Дикий цветок

— Сэсси, когда вернется моя жена, скажи ей, что я уехал на телеграф, — распорядился Томас.

Присцилла оделась в свое лучшее, хотя и старомодное платье. Томаса не интересовала женская мода, но даже он знал о том, что жесткие турнюры под дамскими юбками сменила плиссировка. И все благодаря изысканному вкусу Типпи. Присцилла приветствовала бывшего мужа холодной улыбкой и не менее холодной на ощупь рукой. Она выглядела не совсем здоровой. Присцилла похудела, сбросив лишний вес, который, как Томас знал из услышанного разговора между Верноном и Эми, она набрала за эти годы.

— Чашечку чая, Томас? — предложила Присцилла.

Она присела за столиком, на котором все было приготовлено для дневного чаепития. В гостиной ее дома царил полумрак. Жестом пожилая женщина пригласила Томаса также присаживаться.

— Нет. Спасибо.

— Может, шотландский виски?

Присцилла небрежно указала рукой на буфет. В прежние дни она точно так же махала ему рукой на графин, а он, вернувшийся с плантации, шел и наливал себе стаканчик перед ужином.

Знакомый жест затронул болезненную струну в его душе.

— Пожалуй, — уступил Томас.

Комнатка была небольшой. Они уселись друг напротив друга. У него в руке был зажат хрустальный стакан, она держала фарфоровую чашечку.

— Присцилла, зачем я тебе понадобился? Мне сегодня вечером придется ехать обратно в Хоубаткер.

Губы женщины скривились.

— Я и не думала, что ты останешься здесь переночевать, Томас. Главное, что ты приехал.

— Итак, я здесь. Что тебе от меня надо?

Присцилла потянулась к книжному шкафу позади нее и извлекла оттуда книгу в кожаном переплете, оказавшуюся для нее слишком тяжелой.

— Вот, — протягивая книгу Томасу, сказала она. — Прощальный подарок Вернону.

Томас взглянул на тисненную золотом обложку. «Толиверы. История одной семьи, начиная с 1836 года». Он бросил на собеседницу изумленный взгляд.

— Ты ее дописала?

— Работа помогала скоротать время. Я надеюсь, что Вернон сохранит эту книгу для потомков. Я хочу, чтобы и он знал о семейных корнях. Название, впрочем, не совсем соответствует содержанию. Тут также излагается предыстория Толиверов и Виндхемов, начиная со времени их переезда из Англии.

— Откуда ты взяла материал для книги? Где ты могла его найти?

— Ты хочешь спросить: «Где ты черпала свои знания, помимо дневников моей мамы?»

Томас почувствовал, что краснеет.

— Я этого не говорю, Присцилла.

— Вижу, — согласилась она. Тон ее стал несколько серьезнее: — Я, главным образом, пользовалась услугами «Новоанглийского исторического и генеалогического журнала». Его редакция нанимает специалистов по генеалогии, которые ищут соответствующие документы и записи в приходских метрических книгах, архивах и прочих местах в стране и за рубежом. Фотографии я собрала из газет и альбомов Дюмонов и Уориков, которые были столь любезны, что помогли мне. Тут есть снимки и из фотоальбома твоей матери.

— Мама будет очень удивлена, — сказал Томас чуть хрипловатым голосом.

Книга представляла собой мастерски выполненную «солянку» из семейной генеалогии, географических карт, анекдотов, исторических фактов и других данных, красиво соединенных вместе. На подготовку материала у Присциллы ушло не меньше нескольких лет. Томас с восхищением погладил обложку.

— Должно быть, эта книга вытянула все деньги из твоего кармана… все, до последнего пенни.

Присцилла непринужденно махнула рукой, обведя глазами комнату, обстановка которой за прошедшие годы несколько обветшала.

— Деньги для меня не важны. Как видишь, на жизнь я нынче трачу совсем немного. Мне ничего не нужно. На генеалогическом древе есть свободное место. Можно будет вносить туда имена новорожденных. Я так понимаю, скоро на древе Толиверов стоит ожидать прибавления.

— Да, — откашлявшись, произнес Томас. — Дарла должна родить в следующем месяце.

— А Джереми Третий и Абель тоже станут гордыми папашами?

— Да. Если у них будут мальчики, как надеются их отцы, они тоже станут закадычными друзьями.

Лицо Присциллы омрачила тень. Томас мог бы поклясться, что она вспоминает те дни, когда ее сын веселился в компании своих верных друзей.

— Дружбе Вернона, Джереми Третьего и Абеля можно только позавидовать, — согласилась с ним Присцилла. — Я присоединяюсь к твоему пожеланию: пусть мальчики очередного поколения станут верными друзьями.

— Я так понимаю, ты позвала меня из-за книги? Если так, то я тебе весьма признателен. Это очень ценный подарок, но теперь мне надо уходить.

Томас отстранился от стола, собираясь встать, но Присцилла жестом руки его остановила.

— Вот что еще, Томас. Я пригласила тебя сюда для того, чтобы поговорить. Ты должен знать…

Бывший муж подозревал, что не все так просто.

— И о чем же ты хочешь со мной поговорить?

— О твоей дочери Регине.

Глава 94

Сердце его сжалось.

— О Регине?

— О твоей дочери, Томас, — повторила Присцилла.

Томас встал так порывисто, что задел ручку чайного ситечка. Коричневые брызги и чайные листья испачкали белую камчатную скатерть.

— Я не хочу обсуждать Регину с тобой, Присцилла! Я должен идти. Не надо меня провожать.

— Прежде, чем ты услышишь мое признание, должна заявить: я соврала насчет того, кем был ее отец.

Томас, который, взяв книгу, уже почти достиг двери, замер на месте, а затем медленно развернулся.

— Солгала?

— Если бы я знала, что дело закончится разводом, то не рискнула бы. Мне даже в голову не приходило, что ты можешь не то что пойти на такое, но даже подумать о подобного рода коленцах. Люди нашего круга никогда не разводятся.

Томас стоял не шевелясь.

— О каких коленцах ты говоришь? Присцилла! Я поступил так, как должен поступить мужчина, когда ему признаются в супружеской неверности.

Присцилла приподнялась из-за столика. Томас заметил, что ее бьет легкая дрожь. Под ярко-голубыми глазами бывшей супруги темнели круги. Томас не мог сказать, больна ли она на самом деле или все это результат уединенного образа жизни, который она ведет. Теперь Присцилла обитала в вечном полумраке и дышала затхлым воздухом, пропитанным миазмами плесени. У Томаса создавалось впечатление, что солнечный свет и люди — нечастые гости в этом доме.

— Я хотела тебя ранить… очень больно ранить, — опираясь рукой о столешницу, Присцилла обошла столик вокруг. — Я знала, что могу добраться до твоего ледяного сердца только через Регину.

Челюсти Томаса сжались крепче.

— Я не знаю, в чем заключается твоя игра, Присцилла, но я отказываюсь в этом участвовать. По правде говоря, мне все равно, спала ли ты с Дунканом или не спала. Кто отец Регины, тоже не имеет значения. Она — моя дочь во всех смыслах этого слова, даже если она — не моей крови и плоти.

— А теперь кто говорит неправду? — Во взгляде Присциллы чувствовалась странная смесь торжества и мольбы. — Ты и сам наверняка помнишь, как мучился той ночью, плакал из-за того, что дочь, которую ты обожал, на самом деле, возможно, не твоя. Воспоминания о ней омрачила мысль, что, быть может, кровь федерала, янки, врага, против которого ты сражался, течет в ее жилах. Ты страдал из-за того, что Регина, красоту которой ты считал сочетанием лучших семейных черт Толиверов и Виндхемов, на самом деле — не одной с вами крови.

Томас тяжело сглотнул, не в состоянии справиться с душевной болью, которая словно вцепилась ему в горло. Присцилла говорила сущую правду. Годы, последовавшие за смертью Регины, ничего не изменили. Воспоминания о его маленькой доченьке омрачала неизвестность касательно того, кто на самом деле был ее отцом. Боль эта не затихла и сейчас.

— Если тебе станет от этого легче, Присцилла, то ты права, — признал Томас. — Можешь порадоваться тому, что ранила меня в самое сердце.