и потому он не сможет помочь нашей девочке. Невозможно представить, что такой уверенный в себе человек мог обмануть, мог рисковать… — Покачав головой, она прижала ладонь ко рту, но не смогла сдержать рыданий. — Моя малютка умрет!

— Мамочка!

— Иду, детка.

Рода поспешно вытирала слезы, струившиеся по ее щекам.

— Я интуитивно приняла сторону Марти, — сказала я, открывая дверь. — А теперь, когда мы знакомы, если есть способ помочь, постараюсь его найти.

Пожав ей руку, я вышла.

По дороге в Нью-Йорк позвонила, чтобы прочитать сообщения. То, что получила, повергло меня в дрожь: «Привет, мисс Декарло, это Милли. Вчера я обслуживала вас в закусочной Каспиена. Знаю, что завтра вы собирались навестить доктора Бродрика. Наверное, вам надо это знать: сегодня, когда он делал утреннюю пробежку, его сбила машина, а водитель скрылся. Врачи говорят, он не выживет».