Поездка к Солнцу

— Что же про лебедей он тебе говорил? — поинтересовался отец.

— Вам-то недосуг, поди, тут стоять, байки мои слухать. В юрте небось ждут.

— Уж начал, так расскажи, — настаивал отец.

Андрейка и Дулма притихли.

Дед Егор прищурился, посматривая на закат. Небо сегодня играло всеми красками. Сама радуга по сравнению с сегодняшним заходом солнца выглядела бы бледной. Над кромкой степи были прочерчены багровые, синие, оранжевые, сиреневые полосы.

— Прощается солнышко-то… — сказал дед Егор. — Каждый цвет свою причину имеет. Вот, к слову будь сказано, почему у лебедей чёрные лапы и полоска чёрная на носу? Кто сказать может?

Дед Егор победно осмотрел по очереди Арсена Нимаева, Андрейку, Дулму и довольно пошамкал.

— А ведь и тому причина есть… Давненько это было. Я-то и не помню. Хоть мне годов и много, а так полагаю, что было то при отце моего отца. А может, и того ране.

Мужчина жил один, бурят. Юрта у него, всё честь по чести. Юрта не ахти какая: печки нет, на земле костёр разводит, дым в дыру идёт. Небогато жил бурят. Но всё же лошадёнку имел, овец там каких ни на есть. А всё скука его одолевает. Ему бы хозяйку в дом. А то утром встанет — один, по вечеру овец пригонит— один. Огонь разводи. Еду готовь. Унты себе шей. Дэгыл шей. Всё сам.

Долго так жил. Вот летним днём гонит как-то своих овец на Гусиное озеро. Видит — два лебедя прилетели. Белые шкурки с себя сбросили на берегу. И видит бурят, что совсем это не лебеди, а две девушки-красавицы. Сильно удивился бурят, прямо глазам своим не верит. Спрятался он за бугорок и смотрит.

Девушки на солнце греются, косы длинные расчёсывают, смеются, глазами чёрными сверкают, как звёздами, после бегут в воду, брызги во все стороны летят. Плывут.

И решился тут бурят во что бы то ни стало задержать одну красавицу на берегу. А как это сделать?

Подкрался он и взял одну шкурку. Шкурка мягкая, белая, глазам больно смотреть. Взял её и сидит в сторонке.

Покупались девушки и вышли на берег. Одна накинула ту шкурку белую на себя, махнула было крылами, да видит, что подруга плачет, шкурку свою ищет и найти не может.

Стали они вместе искать. А бурят возьми и подкинь дэгыл свой и унты. Удивилась девушка, обрадовалась. Надела дэгыл, унты обула, но где там — взмахнула руками, а взлететь не может.

Подружка-лебедь полетала над ней, покружила. Кричала, звала девушку с собой, но та только слёзы горькие льёт да руками машет. В дэгыле разве полетишь? Покричала другая девушка-лебедь и улетела.

Тут бурят выезжает на коне, в юрту к себе девушку приглашает.

Что девушке делать в незнакомом краю? Пошла. Хозяйством занялась.

Совсем по-другому всё в юрте стало. Год так живут. Два живут. Много лет прошло. Родились у них парнишка и девчонка. Всё хорошо теперь в юрте у бурята. Весной только да осенью, когда полетят лебединые стаи, не находит себе места молодая хозяйка, всё в небо смотрит, слёзы льёт.

Ребятишки это её пытают: «Пошто плачешь, мама?» А она только руками белыми махнёт и отвернётся. И вот однажды случилось так, что затосковала она пуще прежнего. Жалеет её бурят, утешить хочет. Достал её шкурку лебединую, что много годов на дне сундука прятал. Достал он её и подаёт хозяйке: на, мол, полюбуйся на прежнюю одёжку свою и слёзы не лей. А сам за дверь юрты вышел и стоит. Боится всё ж, сторожит, значит.

Увидала хозяйка молодая свою одёжку белую лебединую, обо всём на свете разом забыла. Детей своих ласковых забыла, мужа забыла, доброту его. А помнила только волю свою девичью, небо ясное — как летала она в этом небе с подружкой своей лебедем. Быстро скинула она с себя одёжу нелёгкую — и в шкурку белую. Взмахнула крылами, легче мотылька себе показалась. Глянула наверх и выскочила из юрты в дыру, по которой дым уходит. Выскочила, покружила над юртой, покричала протяжным таким голосом и улетела.

Только дыра-то в юрте тесная. Замазала ненароком себе в саже лебедиха нос и лапы. Вот с той самой поры-то они у неё и чёрные… Так-то… — закончил дед Егор. — И сказке конец…

Андрейке хотелось узнать ещё о многом. А как же лебедиха оставила своих детей? Прилетала ли она потом к ним?

Но он постеснялся спрашивать деда Егора при отце и Дулме.

— Хорошую сказку ты рассказал, — задумчиво проговорил отец, — не помню я её. Плохо отца своего Нимая помню. Маленьким от него остался.

— Я у отца твоего Нимая прятался в юрте. В партизанах тогда был. Разыскивал меня Бадма Балбаров. Везде искал, а догадаться не мог, что меня в юрте бурят прячет. Бадма-то по тому времени против Советской власти шёл. У Колчака был. С бандитом Гапхаевым вместе хороших людей убивал.

Вот и опять Андрейка услышал то, что однажды уже сказал Чимит Балдонов.

— Только теперь, я думаю, хромому Бадме конец пришёл. — Дед Егор рукояткой бича сдвинул на затылок кепочку. — Ты посуди сам, Арсен! Сколь годов прошло с тех пор, думали, из него человек получится. А ничего такого не вышло. И в колхозе он всё норовил украсть да схитрить. Сколь колхозов сменил — нигде ко двору не пришёлся. Вспомнил старое своё ламское звание, в дацан подался. И здесь от замапшек своих не отошёл. Теперь судить его будут. А главное, перед народом обман его во как виден будет! Твоя мать Долсон, сказывают, в сельсовет ездила…

— Ездила. Сам возил её.

— Во! Я тоже, Арсен, кумекаю в свидетели против хромого Бадмы податься. Я там не знаю его делов в дацане, а вот старое помянуть надо. Хоть оно за это и не судят теперь, а всё же лицо его поганое яснее будет. Пускай все знают, что не враз он такой изверг и хапуга на свет явился. Ниточка та давно тянется, да клубок разматывается. Как твоё суждение будет?

— Правильно, дед Егор.

— Ну, прощевайте, ребята, и ты, Арсен. Совсем уж свечерело. Заговорил я вас.

Дед Егор тронул с места Быстрого, и он нехотя пошёл, помахивая хвостом.

До свиданья, дед Егор! Андрейка очень рад, что снова встретил тебя.

Огоньки

Ночью степь освещают только звёзды и луна. Некоторые говорят, что звёзды не светят. Но это неправда.

Когда в степи заходит солнце, ещё некоторое время бледный отсвет от него разливается по кромке неба.

В эти минуты Алтан-Шагай-мэргэн открывает двери и впускает солнце в золотую юрту. Подходят светлые братья, закрывают двери и щелкают золотыми ключами. Становится так темно, что спотыкаются лошади. И если кто-нибудь не верит в то, что звёзды всё-таки светят, ему обязательно следует побывать в степи сразу же после того, как уснёт солнце.

Лошади идут наугад в такой тишине, что слышен только топот копыт и хруст ушей Рыжика. Он почему-то всегда шевелит в темноте ушами. Но степь устроена так, что вскоре появляются звёзды. Лошади уже не спотыкаются. Рыжик перестаёт шевелить ушами. Постепенно становится видно дорогу, столбы с провисшими проводами.

Лошади идут тем быстрым шагом, когда их не пускают рысью. Дулма пригрелась около отца и заснула. Отец что-то напевает себе под нос. Слов не разобрать, да и мотив какой-то незнакомый, но Аидрейке начинает казаться, что Рыжик и Воронко так бодро шагают потому, что звучит эта песня. в какие-то минуты то слева, то справа, то впереди вспыхивают огни. Это совсем не похоже на звёзды. Андрейке хочется спросить отца, но он боится прервать песню.

Да и не обязательно обо всём спрашивать: слева вдалеке разгорается настоящая заря! Там большая дорога, залитая чёрной смолой. И по ней идут сейчас машины с зажжёнными фарами. Это везут руду к железной дороге. Железную дорогу Андрейка видел только на картинках. Но он знает, что где-то есть станция Оловянная и туда возят не только руду, но и пшеницу и живых баранов в кузовах автомашин.

Кочуя по степи, Андрейка иногда попадал на чёрную гладкую дорогу, которая в солнечные дни казалась синей и вкусно пахла. Так пахнут книжки и дёготь.

Машин сейчас движется много. Андрейке кажется, будто они идут друг у друга на буксире, а связывает их свет фар.