Принц шутов

Я оглянулся на тропу, по которой мы спускались с холмов, — тонкую линию на унылом склоне. Гофау не отличался привлекательностью, но угроза сзади тревожила меня больше. Я чувствовал ее каждый день, она буквально кусала нас за пятки. Я ожидал неприятностей с тех самых пор, как мы покинули город Крат, причем не со стороны короля Олидана, решившего, что я запятнал честь его королевы. Мертвый Король сделал два хода, чтобы остановить нас, и третья попытка могла стать удачной.

— Вперед, Ял, вот куда надо смотреть. Вы, южане, вечно оглядываетесь назад.

— Это потому, что мы не дураки, — сказал я. — Ты забыл нерожденного в цирке, Эдриса, его молодчиков и то, чем они стали, когда ты убил их?

— Кто-то засевает наш путь, чтобы остановить нас, но он не гонится за нами.

— Но та тварь в Вермильоне — она сбежала; Сейджес сказал, надо встретить ее лицом к лицу, он…

— Он сказал и мне то же самое. — Снорри кивнул. — Не нужно так уж верить ему, но в данном случае, полагаю, он прав. Оно сбежало. Подозреваю, существо, которое ты видел в оперном театре, — нерожденный, древний и могущественный — и был целью заклятия Молчаливой Сестры. Возможно, это доверенный слуга Мертвого Короля. Или его полководец.

— Но он же не идет за нами?

Шел. Я знал это.

— Ты разве не слушал повелителя сновидений, Ял?

— Он много чего сказал. По большей части о том, что тебя надо убить. А также о том, как я попаду домой, если сделаю это.

— Почему проклятие Молчаливой Сестры все еще на нас?

Это навело меня на мысль.

— Потому что нерожденный не был уничтожен. Заклятие — это акт воли. Оно нуждается в завершенности, в достижении цели.

Я скрестил руки, довольный собой.

— Ну да. А мы едем на север, и заклятие не причиняет нам вреда.

— Именно.

Я нахмурился. Не к добру все это.

— Нерожденный не гонится за нами, Ял. Мы гонимся за ним. Он ушел на север.

— Черт! — Я попытался успокоиться. — Но… но, слушай, каковы шансы? Мы направляемся в одно и то же место?

— Молчаливая Сестра видит будущее. — Снорри коснулся глаза пальцем. — Ее магия нацелена в завтра. Заклинание, которое должно дотянуться до нерожденного, пошло по тому пути, по которому его кто-то пронесет, — кто-то, чья цель в том же месте.

— Черт!

Сказать мне больше было нечего.

— Угу.

Мы ехали по опушке Гофау, покуда не нашли тропку, слишком широкую для оленьей, лишком узкую для тропы лесника. Впрочем, когда мы вошли в лес, ведя коней под уздцы и стараясь не выколоть глаза сучьями, оказалось, что Гофау — не тот лес, где водятся олени. И лесники.

— Леса. — Снорри потер предплечье, на котором остались три параллельных царапины, и покачал головой. — Буду рад оказаться подальше от этого.

— У нас в Красной Марке леса, где можно охотиться на оленей и кабанов, нормальные леса с нормальными деревьями, не как здесь — одни сосны, там и угольщики, и дровосеки, и волки с медведями. Но на Севере… — Я махнул на тесно стоящие стволы, ветви которых переплелись так, что каждый метр пришлось бы прорубать. — Мертвые края. Только деревья, деревья, одни деревья. Слушай! Даже птиц нет.

Снорри упорно топал вперед.

— Ял… вот на этот раз соглашусь с тобой — леса на юге лучше.

Мы продирались сквозь лес по извилистым тропам, шаги заглушал толстый слой сухих иголок. И очень скоро мы заблудились. Даже солнце не помогало ориентироваться — свет едва сочился из-за тяжелых облаков.

— Не горю желанием ночевать здесь.

Темнота, должно быть, будет кромешная.

— Ну, в конце концов мы найдем ручей и пойдем вдоль него. — Снорри сломал торчащую на пути ветку. Иголки посыпались с едва слышным шелестом. — Это недолго — мы все-таки в Тертанах. Тут трех шагов не ступить, чтобы не влезть ногами в речку.

Я не ответил, просто последовал за ним. Звучало разумно, но пока что лес был абсолютно сухой, и я представил, что сплетающиеся корни выпивают любой ручеек, прежде чем он заберется сюда больше чем на полкилометра.

Казалось, лес стал еще гуще. Медленная жизнь деревьев подавляла все, бесчувственная и безжалостная. Темнеть начало рано, и мы шли в сумерках, хотя солнце над нами еще касалось вершин деревьев.

— Я бы отдал золотой за полянку.

Да я бы дал столько же за возможность раскинуть руки. Рон и Слейпнир плелись за нами, опустив головы, задевая боками ветви с обеих сторон, на свой лошадиный манер унылые и несчастные.

Где-то далеко солнце опускалось за горизонт. Резко похолодало, и мы пробивались сквозь стену мертвых ветвей в тихом сумраке. Внезапно раздавшийся шум испугал нас, нарушив долго стоявшую тишину.

— Олень?

Я больше надеялся, чем верил в это. Что-то большое и не столь изящное ломало ветви.

— Не один.

Снорри кивнул в другую сторону. Оттуда тоже слышался все более громкий хруст.

Вскоре оно наступало на нас уже с двух сторон. Что-то бледное и высокое.

— Им пришлось ждать темноты.

Я сплюнул сухие иголки и с трудом вытащил меч. Размахнуться им будет явно негде.

Снорри остановился и развернулся. В темноте я не мог рассмотреть его глаза, но что-то в том, как он замер на месте, подсказало: они почернели, в них не было ни выражения, ни души.

— С их стороны было бы умнее явиться при свете.

Губы его двигались, но голос был совершенно чужим.

Вдруг я понял, что не уверен, точно ли тропа — самое безопасное место во всем Гофау. Одно из существ, окружающих нас, приблизилось, и я увидел, как мелькнули бледные руки и ноги — как у человека, но голые и белесовато-зеленые. У твари было белое лицо, зубы и десны обнажены в оскале. Блестящие глаза долю секунды смотрели прямо в мои, выдавая нестерпимый голод.

— Мертвяки! — Я, наверно, пронзительно кричал.

— Почти.

Снорри описал топором огромную дугу, срубая десятки веток. Готов поспорить, даже бритвенно-острая сталь Зодчих не послужила бы ему лучше. Еще один взмах. Я отскочил, врезавшись в башку Рона, перегородившего тропу. Снорри пел песню без слов — или со словами, но на совершенно незнакомом языке, нечеловеческом, — расширяя пространство, прорубая его на четыре, пять, шесть шагов. Повсюду торчали пни высотой по колено, некоторые толще моей руки, заваленные упавшими стволами. На открывшейся прогалине под звездным небом было, как ни странно, еще темнее, чем в лесу. И тьма вилась за топором норсийца.

— Ч-что?

Снорри остановился, тяжело дыша. Сумерки незаметно изменились — солнце совсем зашло. Аслауг снова убралась в свой ад. Он посмотрел на свое оружие.

— Это не топор дровосека, будь он проклят!

Я подошел поближе, довольно шустро, боясь, как бы ко мне из тени не потянулись руки мертвяков.

— Огня, Ял. Быстро!

Снорри стоял у меня над душой, лошади нервно переступали по тропе, а я рылся в седельной сумке, пока вокруг нас ломались ветви и за деревьями мелькали бледные люди.

— Выходите! Спорим, вас рубить легче, чем деревья, — крикнул им Снорри, хотя я уловил в его голосе нотку страха, которого прежде не замечал. Думаю, его лес нервировал больше, чем прячущиеся в нем враги. Я нашел кремень и кресало, умудрился уронить их в темноте, нащупал дрожащими пальцами. Вокруг сильно пахло сосновой смолой — густой, тошнотворный запах, от которого и потерять сознание недолго.

Я высек искру, когда Снорри замахнулся на первого выбежавшего из-за деревьев. Со всех сторон ломались ветви, на нас наступали. Я неосторожно бросил взгляд вверх и увидел — они были тощими, голыми, бледно-зелеными, как призраки. Полет топора Снорри рассек существо от левого бедра до правого соска, круша внутренности, ребра, позвоночник и легкие. Очевидно, топор, хоть и предназначенный для рубки дров, был весьма остр. Но человек-сосна наступал, запах древесного сока, сочащегося из его бескровной раны, перешибал все. Наконец он споткнулся о пенек, рухнул и запутался в собственных кишках и разбросанных ветках. К тому моменту Снорри уже снова было о чем поволноваться.

Получилось! Искра разгорелась в огонь, потом — в настоящее пламя. Месяц назад я бы добивался такого результата битых полчаса. Скорчившись на земле, пока сверху махал топором и ворчал Снорри и ревели испуганные лошади, я смог перенести огонь на один из смоляных факелов, которые купил в Крате, — их там предлагали для осмотра обширных городских катакомб.