Страница 5 из 58
Зато мои койка и тумба выпадают из общей картины. Тут все в порядке. Вижу пакет апельсинового сока Jaffa, граненый стакан и носовые платки, книгу Герберта Уэллса и колоду карт.
Очень хочется пить. Глотаю немного сока из пакета. Мысль о том, что он может быть не свежим, не успевает прийти в голову. Но, сок превосходен, делаю второй глоток… и замираю.
Это уже было… Да, да! Все это уже было!
Пытаюсь вспомнить, что же произошло. Не получается. Я не знаю.
Хотя…
Ужас медленно, холодными пальцами забирается под ребра, нащупывает сердце. Оно трепещет. Паук птицеед и канарейка, угодившая ему на обед.
Да нет… это был сон…
Ага, скверный сон, и не более того…
Встаю и выхожу в коридор. Он все тот же. Хотя вечернее, искусственное освещение здорово его меняет, я его узнаю, это точно он.
Теперь я убежден — раньше свет не горел. Впрочем, больница не рискует получить к оплате счет, который проще съесть, чем оплатить. Освещение, скажем так, экономное. В темном коридоре горят лишь две лампы.
Одна на стене над столом, где должна сидеть дежурная медсестра. Но никто (я уже не удивляюсь этому, и холод внутри обжигает все сильнее) там не сидит. Вторая — над импровизированной скамеечкой из МДФ перед дверью с табличкой:
Манипуляционная-2
Свет обеих ламп падает конусами и отражается от кафельных плиток на полу.
Атмосфера мрачноватая, тем более, что вокруг ни души. Мертвая тишина давит на нервы еще сильнее.
— Але! Не может быть, чтоб тут никого не было! — кричу я в пустой проход, и мой немного искаженный эхом голос затухает в дальних концах коридора.
И — ничего не происходит.
— Бляха, это уже не смешно!.. А если так?!
Я хватаю ближайший стульчик за ножку, и со всего размаха бью о стену. Кисть пронзает острая боль. Разжимаю пальцы, стул падает на пол вместе с кусками штукатурки из ссадины в стене. В ответ лишь гулко отзывается в груди: тух-тух… тух-тух… Потираю ушибленную руку здоровой. Боль быстро проходит, снова хватаю стул.
— Слышите, уроды?! — ору я, вращая головой, будто загнанный зверь. — Я вам сейчас здесь все нахрен разнесу, понятно?! Задрали, блин!!!
— Ин-ин-ин… — откликается с двух сторон коридор, словно насмехаясь над моими потугами.
— Иеэх! — Через секунду стул летит в ближайшее окно. Спинка врезается точно между створками в центр рамы и, вместо ожидаемого полета наружу стул, отскочив, как мяч, падает на пол. Одно из стекол лопается, осыпается осколками, другое покрывается паутиной трещин. Звук посреди больничного безмолвия ничуть не уступает взрыву, распарывает тишину, но, это не длится долго. Как только последний осколок находит свое место на полу, тишина возвращается торжествуя, смыкается надо мной, как студеная вода в проруби.
— О Господи… с ума сойти…
Больница вновь погружается в звенящую тишину.
— Нет, ну надо же…
Руки падают, подгибаются колени, и я опускаюсь на кафель, сползаю по стене. Как расстрелянный. Мне хочется плакать. Но, мое положение столь нелепо и непонятно, что не получается даже этого, и глаза остаются сухими. Я тупо смотрю на длинную чугунную батарею отопления под окном, у противоположной стены. С тем же выражением батарея таращится на меня. Она — принадлежит этому странному миру, ограниченному стенами больницы. Она — его органичная часть.
А я?
Что я здесь делаю?
Через пару минут, немного оправившись, снова нащупываю мобильник, выуживаю его из кармана. На экране надпись, «Поиск сети», будто приклеилась. Нет смысла даже пытаться звонить, все равно ничего не выйдет. Мне просто банально интересно, сколько времени? Жидкокристаллический дисплей сообщает: 20:50.
— Спасибо…
Прячу телефон в карман.
Что делать?
Хороший вопрос. Кто только не задавался им за долгую историю человечества. Нашел ли кто верный ответ?
Меня гложут большие сомнения. Не даром же сказано у Экклезиаста, что человеку не дано постигнуть дел, которые делаются под Солнцем, сколько бы он не трудился в исследовании. Уж, наверное, ветхозаветный пророк изрек это не для красного словца.
Приходит новая, неожиданная мысль: Надо бы сходить посмотреть, что у меня есть из вещей в палате.
Точно. Устроить ревизию, что ли!
Хоть какая-то цель, пусть даже такая пустяковая, сразу добавляет мне сил. Хватаюсь за нее, как солдат за флаг, придающий смертоубийству на фронте странное подобие осмысленности. Поднявшись, с некоторым сожалением кошусь на стул, валяющийся на полу кверху копытами среди стекол и кусков штукатурки, поднимаю его, ставлю на место.
Ты ж ни в чем не виноват, правда?
Руки сжимаются в кулаки, костяшки пальцев белеют.
— Виноват или нет, а?! — вдруг мне хочется разломать его на куски. Разнести вдребезги эту гадкую, вероломную тварь со спинкой и ножками, этого хамелеона, лишь умело маскирующегося под мебель. Шагаю к нему, дабы привести приговор в исполнение, исполнить экзекуцию, но останавливаю себя усилием воли.
Если продолжишь в том же духе, никогда отсюда не выберешься.
Делаю глубокий вдох, бросаю на стул короткий извиняющийся взгляд, без обид, ладно, а затем возвращаюсь в палату, по пути невзначай отметив цифру «8» на двери.
Ну, восемь так восемь…
В мозгу всплывает дурацкая шутка: Почему восемь боится шести? Да потому, что семь съем восемь…
Глупо и не смешно, но разуму не прикажешь, ему вообще свойственно копаться порой в, казалось бы, абсолютно бессмысленных вещах. На мой взгляд, это качество придает ему сходство с собакой, у которой отбили нюх.
— Семь съем восемь, — рассеянно повторяю я.
Ага, именно так, только в переводе на русский каламбур звучал не так удачно, как в оригинале: seven ate nine.
Где это было?
Сажусь поперек кровати, подложив между спиной и стеной подушку. Глаза бессмысленно блуждают по комнате. Намерение произвести ревизию своим припасам на время отставлено в сторону. Я вращаю случайно подвернувшуюся фразу и так, и сяк, будто посетитель универсального магазина, рассеянно взвешивающий в ладони ключик от одной из бесчисленных ячеек камеры хранения. Потому что у ключика отвалился бейджик с номерком. Где скважина, которую он отопрет? Однако, ничего не приходит на ум.
— Да забей, — говорю я себе, капитулируя перед армией задраенных дверец, ячейки кажутся непоколебимыми, будто фаланга афинских гоплитов на Марафонском поле. Удивительно, но почти что сразу приходит озарение.
Точно! Вспомнил! Глупая шутка с участием «шестерки», собирающейся подкрепиться «восьмеркой», что за каннибализм, охвативший цифры, явилась из многосерийного мультика… как его там?.. — я зажмуриваю глаза, — о мальчике-гении, его подпольной лаборатории и дуре-сестре, Диди. — Виртуальный ключик находит свое место в пазу, механизмы замка проворачиваются. — Именно, ее звали Диди, а его — Декстером. А мультик назывался — «Лаборатория Декстера»!
Странно, но скромная, с какой стороны на нее не смотри, победа — подумаешь, вспомнил сюжет какого-то старого мультика, буквально окрыляет меня, и я чуть не взлетаю от счастья. Словно гора падает с плеч. Однако, эйфория не затягивается, в глубине души начинают зарождаться подозрения.
— Нет, правда, чему ты радуешься, можно узнать?
— Тому, старик, что эти твои воспоминания — настоящие!
— В каком смысле?
— В прямом. Этот мультик реальный, понимаешь?! Его создали ребята из какой-то анимационной студии за океаном, другие парни, телевизионщики, приобрели права на трансляцию, в результате, ты посмотрел мультфильм по ящику. Там, где он у тебя был… Декстер — плод воображения, кто бы спорил, Геннадия Тартаковского, если не ошибаюсь, но, до тебя он дошел на магнитофонной пленке, материализованный и растиражированный стараниями сотен людей: мультипликаторов и звукорежиссеров, актеров, озвучивавших рисованных персонажей, и продюсеров, добывавших бабло. Именно их усилиями Декстер стал продуктом, органичной частью реального мира… а здесь… здесь… — Я начинаю задыхаться, подыскивая слова, хоть стараться не для кого, тут, в Госпитале, я и оратор, и слушатель, и спорщик, три в одном, как в рекламе шампуня от перхоти.