Страница 94 из 100
И Хадыжа все рассказала. Жена Кургоко не перенесла родов. Не выжил и мальчик, только что родившийся. И тогда Хадыжа той же ночью помчалась в халупу умершей несколько дней назад унаутки, забрала оставшегося после нее ребенка, который был на полторы луны старше княжеского, а вместо него оставила мертвого. Женщина, взявшаяся из сострадания кормить грудью сиротку, потом, через посредство Хадыжи, была нанята кормилицей. Только сиротка уже назывался Кубати, княжеским сыном. Его настоящий отец, тоже унаут, погиб еще до его рождения под каменным обвалом в горах.
– Теперь я спрашиваю, – осмелела после своего признания Хадыжа, – кому я сделала плохо? Эй, люди! Что вы потеряли от того, что среди вас вырос этот славный джигит? Уэй, Канболет! Не жалей затраченных трудов своих!
– Я не жалею! – быстро сказал Тузаров.
– А ты, мальчик, тоже не переживай, – обратилась старуха к Кубати. – Кто из князей может с тобой сравниться и силой, и статью, и красотой лица?!
– А что переживать! – громко заявил Кубати и шагнул поближе к крестьянам. – Говорят, если не сумел стать хорошим погонщиком волов, не станешь и хорошим всадником. Я стал всадником, сумею, наверное, статьи неплохим погонщиком хатажуковских волов.
– Какой из него унаут, – тихо проговорил Кургоко. – Витязь он. Свободный…
Медленной, почти стариковской походкой направился князь к своему коню.
Джабаги Казаноков обнял Кубати за плечо, другой рукой подтащил к себе за рукав Канболета.
– Если есть бог на свете, то дай он каждому из нас вырастить и воспитать хотя бы по одному вот такому «унауту»!
Толпа одобрительно загудела.
* * *
Обитательницы емузовского дома, вместе с семьями соседнего селища, не успели еще вернуться из своего потаенного урочища, когда их настигла, трепеща радужными крыльями, весть об истреблении ханского войска. А урочище это, окруженное со всех сторон высокими скалистыми утесами, было совсем близко, сразу же за Чегемскими водопадами. В неприступную котловину вел из основного ущелья узенький проход между гранитными стенами – тут не разъехались бы и два всадника. Даже повозки приходилось сюда протаскивать, вернее, проносить на руках в разобранном виде. Внутри котловины росли обильные травы и дикие плодовые деревья, а с вершины одного из утесов низвергался водопад.
Обрадованные сельчане повернули назад к уцелевшим на этот раз домам.
Больше ни одна женщина не восклицала: «О, аллах! Корова моя – это гостья твоя!»
Вести о поимке Алигоко Вшиголового, суда над ним и позорном конце князя, вести об удивительной тайне панциря и происхождении того юноши, который, оказывается, считался «сыном матери, его никогда не рождавшей», вовремя достигли ушей Нальжан и Саны и их соседей. Вовремя – это значит до возвращения Канболета и Куанча.
Кубати отказался ехать с ними наотрез. Не желал он снисходительного к себе отношения. Конечно, чуткий Тузаров понимал, что парень не сомневается в своем аталыке, что «гордыня» его наиграна. Парню просто необходимо побыть без опеки старших.
Кубати уехал вместе с Нартшу. Рвался туда же и Куанч, но Тузаров не отпустил его.
– Почему же ты отпустил Кубати?! – возмущался Куанч.
– Потому что это было бы все равно, что у человека, который пошел танцевать, потребовать немедленно вернуть одолженные ему штаны.
– Ага! – понял веселый, честный и немного шумный Куанч и добавил тихо, с озабоченным вздохом:
– Что же, пусть потанцует…
Сана грустила и мечтала. Колечко, подаренное Кубати, начала носить открыто, а чувства скрывала, как сноха имя деверя. Сочинила песенку на тот случай, если ее захотят проверить, сумеет ли она не называть имен своих родичей, чтоб злые духи остались в дураках:
* * *
Прошло четыре года.
Тузаров отстроил новый дом на отцовском пепелище и надвинул шапку на брови – женился. И желали им с Нальжан дружными быть, как волос с медом сцепившись, нажить столько добра, чтоб даже «дымоходная труба у них из добротного была серебра». А отдельно Нальжан желали, чтоб шитье ее по швам не поролось, чтоб весела была (наша пелуанша), как козочка, ласкова, как овечка, плодовита, как курица, щедра, как земля, а сердце чтоб, как огонь, горячее у нее было.
Сана жила с ними и все ждала своего Кубати. Куанч остался в емузовском доме, стучал там молотом по наковальне.
У Канболета выросла красивая окладистая бородка, которую Нальжан ему аккуратно подстригала. На пирушке, устроенной, согласно обычаю, в честь решения отпустить бороду, присутствовал Джабаги Казаноков. Приезжал и Нартшу. А упрямец Кубати пока не появлялся.
Уже и Нальжан была согласна отдать за него племянницу: Канболет уломал ее с трудом. Первое время она протестовала:
– Я согласна, тха, сыном его назвать, но не кинжал простолюдина должен разрезать шнуровку, которая стягивает коншибу моей племянницы!
Канболет встречался с каном, спрашивал, когда же у парня перестанут чесаться подошвы и он вернется в дом Емуза, принадлежащий теперь «одному Кубати». Говорил Канболет и о девушке.
Парень хмурил брови, топорщил черные, свисающие по уголкам твердого рта, усы и бубнил что-то насчет того, что, мол, «из милости данное – впрок не идет», зная преотлично, как Тузаров, да и Нальжан к нему относятся.
В одной из стычек погиб Нартшу, и тогда Кубати имеете с Жарычей, которому пуля изуродовала ногу, осел наконец у себя в усадьбе и с упоением отдался почетному ремеслу кузнеца-оружейника.
Жарыча ходил за домашним скотом. Он сально постарел и сильно хромал, но никогда не расставался с оружием.
Так и прошло четыре года.
189
красноголовые (кызылбаши) — это персы. Когда-то сахар попадал на Кавказ из Ирана