Страница 32 из 79
— Радостно. Один да на морозе ты всю зиму протюкаешь. Разве мне подключиться?
— Если умеешь...
— Я все умею, Кирилыч. Доканчивайте этот венец, я сбегаю переобуюсь — задрог совсем.
— А я думал, с радости какой пляшешь, — сказал Чернов, но сказал уже вслед Кузьмичеву: тот сорвался с места, будто мальчишка, и, перепрыгивая через раскатанные по снегу бревна, в минуту скрылся за стеной — побежал в Выселки. Крепко, видать, прозяб, форсун.
Борис Иваныч с Витяем Шатуновым, опустив топоры, глядели ему вслед. Поди, завидовали востроносым туфлям Кузьмичева и ему самому — простой в доску мужик, тридцати еще нет, а уже руководящий специалист, начальник.
Шатунов-старший сидел на окоренном бревне и, улыбаясь, глядел на залив — там, на заснеженном искрящемся льду, чернели неподвижные фигурки рыболовов. Разреши сейчас, и побежит резвее Кузьмичева на этот лед, несмотря что старик.
— Перекур, — громко объявил Чернов, присаживаясь рядом с Шатуновым на бревно.
— Шесть новых блесен отлил и две перепаял магазинные, — сказал Парфенька Шатунов с блаженной улыбкой. — В воскресенье закачусь к Коммунской горе, там и судак и щука, окуни крупные.
Вот-вот, других мыслей у него и не предвидится. Дедушкой Парфентием пора звать, а он как был Парфенька бесштанный, так и остался.
— Баловство, — сказал Чернов. — Лучше дрова попилить, поколоть, на морозе они хорошо колются. — И уже видел у себя в дровяном сарае поленницы свежеколотых дров под самую крышу.
Витяй засмеялся:
— Отцы спланировали близкое будущее. А мы, Борь-Ваныч?
— Мы подождем, — сказал Борис Иваныч, щелкнув зажигалкой и прикуривая.
Чернов поглядел на них и вздохнул. Когда только они успели вырасти, эти парняги, младшие их сыновья! Вот стоят независимо, рослые, плечистые, в брезентовых прочных робах, Витяй даже повыше Бориса Иваныча будет, хотя, конечно, пожиже, а вроде недавно такими были Иван Чернов и Парфенька Шатунов, их отцы. Правда, Парфенька редко стоял рядом с Черновым, в детстве робкий был, все больше один, к удочкам уж тянуло, не отличился он и в парнях, на гражданскую не попал из-за слабости здоровья, а уж за землю никогда не болел и в поле не ночевал, хотя в колхоз пошел с охотой. Чего таким не идти, когда ни лошади, ни вола, баба брюхатая, изба развалилась. Голому собраться — только подпоясаться.
— Председатель идет, пап! — сдавленным полушепотом сказал Витяй и поперхнулся дымом, закашлялся.
Со стороны Выселок в самом деле шагал Степан Мытарин, помахивая гибкой хворостиной.
— Пороть вас станет, — предположил Борис Иваныч.
Витяй засмеялся, а Шатунов Парфентий вскочил и зачем-то поспешно затоптал валенками папиросу. Оба они были приняты на совхозную стройку лишь на время отпуска, но вторая неделя уже, как отпуск их кончился, а в колхоз отец с сыном не торопились.
Чернов тоже забеспокоился при виде Мытари-на: бригада плотников сегодня же может лишиться двух человек. Правда, Шатуновы вольны остаться в совхозе, но директор не такой человек, чтобы пополнять постоянные кадры за счет колхоза. Да и какие Шатуновы постоянные — век тут ни постоянства, ни толку не было.
Мудрый Чернов в данном случае ошибался.
И толк и постоянство в поведении Парфеньки Шатунова были, но не всякий это понимал, потому что из-за рыболовной страсти его ставили наравне с мальчишками, хотя в рыболовстве не больше легкомыслия, чем в любом другом занятии. Правда, кроме рыболовства, странным казалось давнее и до сих пор не преодоленное разно-
Жене Парфеньки с женой Пелагеей по социальным, так сказать, вопросам. Дело в том, что Пелагея Шатунова работала свинаркой в совхозе со дня его организации, Парфентий же в совхоз не пошел, но спустя несколько лет, когда началась коллективизация, охотно записался в колхоз.
Но и это разногласие имело серьезные основания. В совхозе надо работать ежедневно, как на заводе или на фабрике, это было известно со дня его основания, за каждый прогул держи ответ, а_ в колхозе есть лазейка, там можно спрятаться за минимум трудодней и не упустить рыболовный сезон. Минимум придумали, конечно, немалый, но выработать его все же можно, и вот ты уж не виноват, если в свободные дни половишь рыбки. Деньги же в дом принесет Пелагея, которая к рыбалке не привержена.
Это одно дело.
Второе: Пелагея имеет право на землю под картофельные огороды не меньше пятнадцати соток — от совхоза. А от колхоза право на землю имеет Парфентий, и он пользуется этим правом.
— Добрый день, труженики! — прогудел громоздкий Мытарин, наставив свои выпуклые шары сперва на Чернова, потом на Шатунова и бегло окинув молодых. — Значит, укрепляем и развиваем совхоз?
— Здравствуй, Степан Яковлич, здравствуй, — виновато засуетился Парфенька. — Вот садись тут, на бревнышко, чего стоять-то.
— Я на минуту, — сказал Мытарин. — Зашел посмотреть строительство и вот дорогой все думал: что ближе к коммунизму — колхоз или совхоз? Давно эта мыслишка меня занимает, а решить не могу. Дай, думаю, мужиков спрошу, посоветуюсь. Ум, говорят, хорошо, а два — лучше. А? — И оглядел всех доверчиво, бесхитростно, как ребенок.
Чернов сразу почуял здесь одну из мытаринских загадок-ловушек и, усмехнувшись, опустил голову, пощипывая рукой кончик усов.
А Борис Иваныч не понял, что спрашивают не всех, принял вопрос к себе.
— Совхоз ближе, — ответил он и толкнул локтем Витяя.
— Совхоз, — поддержал Витяй решительно. — Не зря же сюда люди идут.
— Понятно. — Мытарин повернулся к Парфеньке: — А как думает Шатунов-старший?
— Да я что, я ничего, — забормотал Парфенька, сконфуженный тем, что его Витяй откровенно высказал свою тягу к совхозу. Вот теперь извивайся, как уж под вилами, заглаживай. — В совхозе, конешно, деньги и в плохой год дают: заработал — получи, не то что в колхозе. Но опять же вопрос: откуда совхоз берет те деньги, если хлеба не уродились? Чужое, значит, заедают?
— Во, во1 — обрадовался Мытарин, — И какой же вывод?
— Известно какой: ближе к коммунизму колхоз, а не совхоз. По справедливости.
— Так чего же ты бежишь в совхоз и сына сманиваешь? — захлопнул Мытарин свою простенькую ловушку.
— Начальство на горизонте, — объявил радостно Витяй, отвлекая от отца внимание Мытарина.
Чернов оглянулся и увидел, что от райкомовской «Победы», вставшей у развала досок на окраине Выселок, идут Балагуров и Межов. Балагуров о чем-то говорит, живо размахивает руками, хлопает по плечу Межова, смеется. Веселый мужик. В белых бурках ходит, в шапке пирожком, в модном пальто. И, видно, крепкий, если самого Баховея поборол. Теперь первый человек в районе, хозяин всей округи.
Ромка, то есть Роман Харитонович, смелый ведь человек, безужасный, а вот теперь, говорят, устроился в вечернюю школу, будет учить ребят истории.
— Привет строителям коммунизма! — Балагуров размашисто протянул руку Чернову, потом Шатунову и Мытарину, кивнул молодым: — Отдыхаем?
— До коммунизма нам далеко, Иван Никитич, — ответил Чернов доверительно. — Вручную вот тюкаем, бревна ворочаем, тяжести разные.
— Желудочным паром, — прибавил задиристо Витяй.
Балагуров улыбнулся, сел, поздоровался с подходившими плотниками, потом спросил Мытарина, по какому случаю он тут оказался.
— Да тоже о коммунизме вели дискуссию, — сказал Мытарин. — Хотели выяснить, что ближе — колхоз или совхоз.
— Выяснили?
— Нет, разделились мнения.
— Куда же больше склоняются?
— Вот к Сергею Николаевичу. В совхозе, говорят, надежней, тут деньги, а не трудовые палочки. И Сергей Николаевич так думает.
— Я так не думал, с чего ты? — удивился Межов.
— Не думал, а моих колхозников у себя пригреваешь.
— Кого? — И, встретив виноватый взгляд Парфеньки Шатунова, нахмурился, скрывая смущение. — Извини, Степан Яковлевич, совсем забыл в этой суете. Сегодня же рассчитаем.
— А в чем дело? — спросил Балагуров. — Шабашников общих завели, не поделите никак?