Страница 46 из 58
— Ок… — шепчу я скорее даже себе. Начинаю тормозить, высматриваю подходящий съезд. Через пару минут вижу то, что нам требуется, узкий, поросший травой проселок, идущий к морю.
Дорожка, больше похожая на тропу, ведет нас между двумя виноградниками. Ягод не видать, слишком рано, одни завязи. Затем виноградники заканчиваются, мы оказываемся среди скал. Ехать приходится осторожно, ям и колдобин — более чем достаточно. Наконец, скалистые уступы задираются над нашими головами, выезжаем прямо на берег. Шины шуршат по гальке. Вокруг — хаотическое нагромождение поросших мхом валунов, головоломка из набора для великанов. Мы в крохотной, уютной бухте. Кругом — ни души. Выключаю зажигание, мотор немеет, становится тихо, только чайки перекликаются в лазурном небе, да море шепчет во сне. Стоит почти полный штиль.
Мы одновременно слезаем с мотоцикла. Она снимает шлем, волосы сыплются на плечи темно-русым дождем. Вместе с задорной улыбкой и яркими серыми глазами с огненными протуберанцами вокруг зрачков, это чуть не сбивает меня с ног.
Она вешает шлем на руль. Снимает со спины маленький черный рюкзачок (в который и тетрадь на двенадцать листов помещается с большим трудом), бросает его на гальку.
— Bon voyage, — тихо произносит она и рациональная часть меня послушно отправляется в странствие.
— Детка, мои мозги уже сидят на чемоданах, — говорю я.
Она берется за молнию кожаной курточки, подчеркивающей грудь и узкую талию, медленно опускает замочек. Мне нужно сделать лишь два шага, чтобы оказаться рядом. Наши губы сливаются воедино. Не знаю сколько это длится, бесконечность или, напротив, мгновение. Время в ее объятиях теряет для меня привычный смысл. Потом мы размыкаем губы, прижимаемся лбами и молча смотрим друг другу в глаза.
— Я люблю тебя.
— Ditto. Всем сердцем, кот.
Неожиданно она отстраняется, сбрасывает одежду и, смеясь, несется к морю, изящная как кошка. Море расступается и обнимает ее. Кидаюсь следом, на ходу избавляясь от одежды, которая обозначает мой путь к линии воды.
— Подожди меня, слышишь, подожди!
***
Небо начинает темнеть, на смену лазури приходит фиолетовый цвет, тени растут в направлении, противоположном движению солнца. Вторая половина дня на исходе. Еще немного, и настанут сумерки.
Мы возвращаемся на трассу, надо бы поднажать. В любом случае, мы уже не успеем добраться на место засветло. Остается надеяться, что это случится не в собачий голос.
— Кот, одень шлем, — прошу я.
— Не хочу, ты же без шлема.
— Я родился в бронежилете…
Недавно рассказал ей об аварии, в которую попал, когда был малым. И о том, как спасся самым невероятным образом, вопреки мрачным опасениям врачей, предвидевших иную развязку. Не помню почти ничего из того времени, знаю лишь, что выкарабкался каким-то чудом смерти вопреки.
— В рубашке, — поправляет она меня.
— Что? — мне приходится кричать, мотоцикл быстро набирает скорость.
— Ты родился в рубашке.
Упрямо мотаю головой:
— Может, кто-то и в рубашке, но лично я в бронежилете.
— Бедная твоя мамочка…
Мы смеемся. Мы счастливы.
Нас никто и ничто не сможет разлучить.
Дорога резко поворачивает на Запад. Закатное солнце, только что раскрашивавшее живописные окрестности мягкими теплыми полутонами, теперь безжалостно жалит глаза. Перемена происходит так молниеносно, что застает меня врасплох. Я ослеплен, затмение длится доли секунды. В последний момент я понимаю, что сейчас произойдет. Выжимаю тормоза, но резина даже не успевает завизжать. Чудовищной силы удар обрушивается на нас, гасит Солнце и поглощает мир так быстро, что нет даже боли. Я лишь успеваю услышать крик, отчаянный, короткий, её. Его словно отрезает, я погружаюсь, погружаюсь на глубину.
Я люблю тебя.
Ditto.
***
Лежу, мне не хочется открывать глаза, я знаю, что увижу и не желаю этого видеть. Верните меня в мой сон, я хочу навсегда остаться на том берегу.
Ну пожалуйста… пожалуйста…
Под моими веками влага. Меня никто не слышит.
Ты ничего не можешь изменить… это уже случилось. И теперь ты тут. Один.
Нет…
Это так. Ничего не попишешь…
НЕТПОЖАЛУЙСТАНЕТ…
Она умерла. И ты тоже умер…
Это неправда!
Где она сейчас?
Физическая боль в груди. Кто-то вставил в грудную клетку тиски, каким-то образом просунув между ребрами, зажал в них сердце и сдавливает, сдавливает, сдавливает, вращая толстую стальную рукоять по часовой стрелке…
— Дядя Шурик, что с тобой?!
Голос Малого извлекает меня из сумерек. Я не один, я с Малым. Он здесь, и нуждается во мне, как я мог забыть об этом? Открываю глаза, быстро протираю ладонями. Гляжу на стоящего рядом мальчишку, в свою очередь с тревогой наблюдающего за мной.
— Прости, Саня, все в порядке. Просто дурной сон. Извини, если напугал. — Беру себя в руки. Это безумно сложно, но мы с ним оба заложники Госпиталя. Малой, вдобавок, хоть ему об этом лучше не знать, еще и мой спасательный круг, мой тормозной парашют на тот случай, если рассудок начнет сползать в пучину безумия. А он, кажется, как раз туда и направляется.
— Я тоже видел сон, — говорит Малой, опуская глаза. — Снова эту машину. И дверь…
— Дверь? — тихо переспрашиваю я, с тех пор, как очутился в Госпитале, у меня от них несварение желудка. — Ту, которая, как тебе почудилось, напугала тебя на дороге? — Наверное, настало самое время внушить ему, ничего такого не бывает, блуждающие двери в природе не встречаются, они — плоды воображения и не более того. Госпиталь практическим убедил меня в обратном, но Малому об этом знать ни к чему. Уже подбираю подходящие слова, когда Саня продолжает:
— Нет, Шурик, это была дверь, похожая на нашу, — он указывает на дверь восьмой палаты, дисциплинированно висящую в петлях. — Такая же белая и высокая, только она состояла из двух половинок, широкой, и поуже…
— То есть, была двустворчатой, — подсказываю я.
— Сначала я немножко испугался, — признается Малой, — но потом она открылась, и из нее вышла мама. И все стало хорошо.
— Ну вот видишь, — изрекаю я, снабдив текст ободряющей улыбкой. — Значит, она скоро приедет… — А сам думаю о странной двери на пятом этаже. Кто бы спорил, она — самая подходящая, чтобы впустить кого-нибудь из внешнего мира, раскинувшегося где-то далеко за пределами этих стен. А еще лучше, чтобы выпустить наружу Малого и меня, если, конечно, последнее возможно. Правда, дверь на пятом — не двустворчатая…
— А еще… — Малой смущенно запинается, — а еще я видел Аню… — его щеки становятся пунцовыми. Сдерживаю улыбку.
— Аню? А кто она?
— Моя одноклассница… — теперь у него горят даже уши.
— Тебе она нравится?
Он не находит в себе сил сказать да, только еле заметно кивает. Напрягаю лоб, но не в силах вспомнить эту девочку, хоть и тронут чувствами Малого. Еще бы, ведь речь о его первой, не любви, нет. Влюбленности. А, значит, и моей.
— Расскажи мне о ней, — предлагаю я. — Она, наверное, красивая?
— Очень… — улавливаю это слово на пороге слышимости. Похоже, он не собирается со мной откровенничать. Что же, мне не следует его к этому понуждать, и, уж тем более, лезть в душу. Какое-то время молчим.
— Ой, Саня, а откуда у тебя это?! — на лице Малого такое выражение, будто он повстречал старого знакомого. Там, где это практически исключено. Проследив за его взглядом, обнаруживаю изодранный осколками капюшон вязаной кофточки с Микки Маусом, торчащий из-под моей подушки. Я ухитрился напялить его на себя, очутившись в западне, а, очнувшись в Госпитале, стянул и спрятал под подушку.
— Твоя мама оставила, — лгу я, первое попавшееся, что приходит на ум. Малой не отрывает глаз от капюшона, естественно, видит дыры на нем.
— Хорошая у тебя кофта, парень. Мама связала?
— Бабушка, — поправляет меня Малой. — Давно еще. В позапрошлом году.