Ковчег

По крайней мере, в этом уверял всех сам Жертва. Хотя, учитывая его извечный болезненный вид, определить без врачебного представительства симптомы приближающегося конца было затруднительно. Все началось с какого-то сущего пустяка: то ли сковырнул любимую болячку, то ли еще что-то в этом духе. Напала хворь, участились жалобы. Жертва перестал покидать пределы своего застенка. Дверь в его мрачное прибежище отныне не запиралась, и желающие в любое время дня и ночи могли заглянуть к Жертве, чтобы морально поддержать занедужившего. В этой связи в «Ковчеге» как-то сами собой поутихли все распри.

День на шестой Жертва объявил как отрубил ― умираю, мол, «окончательно и бесповоротно». Не без некоторой сумятицы «ковчеговцы» исправно собрались в номере бедняги. Занудин подтянулся последним и держался тихо, за спинами остальных.

В комнате Жертвы по-прежнему нельзя было находиться без отвращения. Злополучный жбан, правда, предусмотрительно из номера вынесли, но облегченно вздохнуть все равно не удавалось. Жертва, у которого во время недуга стали невыносимо, по его словам, мерзнуть ноги, постоянно надевал очередную пару носков, ей предшествующую не снимая. Причем носки он использовал явно месяцами не стиранные, покрывшиеся от времени какой-то гнилостной плесенью и чуть ли не лесными мхами. Таким образом, к настоящему дню его ноги успели облачиться в этакие слоеные «носочные валенки», источающие смертоубийственный запах. Естественно, все без исключения несказанно мучались, но виду не подавали.

Вместе со жбаном номер покинула пыточная лестница. Ее место заняла нормальная человеческая кровать, на которой и возлежал теперь, кутаясь в вороха одеял, Жертва.

Исчезла также ширма, загораживавшая гильотину. А с ней и сама гильотина! Занудина уже не хватало на удивление подобным фокусам, хотя, кроме как дематериализоваться, гильотине попросту ни каким другим образом не представлялось возможным подеваться из комнаты…

Удостоверившись, что все наконец в сборе, дядюшка Ной выступил вперед.

— Ну как ты себя чувствуешь, сынок? — тихо произнес старик, погладив Жертву по лысой голове.

— Ох, и не спрашивайте, дядюшка Ной. Одно слово: умираю… — ответил Жертва, и белки его тоскливо закатившихся глаз заблестели. Тонкие пальцы судорожно перебирали складки пододеяльника.

— Бедняжечка, — послышался сиплый от переживания голос Женщины.

— Пожил свое, бедолага, — мрачно отозвался Виртуал.

— Может, и к лучшему, — брякнул Поэт.

— Опять жди циклон, — загадочно добавил кто-то…

Повисла невыносимо муторная пауза. Собравшиеся буквально пожирали глазами Жертву. Занудин, в свою очередь, наблюдал за самими собравшимися. «Что это за интерес такой? — поддаваясь мысленному отвлечению, думал он. — Почему смерть или ее приближение способны так завораживать людей? Смерть сама по себе может показаться чем-то даже почти заурядным по сравнению с человеческой пучеглазо-ненасытной реакцией на ее факт…»

— Есть ли у тебя какая-либо просьба к нам? Последнее, так сказать, пожелание? — задал вопрос дядюшка Ной.

Жертва задумался.

— Да, есть, — ответил он через минуту. — Вы, возможно, посчитаете это глупостью или еще чем-то похуже… но я хочу, чтобы все здесь присутствующие попросили у меня прощения.

На лицах «ковчеговцев» отобразилось откровенное замешательство. Каждый второй, подметил Занудин, либо нервозно почесался, либо моргнул, сглотнул, косо поглядел на соседа.

— Я так и думал, — с тяжким вздохом произнес Жертва. — Всю мою жизнь меня шпыняли и всячески обижали, да я и сам позволял с собой так обращаться… а когда… так и… — Жертва горько разрыдался.

— Ну что ты, — потрепал его небритую щеку дядюшка Ной, — успокойся, сынок. Даже сейчас не время предаваться унынию. Таков рок… Всего шаг, быть может, отделял всех нас от цели — и вдруг ты преждевременно покидаешь наш сплоченный коллектив, это печально… Но все равно будь молодцом! Ничто не вечно, но и ничто не безвозвратно! Мы найдем ошибку, и мы ее исправим! А сейчас я прошу у тебя прощения, Жертва… Простишь ли ты старика? — Ной склонился над Жертвой и с шумным засасывающим звуком поцеловал его в бледный лоб.

— Вы… вы святой, дядюшка Ной, — всхлипнул Жертва, — вы святой!

Утешив беднягу, дядюшка Ной выпрямился и, незаметно облизывая губы, отодвинулся в сторону.

— Занудин… — позвал вдруг Жертва.

Ошеломленный Занудин, никак не ожидавший, что про него вообще кто-то здесь вспомнит, машинально протолкался вперед и застыл у одра умирающего.

— Занудин, — заговорил Жертва, — дядюшка Ной устыдил меня за мое малодушие, и я вновь не могу думать ни о чем другом кроме моей работы, которую я имел честь выполнять в «Ковчеге» и которую теперь вынужден оставить беспризорной. Это ужасно… Так будьте же моим преемником! Кого еще я решусь просить об этом…

Занудин открыл рот, но от растерянности не мог проронить ни звука. Жертва достал запрятанный под простынями пухлый, с золотым обрезом и в переплете из черной кожи, блокнот. Под тонкими дрожащими пальцами зашелестели страницы.

— Сколько работы… сколько находок… о, если хоть крупица из того, что собрано мною, будет утеряна, не осмыслена, не применена… катастрофа… все чаяния не имели смысла… — забормотал Жертва. Взгляд его наполнился одухотворенностью, смешанной с глубокой неземной тоской.

Пролистав до последней исписанной страницы, Жертва в отчаянии захлопнул блокнот и буквально впихнул книжицу в руки Занудину, словно рисковал обжечься, удержи ее у себя секундой дольше.

— Здесь вы найдете все необходимое, Занудин, — Жертва задумался, а затем продолжал с самым серьезным видом, тон становился не меньше чем инструкторским: — Но в работу надо включаться без промедления. Уже на месяц вперед у меня составлен график посещений. И вы не должны, по возможности, отпугнуть никого, ко всякому попытаться найти соответствующий подход, из каждого выжать максимум полезной информации. Слишком много сил было потрачено на договоренности о намеченных визитах — если вы способны, конечно, оценить…

Скребя ногтем корешок доверенного ему блокнота, Занудину ничего не оставалось как послушно внимать рассказу Жертвы, демонстрировать утвердительные кивки и угодливые ужимки.

— Через четыре дня, — продолжал Жертва, — у вас встреча с Сизой Бородой. Только не называйте его так. Он оскорбится. Называйте его бароном. Или даже лучше — маршалом. Маршал Жуль тэ Рецт. Побалуйте этого филина предрасположенностью к легкой ненавязчивой беседе о Чанне Тарк и его участии в восхождении звезды Орлеанской девы. Не раздражайте фольклорными выдумками об убиенных женах. Правда, и в убийствах детей в нелепой надежде вызова нечистой силы, которая бы превращала для его алчной персоны неблагородные металлы в золото, он может не признаться, гм… Ну и леший с ним тогда! В этом строптивом кадре я никогда не был особо заинтересован… Еще через неделю вы встретитесь с Отольфом Китлером. Этот кадр также строптив, но весьма ценен. Судьбы народов, подчиненные власти одного земного разума — привлекательнейшая тема, которую я по глупости своей обходил стороной. «Прицепом» к Китлеру последуют развоплощения Володара Лемина, Алика Македянского, Надалиона, Иозифа Стольного, Нао Цыдуна, Кая Ювия Цесара. От всех них ждите высокомерия и чрезмерной привередливости, больших запросов… Но не забывайте, что именно вы здесь хозяин положения! Затем вас посетит кровавая графиня Ерчбета Патори, заживо замурованная в своем замке в Кахтице. Занимательная особа, черными деяниями переплюнувшая славу самого графа Тракулы. Найдете ли общий язык с этой ведьмой — не знаю. Но должны стараться, Занудин, должны стараться. Ще Куивара, последний в списке — тоже по-своему колоритная фигура. Революционер-романтик. Счастливый только в борьбе и пылу потрясений, этот чем-то похожий на Иисуса Христа человек искренне верил, что свободу можно навязать силой. Весьма занимательно. Масса интереснейшего материала. Впрочем, Куивару вы можете отдать на попечение Панкам, если они не против. Таких кумиров молодежи поискать. Удивительно, как можно завладеть умом и возвышенного интеллектуала и озлобленного дегенерата с одинаковым завидным успехом. Ну а впоследствии вы будете организовывать контакты по личному усмотрению, по своим выявившимся пристрастиям. Дерзайте.