Страница 21 из 28
Соберёт у ребятишек все конфеты, одну, редко две потом бросит в клетку, а остальные — в карман.
— Ладно, ладно, — говорит, — а то у него, у медведя, от конфет от ваших все зубы повыпадают!..
На самом же деле этот Венька считал, что медведю и так, без конфет, слишком сладко живётся: сиди себе, таращи глаза, ничего не делай…
Но многие ребята в интернате о том, как медведю живётся, думали немножко иначе.
Чего хорошего, в самом деле, если на тебя целыми днями глазеют, если всякий, кого ты в первый раз видишь, уже кричит тебе:
— Эй, эй, Мишка, да ты сюда посмотри!..
Посмотришь, а он тебе покажет язык.
Прикроешь глаза, чтобы на минуту вздремнуть, а тебя уже кто-то другой окликает. Ты ещё не успел к нему обернуться, а ему уж не терпится, он уже достаёт из кармана гвоздь, или гайку, или ещё что и норовит попасть тебе прямо в нос.
В начале прошлой зимы хотел ведь медведь уснуть — да как же, уснёшь! Соберутся около клетки не только малыши, но и здоровые дурачки семиклассники и давай кричать:
— Ну, выйди, Миша, ну где ты!..
Их прогонят — они опять.
Стали бросать в берлогу, что под полом из плах, камни да всякие железки, а потом длинную проволоку притащили и давай ею ширять вниз… Заревел Мишка и поднялся.
Совет дружины поставил потом около клетки дежурных, а директор интерната Пётр Васильич приказал школьному сторожу Фомичу к медведю никого и близко не подпускать, да было, видно, уже поздно, так Мишка и не залёг, так на всю зиму и не уснул и потому шатался по клетке целыми днями сонный и злой…
Повариха тётя Ульяна, которая часто сама приносила Мишке еду, подолгу глядела, как жадно он ест, покачивала головой и жалостно говорила:
— Посмотрите, люди добрые, да разве ж это медведь?.. Вот когда я ещё в тайге жила… По малину, бывало, пойдёшь, стоишь себе, куст обираешь. Где-нибудь рядом хрустнет сучок, а ты — ноль внимания: а, думаешь, соседка… А ему-то, Мишке, малина — если спелая да хорошая — почитай, слаще мёда. Один рясный кусток, да второй — так забудется, что носом к носу с тобой столкнётся… С перепугу крикнешь, и ты — в одну сторону, он — в другую… А однажды я телёнка искала. На опушку вышла — трава высокая… Гляжу — прямо под ногами лежит. А я уже долго искала — и разозлилась… А ну-ка, кричу, в стайку бегом!.. Да ногой в бок!.. А он ка-ак рявкнет, медведь!.. Убегать кинулся, думала, с ног собьёт… Много я их тогда видала, медведей, так то ведь какие были медведи: гладкие, да чистые, да красавцы — шерсть, ну так тебе и лоснится… Сказано оно — воля!.. Где его ветерком обдует, бока расчешет, а где и дождичком… На солнышке на горячем поспит, на травке на свежей поваляется, вот он и зверь как зверь… А тут? Чем тебе не хрюшка — и помои лопает, и грязный такой же. Только и всего, что пятачка на носу нету…
3
В самом конце августа из окрестных деревень стали возвращаться интернатские ребята…
Лето простояло в тайге погожее, ягодное да грибное, мальчишки хорошенько набегались, и теперь только и разговоров было о том, кто какого поймал тайменя, да кто на какой кедр лазал за шишками, и выходило так, что таймень был у каждого самый большой, а кедр, конечно, — самый высокий… Если кого сено грести или ту же малину собирать отцу-матери заставлять приходилось чуть ли не с боем, тот теперь вспоминал об этом в охотку, и все без удержу хвастали… Один уверял, что нырять научился не хуже любого водолаза, другой божился, что плавать теперь умеет не только с одной рукой, но и вовсе без рук, и все задирали рубахи, показывая загар, и давали руку пощупать мускулы.
Кто-то вспомнил о медведе, и все гурьбой отправились посмотреть на Мишку и с ним поздороваться.
Подошли, а около клетки уже стоит Егорка Полунин из пятого класса.
— Сейчас он его попросит кивнуть нам, — заговорили мальчишки.
— Ага, пусть покивает!..
— А может, за лето медведь-то уже и забыл Егорку?
Егорка Полунин был один из тех, кому Пётр Васильич разрешал и кормить медведя, и чистить клетку. Когда входил Егорка, бывало, за загородку из сетки, ребятишки снаружи облепляли сетку, как мухи.
«Пускай он ухо тебе даст!» — кричали Егорке.
И Егорка протягивал руку к железным прутьям и негромко говорил:
«Миша, Мишаня, давай за ухом тебе почешу!..»
Медведь боком приваливался к железным прутьям, подставлял громадную свою голову, и, пока Егорка тихонько трепал его за ухо, зверь дружелюбно косил на мальчишку маленьким своим карим глазом…
«Пусть теперь скажет спасибо!» — просили мальчишки.
«Ну, Мишанька, скажи спасибо!» — говорил Егорка и первый кивал.
И тут медведь начинал с силой мотать головой — будто усердно кланялся.
— Что он, узнал тебя? — спрашивали у Егорки ребята.
— Пусть покивает, а?..
— Делать ему больше нечего, что ли, — сказал Егорка насмешливо. — Вон смотри какой он, бедняга, стал…
Мальчишки облепили клетку.
Медведь сидел на полу, спиной привалясь к прутьям, и тяжело и часто дышал. Красная пасть его была приоткрыта, наполовину высунутый язык подёргивался и дрожал, точно у собаки в жару.
За лето зверь здорово вылинял, и брюхо у него стало почти голое, подмышки вытерлись, а на задних ногах — на «штанах» — шерсть хоть и оставалась густой, зато свалялась от грязи. На морде у медведя виднелись следы засохших помоев, худые бока тоже были измазаны, и маленькие карие глаза, которые исподлобья глядели сейчас на ребят, были очень печальны.
— Это он без нас, бедный, соскучился, — сказал Венька Степаков.
— Ну да, как же! — усмехнулся Егорка. — Ждёт он тебя небось не дождётся — давно конфеты никто не отбирал!
А ребята переговаривались, приглядываясь к медведю:
— Его и не купали, наверное, летом…
— Конечно, шланга вон и близко не видно.
— А ел он чего?
— Ну да, нас же не было, столовая не работала…
— А Конон ему из лагеря возил…
— Как же, привезёт он тебе — жди!
— Сам не привезёт, так Пётр Васильич заставит. Скажешь, не заставит?
А один мальчишка предложил:
— Давайте ему чего-нибудь вкусненького принесём — что из дома?
И все разбежались по спальням, а потом тут же вернулись к медведю, и кто ему творожную ватрушку принёс, которую мама испекла на дорогу, кто — пирожок с груздями, кто — шанежку со сладкой черёмухой, а одна девчонка принесла даже баночку черничного варенья…
У Веньки Степакова глаза забегали — всё бы небось поотбирал, если бы это малыши принесли, а не ребята постарше!
В сетке была небольшая дыра, и через неё Егорка Полунин побросал всё, что медведю принесли, и даже баночка с вареньем пролетела, не задев за прутья клетки. Правда, там она опрокинулась, но ребята ведь так и решили: пусть опрокидывается, ладно, Мишка всё языком слижет.
— Ну, поешь, Миша, поешь, — уговаривали теперь мальчишки.
— Ага, знаешь, ватрушка вкусная!..
— Попробуй, Миша!
Да только медведь и не шелохнулся, сидел себе в углу, дышал тяжело и даже и не глядел ни на ватрушку, ни на пирожок с груздями, ни на шанежку со сладкой черёмухой.
Совсем рядом с ним лужицей растеклось варенье из черники, и это, наверное, было очень вкусное варенье — до ребят долетал его густой и душистый запах, — но Мишка на него и глазом не повёл.
Видно, хотелось Мишке чего-то совсем другого.
К ребятам подошёл Пётр Васильич, посмотрел на медведя и тоже пожалел:
— Жарко ему!..
А Егорка Полунин вдруг сказал:
— Пётр Васильич!.. А может, давайте мы его выпустим?.. Отвезём на машине в тайгу…
— Вот как? — удивился директор. — А помнится мне, когда я раньше предлагал выпустить, кто-то тут кричал больше всех…
— Я тогда, наверное, ещё маленький был, — признался Егорка Полунин. — Думал, ему хорошо у нас будет… весело!
— Нигде не может быть зверю лучше, чем на вольной волюшке, — сказал Пётр Васильич. — Как бы человек ни старался — всё равно воля лучше… Да только как же мы теперь его выпустим?.. Он себя сам в тайге теперь небось и не прокормит — привык, что тётя Ульяна ему ведро принесёт, и все заботы. Он теперь и на воле так: пойдёт себе в деревню, чтобы люди его накормили. А там его охотники только увидят…