Новый Вавилон

— Думаете, Феликсу Эдмундовичу понравится… — начал Гуру, сжимая и разжимая кулаки.

— Что ему понравится, здесь решаю я! — отрезал Шпырев. Я подумал, Константин Николаевич закусит удила. На удивление, он не принял вызова.

— Кто на вас напал, Ян Оттович? — спросил Вывих совсем другим тоном, чуть ли не заискивающе.

— Откуда мне знать?! — Педерс рубанул по воздуху напоминающим кувалду кулаком. — Они же не представились. Или англичане, или американцы, ваши с Триглистером дружки!

— Но-но-но! — вспыхнул Триглистер. — Что за инсинуации, товагищ Педегс?!

— Это что за пугало?! — вскинув бровь, начальник экспедиции уставился на Меера Ароновича. — Рвоцкий, откуда у тебя на борту колониальный офицер?!

— Пгекгатите валять дугака, Педегс! — уши бухгалтера раскалились, будто угли из костра. — Вы не хуже меня осведомлены о мегах стгожайшей секгетности…

— В жопу их себе засунь, морда троцкистская!

— Меер Аронович дернулся, как от пощечины. Несколько мгновений переваривал оскорбление, затем сорвался на крик.

— Не сметь! — взвился он. — Подгывая автогитет комиссага когабля, вы бьете по всей магксистской пагтии! Пагтбилет надоел, Педегс?!

Ухмылка, которой ему ответил Педерс, была кривой, как гипербола.

— Ого, куда вывернул! — начальник экспедиции обернулся к Сварсу. — Видал?

Тот скупо кивнул.

— Бгосьте свои шуточки, Педегс, — прошипел Триглистер.

— Если ты вдруг вспомнил о конспирации, товарищ Либкент, то я тебе напомню, мне не лень: меня следует звать — товарищ Шпырев! Конспиратор ты хренов! Мне полкорабля размолотили, а ты мне тут про конспирацию заливать вздумал?! — вены на шее Педерса вздулись и теперь походили на трубы для плавания с маской.

— Шпыгев вы там или Педегс, не смейте огульно обвинять меня в измене делу геволюции! — взвизгнул бесстрашный Меер Аронович.

— Товарищи… — начал Гуру примирительно, пробуя втиснуться между ними. — Спокойнее, Майтреей вас заклинаю. Махатмой Лениным, если хотите! Так не годится.

— Не лезь, Вывих! — Шпырев отмахнулся от гуру, как от докучливой мухи. — Предупреждал я Феликса Эдмундовича, нахуй троцкистов с корабля!

— Но мы ведь даже не знаем, что случилось, — попытался урезонить разбушевавшегося начальника экспедиции Гуру.

— Откуда мне, блядь, знать, что не знаете?! На вас не написано. Но, я, блядь, узнаю, кто нас сдал империалистической сволочи… — начальник экспедиции одарил Триглистера таким испепеляющим взглядом, что тот только чудом не задымился.

— Что вы на меня уставились, Педегс?! — взбеленился бывший счетовод.

— А кто тут еще троцкист?!

— Что за гнусный навет?!

— Товарищи, ну нельзя же так, при подчиненных… — не оставлял попыток вразумить готовых сцепиться товарищей Гуру. — Да еще при почетных гостях. Вот, товарищ Шпырев, разрешите представить вам знаменитого на весь мир путешественника и картографа полковника Перси Офсета, большого друга советских людей, а также, всех других угнетенных туземцев…

— Я знаю, кто такой полковник Офсет, — холодно молвил Шпырев, сопроводив свои слова коротким кивком в мою сторону. Вздохнул. Перевел дух. — Ваше сострадание к угнетаемым капиталистами аборигенам высоко ценится русскими марксистами, — добавил он гораздо спокойнее. — Это похвально. С прибытием на корабль. Поступаете в распоряжение капитана Рвоцкого, он распорядится, чтобы вам показали ваши каюты. Как я понимаю, вы успели отобедать на «Приаме»… — товарищ начальник энергично потянул ноздрями воздух.

— Успели, — Гуру густо покраснел. От него и вправду тхнуло, как из бочки с элем.

— Церемония погребения наших павших товарищей — ровно через час, — добавил Шпырев. — То есть, ровно в шестнадцать ноль-ноль. До тех пор можете быть свободны…

Утратив к нам интерес, начальник экспедиции поспешил к своим людям, латавшим трубопровод, из которого били струи пара.

Вывих поманил нас с Генри, и мы поднялись на мостик, искать Рвоцкого. Это не заняло много времени. Капитан эсминца сразу же понравился мне, в отличие от начальника экспедиции, оставившего весьма противоречивые впечатления. У Рвоцкого было открытое благородное лицо прирожденного интеллигента. Седая шевелюра и окладистая белая борода придавали ему некоторое сходство с Доном Кихотом, как его обычно изображают на гравюрах. Только вместо лат на Рвоцком был строгий, застегнутый на все пуговицы черный китель с толстыми нашивками из позолоченного галуна на рукавах. Добавлю еще, что, вопреки по-флотски опрятному виду, капитан показался мне слегка взъерошенным. Я не сразу догадался, откуда взялось это впечатление. Потом до меня дошло, он раздосадован безобразной сценой, устроенной нам Шпыревым, но не смеет одернуть его. И это — будучи капитаном на своем корабле…

— Полковник Офсет! — воскликнул капитан радушно, прикладывая ладонь к козырьку форменной флотской фуражки. — Для меня большая честь приветствовать вас на борту «Якова Сверла», сэр, — он протянул мне ладонь, и я сжал ее в своей. — Молодой человек, — добавил капитан, обращаясь к Генри, — ваш отец — настоящий герой, современный Ясон, являющий собой достойный подражания пример бескорыстной самоотверженности и мужества самой высокой пробы. Он точно такой человек, какими были в старину аргонавты, когда, презрев опасности и лишения, плыли на край света через Геллеспонт за Золотым руном. У каждого из нас оно свое, не так ли, сэр Перси?

— Благодарю вас, сэр, — откликнулся Генри, зардевшись от удовольствия. Я же, немного смутившись, поскольку не привык, чтобы мне расточали дифирамбы, лишь молча кивнул. Тем более, что с Золотым руном Рвоцкий попал в самую точку. У каждого из нас оно, безусловно, свое. Как и путь, пролегающий через собственные Дарданеллы. Даже, если кто-то из нас порой не осознает этого…

— Степан Осипович, что стряслось? — Вывих тотчас насел на капитана с расспросами. Рвоцкий, пожав плечами, на которых полагалось бы быть погонам, их здорово не хватало, как по мне, отвечал, что не знает этого наверняка.

— Инцидент случился в Наветренном проливе, соединяющем Атлантику с Карибским морем, — сказал он. — Мы шли малым ходом, держась берега Эспаньолы. Как раз пробили восемь склянок, давно стемнело, но видимость оставалась превосходной, и с мостика невооруженным глазом отчетливо наблюдались и маяк на мысу Святого Николая, и огни кубинской деревушки Пунта-де-Маис на противоположной стороне пролива. Судоходство там весьма оживленное даже ночью — Панамский канал — всего в дне перехода, и порой, бывают столкновения. Поэтому, я отдал распоряжение вахтенному начальнику глядеть в оба, да и сам не спешил спускаться вниз. Слышали, наверное, как моряки называют вахту до четырех утра?

— Собачьей? — усмехнулся я. Рвоцкий кивнул.

— Собачья она и есть. Ровно в пятнадцать минут пополуночи сигнальщик доложил, что видит два судна по правому борту, стремительно приближающиеся к нам со стороны кубинского порта Гуантанамо, который кубинский лишь на словах. Там крупная база ВМФ США, к которой кубинцев на пушечный выстрел не подпускают. Забегая вперед, скажу: именно в силу этого обстоятельства товарищ Шпырев решил, что на нас напали американцы. Я тоже склоняюсь к этому. Формально считаясь международными водами, Наветренный пролив де-факто входит в зону американских интересов. Трудно вообразить, чтобы американцы позволили хозяйничать на своей кухне кому-то еще. Хотя, если британцы попросили их об одолжении… — Рвоцкий встретился глазами со мной. На его лице появилось виноватое выражение. — Простите, сэр Перси, я лишь констатирую факты. А они, как ни печально это прозвучит, состоят в том, что нас чуть не потопили. Как научное судно, мы не несем на борту вооружения, за исключением нескольких пулеметов, поэтому, нам нечем было себя защитить. Мы могли уповать лишь на скорость, благо, кораблестроители снабдили «Панический», то есть, прошу меня извинить, «Сверло», двумя мощными силовыми установками, для своего времени они были настоящим технологическим прорывом…

— Быть может, американцы обознались, приняв «Сверло» за неприятельский боевой корабль? — предположил я.