Страница 16 из 135
В конце концов Нью-Йорк начал импортировать воду — сначала по акведуку из Уэстчестера, а потом, когда из-за взрыва народонаселения, вызванного наплывом иммигрантов, налоги предельно возросли, воду стали получать с водохранилищ в далеких Катскиллах. Коммунальные инженеры и работники (многие из них только-только приехали из Италии) прорыли тоннель от Катскиллов до резервуара «Горный вид» в Йонкерсе, потом продолжили бурить горные породы в южном направлении, прошли под рекой Гарлем и довели воду непосредственно до города. 11 января 1914 года взорвали скальную перегородку на последнем участке тоннеля, и в качестве побочного эффекта завершения работ появилась возможность провести самый необычный марафон в истории города: подземную прогулку длиной в сто двадцать миль, от Катскиллов до бруклинского Флэтбуша.
Питера Луго Пеллера, внештатного корреспондента газеты «Нью-Йорк Трибьюн» чей праправнук прославится как журналист-катастрофист потерянного поколения, настолько вдохновила идея «прогулки до Флэтбуша», что он смог уговорить на это путешествие еще пятерых журналистов и двух фотографов. Они встретились в Катскиллах у дамбы Ашокан 18 января. Естественно, тут же собралась кучка насмешливых землекопов, работавших в тоннеле, которые начали делать ставки насчет того, как быстро ходоки сдадутся; лучшее капиталовложение сделал тот, кто сказал, что они не протянут и десяти миль.
Прямо перед спуском появился еще один журналист — тощий мужчинка в полной альпинистской экипировке, волосы собраны под шлем углекопа. Он бросился к кучке корреспондентов и поприветствовал Питера Луго Пеллера крепким пожатием обеих рук.
— Сальны из Северной Дакоты, — представился новичок. — Из «Диапазона Фарго».
— Далековато забрался, да? — спросил один из фотографов.
— Стараемся быть космополитами, — ответил Сальны.
Они спустились вниз, и Питер Луго Пеллер, который взял на себя роль предводителя, вскоре сделал два тревожащих открытия: первое заключалось в том, что тоннель не прямая линия, соединяющая две точки, как ему почему-то думалось вначале, а, скорее, горная дорога, на сотни футов взмывающая вверх и ныряющая вниз и петляющая вокруг рек и прочих естественных преград; а во-вторых — тоннель уже полон воды. Местами можно было потонуть или по крайней мере испортить обувь — а Пеллер надел свои лучшие туфли. После короткого совещания каждый неустрашимый корреспондент решил, что надо продолжить путь над землей, чему они и посвятили целый день, а потом вообще бросили эту затею.
Никто не заметил, что Сальны из тоннеля так и не вышел.
25 января в резервуаре «Горный вид» в Йонкерсе несколько подземных рабочих заметили мокрое существо, все в синяках, но крайне довольное собой — в помятом шлеме углекопа из недр земли выкарабкался человечек. Один из рабочих накануне выиграл серебряный доллар в конкурсе жонглеров и теперь подбрасывал его на ладони, но при виде Сальны остановился — тот вообще никак не вписывался в обстановку водохранилища.
— Ты кто? — спросил жонглер по-итальянски. Его товарищ, который сносно говорил по-английски, перевел:
— Ты чё за мудак?
— Леди на прогулке, — ответила Сальны. Она подняла шлем, высвободив длинные каштановые волосы — одиннадцатилетний Голливуд еще не успел заездить это движение. — Иду во Флэтбуш.
Жонглер опешил; его товарищ, при рождении получившая имя Мария, но решившая, что в рабочих брюках и рубахе жизнь проще, позволила себе осторожно улыбнуться. Сальны подмигнула ей в знак тайного сообщничества, а потом ткнула пальцем в серебряную монету.
— Слушай, — заявила она, — отдай ее мне. Переводить приказ не было нужды, и жонглер тут же сжал пальцы над своим блестящим призом.
— С чего бы?
— Потому что, — ответила Сальны на его родном языке, — я только что это заработала.
2023: ОСЛЫ ЗАБЛУДИЛИСЬ В ЛЕСУ
Сто девять лет спустя женщина по имени Лекса Тэтчер сидела на чердаке в Бруклине — в Нью-Бедфорд-Стайвесанте, а не Флэтбуше, но это рядом — и крутила пальцами все тот же серебряный доллар. Монету пять раз передавали из поколения в поколение, от матери к дочери, и она уже почти совсем стерлась, но отвага, которая подхлестывала всю женскую линию Сальны/Холлингсов/Тэтчеров, нисколько не ослабла. Мать Лексы ездила искать приключения в Северную Африку, где в одиночку перешла Сахару от Тимбукту до Марракеша. К востоку от Касабланки, у подножия Среднего Атласа, она соблазнила и ограбила бедуина, торговца подержанными машинами — хотя, возможно, то было целое представительство, этого она никогда не уточняла, — в результате чего руки Лексы, в которых она держит монетку, густо-бронзовые, а сердце и голова безошибочно определяют, какая сделка невыгодна.
В домашнем кабинете Лексы стояли стол, компьютер с многочисленными внешними устройствами (некоторые можно было встретить только у добрых друзей Морриса Каценштейна), складная кровать, коллекция портретов в рамках-сердечках, а также — в настоящий момент — семейный телевизор, портативный, который шляется из комнаты в комнату, когда его не смотрят. Помимо этого в доме курсировала пара Электронавозников, выискивая и уничтожая пыль и частицы грязи, что отражало представление Лексы о домашнем хозяйстве: оно идеально, когда хозяйничает само. Два огромных окна пропускали свет и свежий воздух: в Нью-Бедфорд-Стайвесанте работал климат-контроль, и там никогда не бывало холоднее, чем благоуханной ночью в середине лета.
Пока Лекса готовила статью для следующего еженедельного номера «Межгорода» ее дочь Раби спорила с телевизором. То был не Портативный Телевизор Ганта, а древний «Сони Аниман», девятнадцатидюймовый экран на поршневых латунных ножках со смазкой. Лекса установила в него Коробку Моделирования Личности — дорогое устройство, но, на ее взгляд, оно того стоило, — чтобы помогала справиться с непростой задачей родительского контроля телепередач. Не то чтобы Раби запрещалось смотреть какие-то определенные программы, но всякий раз, когда она включала ящик, перед ней возникал компьютерный образ Сократа[54], который заставлял ее объяснять, почему она хочет посмотреть именно этот канал.
— Восхитительная моя Раби, — поприветствовал Сократ ее сегодня, — я всегда с нетерпением жду, когда мне представится возможность выслушать твои мудрые речи. Вот сейчас час дня, понедельник, почти все семилетние дети в это время в школе, однако ты сидишь дома…
— У меня ветрянка, — сказала Раби, протянув руку в пятнышках. — Видишь?
— О, еще одна причина, почему я хотел бы учиться у тебя. Болезнь мешает тебе получать образование, ради которого общество пошло на такие жертвы. Многие в твоем положении стали бы отдыхать, чтобы как можно скорее поправиться, или почитали бы, чтобы не забыть науки, или воспользовались преимуществами «Улицы Сезам»[55], чья серия скоро начнется по тринадцатому каналу. Ты же, Раби, — следуя какой-то несомненно гениальной цепочке умозаключений, — выбрала вместо этого просмотр жестоких мультиков, в которых кролики, койоты и земляные кукушки сбрасывают друг на друга валуны[56]. Если бы ты только поделилась со мной своими логическими рассуждениями, я бы мог восхвалять твой ум и добродетель перед другими детьми на Территории трех штатов[57]…
— Ты знаешь, что я тут на днях читала? — прервала его Раби. — Сама, в школе нам не задавали. Книгу по греческой мифологии, это что у вас было вместо мультиков, когда ты был в моем возрасте. И знаешь, что я узнала? Что бог по имени Кронос взял серп и сделал отца импотентом. Импотентом. Это лучше или хуже того, что на койота бросают булыжник?
Закрывшись наушниками от их спора, Лекса попросила компьютер запустить программу под названием «Графика — Слил/Залил».
— Выполняю, — сообщил компьютер и нарисовал на главном мониторе полосу комиксов с лицами семи кандидатов в президенты от демократической партии, расположив их так, словно они сейчас начнут дебаты. Когда Лекса положила листы с их ходульными речами в оптический сканер, над фигурами появились рамочки с текстами, пропорциональные многословности каждого кандидата. Самое большое окошко получилось у Престона Хакетта, оппортуниста, — он был темной лошадкой, и в разных заявлениях называл своей родиной восемнадцать штатов, включая Бельгию, которую, по всей видимости, приняли в Союз, пока никто не видел.