Страница 49 из 58
***
Если бы вдруг больница, узниками которой стали мы с Малым, обрела нормальную жизнь, если бы появились врачи, медсестры и пациенты, нас бы немедленно выбросили вон, это сто процентов, тут — ни малейших сомнений. Абсолютно невозможные в больнице запахи нитрокраски и дихлорэтана распространяются от дверей нашей палаты по пустынному коридору. Сама дверь распахнута ради вентиляции, но это мало что дает. На дворе — трескучий мороз, если Малого или меня просквозит, лечиться будет нечем, лекарств -вообще никаких. Лимоны в банке — и те на исходе. Воздух пропитан ядовитыми миазмами, заработать хорошую мигрень с непривычки — пара пустяков.
Саня корпеет над второй моделью. Две сдвинутые тумбочки у изголовья его кровати заняты всевозможными деталями будущего самолета. Рядом, в боевой готовности, ножницы, пинцет и набор надфилей. В руках Малого — инструкция по сборке. Он поглощен чтением. Несмотря на свой возраст, он работает очень внимательно и аккуратно. В глубине души я даже ощущаю нечто, весьма напоминающее гордость. Да что там, просто не нарадуюсь. Он уже научился усидчиво трудиться, значит, из него когда-нибудь будет толк. Я в этом — нисколько не сомневаюсь…
Если только мы сумеем выжить…
Я сижу неподалеку, скрупулезно раскрашивая отдельные элементы «Сейбра». Давненько не держал в руках кисточек, не хочется ударить лицом в грязь. Тем более, что, повзрослев, я вообще практически отказался от кистей, им на смену пришел профессиональный аэрограф, подсоединенный к компрессору. Впрочем, мои опасения оказываются напрасными, руки не утратили былой сноровки, я ничего не забыл. Или сумел оперативно вспомнить. Во всяком случае, как мне кажется, выходит совсем неплохо.
— Ну как? Докрасил? — спрашивает Саня, не отрываясь от своей инструкции. Ему не терпится взглянуть на результат нашей совместной работы, и я его прекрасно понимаю. Но сейчас он слишком поглощен довольно сложным элементом новой модели.
— Еще чуть-чуть. Через полчаса поставлю его сохнуть. Потом можно будет клеить декали.
— Чур я! — В его синих глазах то ли мольба, то ли требование.
— Ок, ок, конечно… — Разве я в праве отказать?
Он успокаивается, едва заметно краснеет. Ему немного стыдно за себя, но он ничего не может с собой поделать. Уступить декали — все равно, что коту отказаться от миски со сливками.
Тем временем, дышать становится совершенно нечем. Так действительно недолго и отравиться. Самое время устроить перерыв.
— Саня, пошли, прогуляемся, — предлагаю я. — Пора проветрить помещение.
— Сейчас, сейчас, — бросает он, не поднимая головы. — Мне тут еще нужно кое-что склеить.
— Потом склеишь. — Я подхожу к окну, берусь за шпингалеты. Фрамуга подается с трудом, ее давненько не открывали. — Саня?! Мне что, двадцать раз повторять? Не хватало еще, чтобы ты заработал пневмонию.
— Еще минуту! — его склоненное над деталями лицо принимает упрямое выражение. Терпеть этого не могу. Верно говорил Глеб Жеглов: упрямство — первый признак тупости. Вероятно, это утверждение братьев Вайнеров можно оспорить, и, тем не менее…
— Саня?! — мне приходится повысить голос. — Ну-ка, живо! Ты что, не понял?!
— Подожди ты! — не сдается он, не сводя глаз с детали, которую держит в руках.
Ну наглость.
— Заболеешь — пеняй на себя!
Неожиданно он срывается.
— Ты что, еще не понял?! — выпаливает Малой на одном дыхании. — Здесь нельзя заболеть! Это — НЕНАСТОЯЩАЯ БОЛЬНИЦА, тут же нет никого, кроме нас! — в его голосе звенит напряжение, он сейчас — как линия высоковольтных передач. — Она неправильная! Я не хочу здесь больше оставаться, я хочу домой!
От этих слов застываю с тяжелым лицом. Я их уже слышал тут, в Госпитале. Да и сам не единожды повторял.
— Много ты понимаешь! — фыркаю я, думая, что он понял вполне достаточно, чтобы сделать правильные выводы в отношении больницы.
— Я хочу домой! — теперь это звучит как мольба.
— Ну, хватит. Идем в коридор, прогуляемся, поболтаем…
— Не указывай мне! Кто ты такой, чтобы мной командовать?
Чувствую болезненный укол ревности. Я ведь тоже хочу домой, ничуть не меньше Малого.
Ну как он может так со мной говорить? Ведь я столько для него сделал! Неужели он настолько слеп?!
Я готов взорваться, почти забыв, что передо мной — напуганный ребенок. Ему всего девять лет. А я, единственный живой человек рядом с ним, по большому счету, остаюсь для него чужим. Ведь он не знает того, что знаю я. Как бы я сам вел себя на его месте?! Вот так бы и вел, наверное. Гнев туманит мне рассудок всего на мгновение, но и этого оказывается достаточно.
— А что, интересно мне знать, ты будешь клеить после этой модели, гений? — рычу я, размахивая самолетиком, на котором сохнет серо-зеленая паутина маскировки. — Неизвестно, сколько нам еще тут торчать! И вообще, как ты смеешь со мной пререкаться! Если бы не я, ты бы уже… — спохватившись, прикусываю язык. Хочу, чтобы пошла кровь.
Идиот! Что ты несешь?! — мелькает в голове. Но, поздно, слова уже сорвались с губ.
— Я хочу домой! — кричит Малой. По его щекам катятся слезы. Он швыряет литники и надфиль на пол, вскакивает и стремглав выбегает из палаты.
— Постой! — ору ему вдогонку. Он не слышит. На меня вдруг накатывает волна усталости, проникает в каждую клеточку тела, давит с силой в двадцать g, словно я очутился на Юпитере. Сжимаю виски ладонями, опускаюсь на корточки, почти падаю.
Я тоже хочу домой…
Кряхтя подымаюсь, плетусь вслед за ним. В коридоре никого, Малого — и след простыл.
— Саня?! — мой голос разносится по пустым проходам, летит впереди меня. Остро чувствуется запах клея, теперь он почти приятен, он символизирует НАС, но идиллия оказалась недолговечной. — Саша, постой!
Идиот. Какой же я идиот…
Он, конечно, тоже не подарок, впрочем, это слабое утешение. Я позволил вырваться наружу негативным эмоциям, взять верх над разумом. Все произошло на ровном месте.
Как всегда …
Напряжение накопилось по капле, потом — бах, взрыв, и вот я по уши в дерьме…
Быстрым шагом иду к лестнице, по ходу проверяя палату за палатой и раз за разом выкрикивая его имя. Он или не слышит меня, или не хочет отзываться. Только теперь отдаю себе отчет в том, насколько большой все же Госпиталь. Просто огромен, как для двоих своих единственных пациентов.
В холле на этаже меня встречают глухонемой телефон на стене в полутьме, да мертвые механизмы лифтов, скрывающиеся за стальными дверями. Малого тут нет. Пока не испытываю паники, еще рано, поиски только начались.
Выскакиваю на лестничный марш, подхожу к колодцу, перегибаюсь через перила, задержав дыхание и навострив уши. Пытаюсь уловить хоть какой-то звук, чтобы понять — куда теперь, на пятый этаж или все же вниз, на третий? Меня обволакивает тишина, колодец кажется безжизненным по всем направлениям. Легко можно представить, что в ближайшую тысячу лет тут вообще не ступала нога человека. Удаляющиеся квадраты лестничных маршей теряются во мгле цокольного этажа. Задрав голову, вижу висящий над колодцем белый потолок и зигзаги перилл.
Так, куда теперь? Вверх? Или вниз?
Остается только гадать. Нога сама становится на ступеньку лестницы, ведущей наверх.
Даже если Малого там нет, то хоть кофейка дерну.
Очень смешно. С каких это пор ты стал циником?
Меня охватывают нехорошие предчувствия. Приходит тошнотворная уверенность, что Малой покинул меня, как до него меня покинул Афганец. Ноги становятся ватными. Им не по силам тащить гирю, которая вдруг возникла в желудке.
А может, Малой нашел дверь? Что, если он смог ее открыть?!
Подымаюсь сначала неуверенно, потом прыжками через две ступени. Проношусь мимо кофейного автомата, даже не повернув головы. Не до кофе. Сворачиваю за угол и чуть не врезаюсь в нее.
Дверь — прямо за поворотом, кожей чувствую идущие от нее импульсы. Похоже, они стали сильнее. По крайней мере, свет, проникающий через щели по ее краям, гораздо ярче, и это не обман зрения. Меня влечет к двери. Не сопротивляюсь, подхожу вплотную.