Страница 26 из 66
«Неужели глаза лишился? Было бы обидно, ей-богу», — мобилизуя все самообладание, на какое способен, через силу иронизирую над своим несладким положением. На ощупь добираюсь до ванной, пускаю холодную воду и осторожно, дрожащими руками, умываю лицо. Глаз, впрочем, не болит. Или это шок?
Передо мной должно висеть зеркало. Затаив дыхание, открываю правый глаз, и… левый открывается тоже: видит! Над левым рассечена бровь — вот куда угодило. Глаз не задет. Да и по самой брови скользячкой чиркнуло. Ничего такого ужасного…
— Кто пролил кровь за любовь?
Я! Доказательство — бровь.
(лепечу пришедшее на ум бредовое двустишье, пытаясь привести затекающее кровью лицо в порядок).
— Да-а… бывает же…
Спустя время слышу как в дверном замке забряцал ключ — отец с работы возвращается. «Сейчас поможет не умереть от потери крови», — снова мысленно иронизирую, но уже с легкой душой. Пустив струю воды похолоднее, напиваюсь из-под крана и сплевываю в испещренную бурыми разводами раковину.
— Кто пролил кровь за любовь?
Я! Доказательство — бровь.
Кто пролил кровь за любовь?
Я! Доказательство — бровь.
Кто пролил кровь за любовь?
Я…
Тьфу ты — зараза липучая!
* * *
Можно предположить, что подобный взрыв эмоций был просто необходим нам на том этапе. Он обрубил все накопившееся лишнее и гнилое и предоставил шанс на новое начало. Хорошее или плохое, нужное ли нам и мне в частности? Не дам ответа. Но оно состоялось.
Она снова появилась на пороге моего дома на следующее утро. Волновалась, конечно, ― как я и что. Я был в порядке и на жалость не покупал — не в моих правилах.
Она извинялась. Я перебивал Ее своими извинениями. Это получилось как-то само собой ― мы обнимались и наговорили друг другу кучу нежных слов. Приторный воздух моей прокуренной комнаты запах вдруг, если позволительно так выразиться, любовью и счастьем. Вспоминая сейчас то утро, слезы умиления чуть не наворачиваются у меня на глазах, пусть я и ненавижу, когда дохожу до сентиментальности.
Мы снова стали встречаться.
Я ни разу потом не напомнил о нашем разрыве, о бестолковой и ненужной лжи, о тех дурацких пропавших деньгах. И Ей так и дал понять: забудь, ничего не хочу слышать и знать — перевернем страницу. Словом — ариведерчи, «мы-вчерашние»! «Мы-завтрашние», хочется верить, попробуют быть другими…
Год этот
Зима выдалась холодной и проблем разного толка возникало немало, но теплота наших с Ней отношений компенсировала, казалось, любые неурядицы. А вот март отметился тревожными симптомами. Я боялся, но если быть до конца честным с собой, ожидал этого. Потихоньку-потихоньку, по мелочам, но все стало возвращаться на круги своя. Снова дали о себе знать Ее, как я было надеялся, забытые причуды, к которым добавились еще и новые. Навряд ли найду подходящие и понятные слова для развернутых объяснений, а значит, и не стану пытаться.
Март, апрель…
Встречи, дарящие надежды и окрыляющие, а вслед за ними — прохлада и непонимание… То полная чаша, то пустота. Только пустоты все больше. Отчаяние и томление духа. Повода для второго и окончательного разрыва вроде бы и нет, но…
В мае мы даже ни разу не созвонились. Все рушится. Мы вновь «умираем» друг для друга. Я учусь существовать, преследуя вместе с друзьями новый жизненный смысл, но каждый вечер по-прежнему жду Ее звонка. Спонтанного и поворотного (сам позвонить не могу ― не знаю, почему — снова, видно, чертова гордость). А его нет, нет, нет… Как и в этот вечер, 26-го мая, к которому, повинуясь импровизированному выбору, я «привязал» свой рассказ о Ней. И вот вроде бы рассказал все. Впрочем… дав себе лишь секунду на размышление, отвечу, что не рассказал почти н-и-ч-е-г-о.
В мире нет Любви. Но по Земле неустанно блуждают ее призраки. И мы вольны — а может, это вовсе не наш выбор — увидеть их в ком угодно. Я увидел свой Призрак в Ней. Так сложилось. И принял его пришествие со всей покорностью, какой обладал. Но я не способен удерживать его или, напротив, изгнать прочь из порабощенного им сознания. Потому что он — призрак. Призраки сами являются и исчезают по своему разумению. И если бы впереди у меня была целая беззаботная жизнь — он, возможно, принял бы другой облик и, скорее, поменял бы его еще не раз. А пока я бережен к тому, что имею. Я не пренебрегаю ни одной деталью, ни одним ощущением и ни одним воспоминанием, связанными с Нею. Они могут вызывать во мне радость, тревогу, отчаяние, грусть, но только не равнодушие. Никогда. Это дорогого стоит.
Что ж, остановлюсь.
Но последняя точка в рассказе о Ней, имейте в виду, еще не поставлена. Если бы это оказалось не так, это было бы по меньшей мере… неправильно.
Пускай над Твоей головой
Счастливая светит Звезда.
Не ходи на сделки с Судьбой,
Оставайся Такой Всегда…
Глава 4. Тени Грядущего
Три категории. — Новое пристанище. — Абориген. — Нарожалло. — Затишье перед бурей. — «Брандахлыст-кушай-и-молчи». — Несколько жизней. — Живое море. — Не способен на безрассудство? — Звездный дождь. — Чье-то тепло украду до весны.
А рассказывал ли я вам о «категориях»? Нет, точно не рассказывал.
Почему, зададите вы резонный вопрос, я и трое моих друзей пустились во всю эту невменяемую «игру», условием которой ставилось достижение заветной мечты, сулившее легион превратностей вплоть до возможной гибели, о чем так много возникало душераздирающих споров — а у других героев истории, наших ровесников, симптомов беспокойства и состояния безысходности замечено вовсе не было? Следовало затронуть данную тему еще в самом начале, но и сейчас ничто не мешает мне это сделать.
Война назревала, и страсти вокруг нее кипели еще в ту пору, когда мы не родились. Страх, порожденный военной истерией, мы впитали с молоком наших матерей, это правда. И семь лет назад гром грянул — война началась. Порядки посуровели. Народ зомбировали слоеной псевдопатриотической чушью. На фронт потянулись первые эшелоны смертников… Я ведь упоминал, как три года продлили до десяти?
А вот как получилось с десятью.
Война — деньги. Надо ли кому-то лишний раз разжевывать подобный трюизм? Перед тем как заварилась вся эта каша, у войны было безобразное множество сторонников. Никто ничего толком не понимал, но все куда-то оголтело лезли! Бездари и карьеристы — по спинам непредвзятых. Трусы и подлецы — по головам здравомыслящих. А потом, как всегда бывает, спохватились. Политиканам, высоким офицерским чинам и прочим шишкам, всем их прихвостням, занимавшимся, в чем главная мерзость, пропагандой этой войны, срочно понадобился «свой» закон — про детей вспомнили, подставленных под удар кровиночках, плоть от плоти своей! И закон такой быстро пробили.
Всех потенциальных призывников поделили на три категории.
«Белая», ради которой все затевалось, присуждалась исходя из имеющихся заслуг перед государством. В зачет шло прямое родство(!) с лицом, имеющим такие заслуги… Действовала система отсрочек. Но давать и продлевать их — лишь извод бумаги, для соблюдения формальности. Смысл же был один: дети шишек пороху нюхать не должны! Отсрочки не имели свойства заканчиваться и, по факту, представляли собой бессрочный абонемент на спокойную жизнь в тылу.
«Зеленая» категория — это мы, дети работяг, опальных деятелей, судимых и всех-всех-всех обычных «маленьких» людей, чьими жизнями так легко распоряжаться во славу имперского чревоугодия. Вечные крайние. Искупители грехов человеческих…