Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 16 из 58



— Извините, — голос хрипловатый, но звучит негрубо. — Извините, отец, я вас не напугал?

Отец?!

Стою с непонимающим лицом и глупо моргаю. Потом до меня начинает доходить. Наверняка не дошло бы, если бы не одна история. Память переносит меня в центр Киева, в позднюю ночь (а возможно, и раннее утро) одного из последних чисел октября две тысячи четвертого года. Сумерки наступают рано, рассветы запаздывают, как и полагается накануне зимы. Город не спит. Я на улице Банковой, кругом полно людей, неподалеку — администрация президента Леонида Кучмы, бывшее здание ЦК КПУ. Медленно вращаясь, с хмурого низкого неба планируют снежинки. Света много, фонари горят, как прожектора. Но он — не теплый. Между народом и зданием — ОМОН, выстроился римской черепахой, а может, и греческой фалангой, как триста спартанцев в Фермопильском проходе, с той разницей, что солдат гораздо больше трехсот, люди вокруг — не отряд «бессмертных» персидского царя Дария, а на крыше дома с химерами — снайперы. Ситуация патовая, с непредсказуемой развязкой. Внутренний голос устал твердить, что пора сматываться, пока не поздно. С ним трудно не согласиться, ведь улица узкая как кишка, высокие каменные фасады придают ей сходство с каналом, на дне которого бурлит река из человеческих голов. Но и согласиться — невозможно. На фарватере — три груженых тяжелыми бетонными плитами самосвала со снятыми аккумуляторами. Люди обтекают грузовики, будто вода, часть вскарабкались наверх, словно пингвины на льдину.

Я стою в первом ряду, как двадцать девятый панфиловец, лицом к лицу с солдатами. Только их лица скрыты пластиковыми забралами. Омоновцы гремят щитами о щиты, сдирая гвоздики, которые упорно пытаются прикрепить к ним две студентки, по виду — вчерашние школьницы. Сталкиваясь, щиты издают противный звук, отдающийся в душе погребальным звоном. Хочется, чтобы скорее настало утро, но оно, сдается, вполне может не наступить. То есть, Солнце, безусловно, взойдет в любом случае, только я рискую не увидеть восход, если какой-нибудь омоновец своей дубиной, или снайпер при помощи СВД погасит в моем мире свет. И, во множестве других миров, принадлежащих людям возле меня.

Стоящий по правую руку здоровяк в кожаном танкере и кулаками — каждый с мою голову, так и пожирает омоновцев глазами. У него короткие, будто щетка для обуви волосы, прическа, как у Ван Дамма в «Киборге». Ежик щедро присыпан снежинками, которые превратили его в усыпанную бриллиантами корону. Я рад, что здоровяк — на нашей стороне. Неожиданно он оборачивается ко мне и сообщает торжественно:

— Я этим гадам в глаза смотрю. И, ни один пока моего взгляда не выдержал. Ты понял, да?!

Не знаю, что на это сказать. Здоровяк, похоже, в ответе не нуждается.

— А знаешь, почему? Потому, бляха-муха, что я сюда не за бабки, блядь, пришел! На пилораме моей меня эти козлы задалбывали, теперь в такси долбают. Продохнуть не дают! Задрали, на хрен, блядь! У меня двое пацанов дома растут. Я не за себя пришел, я за них пришел! Ты понял, да?! — здоровяк-таксист, бывший владелец разорившейся столярки, как я понимаю, наклоняется ко мне (он выше на голову) и горячо выплевывает в ухо:

— Там, за этими гробами, — он кивает в сторону груженых железобетоном грузовиков, «КамАЗа» и пары «КрАЗов», поставленных милицией, вероятно, чтобы преградить дорогу воображаемым танкам, которых у повстанцев, естественно, нет, — палатки подвезли. И арматуру, чтобы их устанавливать. Если эти клоуны только сунутся, мы их, блядь, этой арматурой на английский флаг порвем, ты понял, да?!

Что тут неясного. Я в курсе, как выглядит флаг Соединенного Королевства. Впечатляюще…

Какая-то женщина слева от меня, на ней «подстреленная» искусственная дубленка нелепого цвета разлитой зеленки, увещевает солдат, называя их сынками и умоляя не стрелять в народ. «Не стреляй», как поет Юра Шевчук. Лица солдат кажутся непрошибаемыми. Я думаю, они тоже боятся. Потом парень в бронежилете, который стоит прямо напротив меня (мы примерно ровесники), еле двигая губами, так, чтобы не заметили командиры, уговаривает нас уйти, клянется, что они не станут стрелять (им, между прочим, и не из чего), но за ними якобы еще одно спецподразделение, и оно вооружено до зубов. Парень называет этих людей зверями. По его словам, у зверей просто чешутся указательные пальцы. Мне становится страшно.

К утру по толпе распространяется слух, что на территории Лавры сосредотачиваются уголовники, которых подвезли с востока «Икарусами» в сопровождении милиции. Они пьяны и вооружены арматурами. Новость отдает фантасмагорией, Господи, ведь я бродил по Лавре всего неделю назад, в городе нет более умиротворенного места. Именно это придает известию вес. Меня прошибает пот, вопреки морозу. Растет уверенность — эту ночь мне не пережить. А потом сзади раздается шепот:

— Нас не убьют, Мариша. Смотри, с нами батюшка.





Оборачиваюсь и вижу двух девчонок, они смущенно смотрят на меня. Начинаю искать глазами священника, его нет, метод исключения приводит меня к своему черному пальто до пят, черной вязаной шапочке и бородке, заиндевевшей на морозе, как у какого-нибудь героя «Северных рассказов» Джека Лондона.

Я, блин, что ли батюшка?

И тут во мне просыпается какое-то тепло. Если кто-то верит, что я, пускай на полшага ближе к Богу, то сам Бог велел держаться, не правда ли? Вот я и держусь.

— Вы ведь батюшка, так? — спрашивает меня инвалид. Я возвращаюсь обратно, с заснеженной Банковой в унылый больничный коридор, освещенный скупо, как катакомбы. По моему разумению, нет смысла врать, но незнакомец не дает мне ответить. Возможно, он просто не нуждается в нем. Ему нужно другое, то, чего я дать не могу. При всем желании.

— Я раньше в церкви не ходил, пионерия, комсомол, знаете? Религия — опиум для народа…  — Инвалид усмехается, но в усмешке — ни тени веселья, напротив, полно горечи. — Вы меня простите, отец, вы человек молодой и, вероятно, не знаете, что в советские времена ваш брат семинарист вместе с саном получал партбилет, или даже сперва партбилет, а потом уже сан.

Только теперь я улавливаю сильный запах перегара. От инвалида разит, как от пивной бочки. Очевидно, он прихватил с собой в это место спиртное, либо поступил…

Казенное словечко, но уместнее не придумаешь.

…в больницу на подпитке. В госпитале — спирта нет. Вообще никаких медикаментов, в чем я уже убедился, и не раз. В любом случае, он пьян, и это мне не по душе. Ничего хорошего в результате общения людей, находящихся в разных градусах, как правило, не выходит. Это практически аксиома. Вот, буквально с первой фразы он затронул мой возраст, обращение на «вы» дается ему с трудом, если бы не мой воображаемый сан, не дождался бы я от него ничего подобного. Это ясно как день.

— Говорят, в вашей семинарии диамат с истматом штудировали на уровне «Отче наш», а то и основательнее. Зубрили, куда там карьерюгам из ВПШ…

Я тоже слышал нечто подобное, хоть, признаться, данный вопрос меня никогда не интересовал. Как по мне, священники — обыкновенные люди, которым просто не охота ворочать мешки с цементом или крутить баранку от зари до зари. Если кто-то придерживается иного мнения, полагая, будто напяленная поверх джинсов сутана способна автоматически превратить человека в святошу, значит, ему повезло. Так жить проще.

— Как-то, помню, в девятом классе, мы с малой в пасхальную ночь отправились во Владимирский собор, — продолжает калека, и мне ясно — речь о тех временах, когда он не нуждался в инвалидном кресле, и даже вообразить себе не мог, что наступят другие, не такие беззаботные. — Выбрались, конечно, загодя, сели в пятый троллейбус. Ничего другого тогда в центр не ходило. Трудно представить, но маршруток вообще не было. Народу в соборе собралось — тьма тьмущая, хоть и меньше, чем сейчас, когда делать реверансы перед Богом стало модно на уровне посещения клубов, и каждая бандитская рожа со значком депутата спешит засвидетельствовать почтение Бороде в расчете на амнистию типа налоговой, только круче. Почему нет? Сейчас, я слыхал, на Байковом кладбище за место сто кусков зелени отваливают, как с куста, в два этажа жмуров кладут, поверх старых гробов новые, блядь, из дуба, с инкрустацией и золотыми рукоятками. Забашляли бы и Господу Богу, если б он только открыл счет в офшоре. Верно я говорю?