Сквозь тернии

Женя пожала плечами. Зачем-то посмотрела на собственные ладони. Скомпоновала пальцы так, словно в них была зажата рукоятка штурвала. Осторожно глянула на Рыжова.

- Но ведь самолёт потерял управление – вы сами с этого начали. Как же его уводить, если он неуправляем?

- Ну, знаете ли!.. – Рыжов повёл массивными плечами и резко шагнул к окну.

Женя с удивлением понаблюдала за перемещением своего гостя – ей, для того, чтобы попасть от кресла к окну, было необходимо совершить шага три-четыре. Рыжов же покрыл данное расстояние всего в один. Будто внезапно исчез и тут же заново материализовался в другой точке пространства – как призрак.

Рыжов откинул шторку, глянул вниз. Видимо не увидел ничего стоящего и снова «вернулся» в номер.

Женя с явным недовольством посмотрел на оставленную меж штор щель. Она не могла сказать почему, но та раздражала. Причём до такой степени, что тело было готово прямо сейчас сорваться с места, чтобы восстановить прежний порядок.

Рыжов прошёлся из угла в угол семимильными шагами, после чего замер напротив Жени и отчётливо проговорил, будто на лекции по основам самопожертвования:

- Знаете, что я вам скажу... Пилот перестаёт быть человеком, как только садится за штурвал самолёта. Точнее он по-прежнему человек, но за явным исключением. В его сознание нет больше понятия «я». Оно блокировано – под пломбой или вовсе утеряно – не важно. Остаётся только позывной и всё. Дело в том, что в небе действуют совершенно иные моральные принципы и устои. На земле, где всяк сам за себя, – спасайте собственную шкуру, сколько душе угодно! – вам никто слова не скажет. Но оказавшись в небе, про себя следует просто забыть. Потому что если и впрямь, не дай бог, что-то случится, сохранить здравый рассудок будет, ох как непросто. Уж поверьте мне – испытал, как говорится, на собственной шкуре.

- Вы тоже теряли управление? – Женя осторожно коснулась взором лица Рыжова – чуть было не вскрикнула, ощутив леденящую волну неприязни, что застилала буквально всё вокруг.

- Случалось. А вы знаете, каково это, когда падаешь? Я не говорю про «штопор» – это просто мясорубка, в которой и понять-то толком ничего не успеешь. Хотя некоторые лётчики преодолевали и это – я просто уверен, что попади они после этого в огненную гиену, так вместо криков мольбы, открыто рассмеялись бы в рожи чертям! – Рыжов помолчал. – По-настоящему кровь стынет в жилах, когда просто несёшься к земле. Дух захватывает, а сознание почему-то до последнего не верит, что всё взаправду. Хм... Даже жутко вспоминать.

- Тогда, может, не стоит? – прошептала Женя.

- В этом случае, боюсь, вам меня не понять. Так или иначе, называйте это как хотите, – чувство солидарности, долг, необходимость, – но нельзя покидать гибнущий самолет, если тот несётся на людей. Просто нельзя и всё тут. Даже если понимаешь, что не можешь ничего поделать. Это крест любого пилота, и каждый из нас несёт его по жизни, в душе понимая, что рано или поздно, но это всё же случится. И как раз конечный исход будет зависеть, в первую очередь, от того, какое решение примем мы сами.

Женя кивнула.

- Я понимаю. Но ведь есть ещё одно «но».

Рыжов молча кивнул – он слушает.

Женя облизала пересохшие губы.

- Хорошо, я согласна, что самолётом управляет некий сибионит – в душе он по-прежнему человек, однако остальным движет лишь чувство долга. Но как же быть с сокровенным? Ведь у каждого лётчика есть дом, семья, дети. Разве он вправе принять смерть, когда внизу, на земле, его ждут после каждого очередного взлёта?! Разве может он просто так сидеть и наблюдать за приближением конца, когда имеет все шансы спастись? Почему он должен нести в собственный дом горе, пытаясь спасти кого-то ещё? Ведь, по сути, он даже не в силах этого сделать. Если есть ответы и на эти вопросы, то я хотела бы услышать и их.

Рыжов долго молчал, потирая подбородок. Потом нехотя проговорил:

- Да, это непростой выбор. В последний момент каждый принимает своё собственное решение: жизнь или смерть – и этим всё сказано. Скажите, вот вы бы смогли нормально жить, если бы оказались повинны в смерти сотни людей?

Женя пожала плечами.

- Я... Я не знаю. Я просто не могу себе это представить.

- Вот видите. Да, вы будете жить и дальше, но вот только с чем? Не знаю. Повторюсь, это крест. Тут можно просто предполагать, чем мы сейчас и занимаемся, а вот располагать будет наверняка кто-то другой, – Рыжов улыбнулся. – Что ж, за сим позвольте раскланяться. Простите, если не дал ответов на все интересующие вас вопросы. Так или иначе, у нас будет ещё время, чтобы досконально всё обсудить. Если, конечно, вы того пожелаете.

Женя собиралась что-нибудь ответить, но отчего-то снова не смогла найти слов.

Рыжов аккуратно притворил за собой дверь, оставив очередную щель.

На миг Жене показалось, что от окна к двери промелькнуло что-то стремительное!

«Харизма?..»

Некая тень или полуночный сквозняк. Женя попыталась припомнить, выглядывало ли хоть что-нибудь во время разговора из-за полы комбинезона Рыжова. Мысли путались в голове. Думать вообще не хотелось, и Женя не стала. Она просто пыталась уловить хоть какой-нибудь звук, однако не могла расслышать даже шагов удаляющегося Рыжова – тот будто растворился.

Аверин битый час пытался заснуть. Не получалось. Поначалу мешал обслуживающий персонал гостиницы, что шуршал по коридорам и лестницам. Потом кто-то неказистый принялся басить во дворе, раздавая приказы направо и налево. К нему тут же прибавился рокот расположенного неподалёку стартового комплекса. Затем небо озарила яркая вспышка – оранжевый болид натужно вознёсся над поверхностью земли, немного призадумался, после чего резко скакнул в стратосферу, оставив после себя возмущённое небо и бордовые всполохи. Рёв постепенно затих в космическом холоде. Небо почернело, открыв глаз одинокой Луны. Блямба навязчивого спутника повисла в центре окна, ехидно ухмыляясь далёкими хребтами.

Аверин выругался. Откинул простыню. Поднялся.

Было прохладно. В ночное время номера гостиницы отапливали в полсилы – того требовал особый режим. Естественно, под одеялом свежесть никак не ощущалась, но вне кровати она заявляла о себе в полной мере. Вот и сейчас колючая среда скакнула с пола на пятку, повисла на колене и ринулась вверх, стремительно растекаясь по всему телу.

Аверин поморщился. Потянул руку к журнальному столику. Что-то зацепил.

«Будильник».

И впрямь он – повалился на пол, издав противный писк. Аверин снова выругался. Наклонился. Принялся шарить по полу руками. Ничего. Будильник словно растворился.

«А что если это и не будильник вовсе? Противный писк мог принадлежать кому или чему угодно».

Из-под кровати дохнуло холодом.

Аверин резко выпрямился, понимая, что снова началось. Именно тогда, в детстве, он увидел Их впервые в жизни. Как и почему – непонятно.

«Наверное, потому что нас стало трое...»

Какое-то время они пробирались по туннелю буквально на ощупь. Паника превратилась в подвижного спрута, что лихо обвил щупальцами сознание каждого из ребят, в попытке утянуть вслед за собой, в тёмную неизвестность. Под ногами противно хлюпало. С низкого потолка капало. У стен что-то шуршало – может обычные оползни, а может и не обычные... И как только они держались – особенно Тимка? Непонятно.

Девочка изредка всхлипывала, но не на показ, а потому что и впрямь было страшно.

Колька шагал впереди. Изредка он останавливался и, как казалось самому Яське, к чему-то прислушивался. Пару раз Яська даже замер на пару с другом, попытался вслушаться в царящую кругом вакханалию, но так ничего и не услышал – лишь опостылевшие шлепки и непонятный звуковой сумбур, что нёсся из стен. Однако Колька явно выслушивал что-то ещё. Обдумывал и продолжал шагать вперёд.

Яська старался не выдать той самой спрутообразной паники, что оплела каждый нерв. Но получалось как-то не очень: ноги сделались ватными, а тело неповоротливым. К тому же и стены напирали, словно жернова: то с одной стороны по плечу чиркнет, то с другой. Занятый борьбой с собственным телом, Яська то и дело натыкался на Тимкину спину. От девочки, несмотря на сырость, по-прежнему пахло детством. Детством, которое вот-вот закончится, как и всё вокруг.