Страница 18 из 54
Эрик ударил ногой сухой комок глины, лежавший на краю обрыва. Комок подпрыгнул, как мяч, весело перевернулся в воздухе и с шумом поскакал вниз, цепляясь за ветви кустов и увлекая за собой мелкие камешки и пыль. Он скатился к ленивому маленькому ручью на дне котлована большим серым облаком, которое, упав в воду, рассыпало брызги и искры света.
— Вот так и мы, — сказал подошедший Арефьев. — Кто-то или даже что-то толкнет нас, и мы катимся, увлекая за собой других, пока не свалимся в первую подвернувшуюся лужу.
Эрик ничего не ответил и улыбнулся.
— Я считаю, что здесь прекрасное место для биотозы, сказал он, помолчав.
— Откуда этот ручеек? — спросил Арефьев.
— Не знаю. Мне говорили, что он пересыхает. Но лето дождливое…
— Здорово нам придется здесь работнуть, Эри, а?
— Да. Но в конце концов никто нас не заставлял гробить отпуск на выращивание биотозы…
Они молча смотрели, как ветер гонит пепельно-зеленые волны по траве. Эрик подумал, что за месяц придется переделать немало всяких дел. Главное, отыскать оптимальные условия роста биотозы. Ключ найден, осталось открыть замок. Надо получить несколько тонн биополимера, тогда можно будет иначе разговаривать со всеми противниками. Биотоза властно овладела душой Эрика. Он наяву грезил ее полупрозрачными лепестками. В последнее время прекрасный цветок источал тонкий, нежный запах. Эрик часами мог вдыхать одновременно освежающий и пьянящий аромат полимера. Биотоза…
Арефьев, сидевший рядом и лениво рассматривавший сиреневые тени на дне карьера, не думал о биотозе. Он вспоминал…
Позавчера у кинотеатра «Марс» он встретился с Карабичевым. Сергей стоял под рекламой и курил одиннадцатую сигарету, дожидаясь Ружену. За последние два месяца их отношения стали угрожающе неровными. Они ссорились при каждой встрече и тут же мирились. Они меньше смеялись и чаще плакали, прижав друг к другу мокрые взволнованные лица. Они понимали, что наступает конец. Чувство уходило, как жизнь из простреленного тела; чувство уходило так же бессмысленно и неожиданно, как когда-то пришло, и они не знали, что нужно сделать, чтобы оно осталось. Сергей стоял, курил, думал о Ружене и знал, что она не придет. Она устала, она не могла больше выносить всего этого.
И вдруг он увидел Карабичева. Холодный, спокойный, красивый, он не шел, а шествовал среди возбужденных, предвкушавших удовольствие людей, и Арефьев подумал: «Вот кому хорошо. У него по крайней мере все ясно…» И неожиданно для себя окликнул Карабичева. Они постояли, помолчали, потому что говорить фактически было не о чем. Карабичев сказал: «У меня умерла мать». Сергей посмотрел на него. Карабичев смотрел поверх голов вдаль, туда, где гирлянды огней сплетались в елочную карусель. Внезапно Сергей услышал крик. Человек кричал пронзительно громко, но голос его несся над городом, никем не услышанный. Люди входили и выходили, обменивались шутками, торопливыми репликами, подметки шаркали о шершавый асфальт, тонкие каблучки выбивали извечно кокетливую дробь, пепел сигареты падал вниз серыми снежинками… А крик несся над городом неуслышанный.
«Вот оно, одиночество. Одиночество горя. Я знаю, как ты одинок, друг. Ты можешь солгать кому угодно, но только не мне. Я слышу твой крик, я вижу невидимые слезы на твоих щеках. Твои руки хватают воздух, мнут его, сжимают, пытаясь удержать невозвратно утерянное.
Я сочувствую тебе, я понимаю твою беду.
Я хотел бы помочь тебе, понять все твои муки… Но как это сделать?
В этом лице нет ни кровинки. Взгляд сухих глаз стеклянно спокоен.
Твоя боль однообразна и тяжела. Ты переживаешь утрату и чего-то ждешь.
Я сочувствую, я понимаю…
Нет! Тысячу раз нет! Не верь мне, друг. Я не понимаю. Я слышу, вижу, но не понимаю. Для того чтобы понять тебя, я должен стать тобой, но между нами природа испокон веков прорыла ров. Никто еще не перешагнул через него.
Поэтому твоя боль — это еще не моя боль. Да, я слышу крик, идущий изо рта, но могу лишь догадываться о том, что ты переживаешь.
Твоя боль в сердце, в мышцах, в каждом твоем вдохе и выдохе.
Но ко мне она сначала приходит в мозг. Прежде всего в мозг. Она приходит ко мне со словами и красками, звуками твоего голоса и запахами.
Я взволнован, я потрясен. Но что стоит мое волнение по сравнению с твоей болью!
Да, твоя боль — это не моя боль и ею никогда не станет».
Сергей пригласил Карабичева к себе домой. Увидев груду чемоданов, узлов и ящиков в его комнате, Карабичев с интересом узнал о намерении друзей провести отпуск на биостанции Хокай-Рох. Он внимательно выслушал рассказ Сергея о биотозе и дал несколько полезных советов. «Нужно предусмотреть все», — сказал он и минут за десять составил длинный список предметов, необходимых на всякий случай. Он раскритиковал приборы и оборудование, выбранное Эриком, и бытовую утварь, приобретенную Сергеем. То, что предлагал Карабичев, было компактнее и дешевле. За один вечер Сергей сделал с ним больше, чем за неделю с Эриком. «Я к вам туда еще заеду, посмотрю, как вы двигаете свое изобретение», — сказал Карабичев. Сергей почувствовал, что Карабичеву нравится их затея. На какое-то время он, очевидно, отвлекся от своего горя…
— Пойдем, — сказал Эрик, — нужно разобраться с вещами.
Сергей встал, потянулся и бросил прощальный взгляд на карьер. Солнце начало спускаться к горизонту, и внизу стало темно и мрачно. В густых тенях котлована растворялись зеленые барашки орешника, исчез ручей. Сергей зашагал к дому вслед за Эриком.
До позднего вечера они разбивали ящики, вынимали аппараты, расставляли мебель и оборудование. Больше всего хлопот доставил алюминиевый домик, рекомендованный Карабичевым. Он был некомплектный, и Эрик долго сопел и поправлял очки, пока разобрался в его деталях. Наконец поздним вечером все было готово. В помещении биостанции негде было пройти: на полу валялись обрывки упаковочной бумаги, веревки, проволока, гвозди. Во дворе громоздилась искалеченная тара. На траве стоял новенький алюминиевый домик, где помещался гамма-облучатель. Приборы были установлены и подготовлены к работе.
— Хлам уберем утром, — махнул рукой Сергей, и друзья, словно по команде, рухнули на свои пластмассовые ложа.
На другой день свежий, выспавшийся Эрик с румяными заспалинами на лице оценивал обстановку:
— Итак, мы хотим получать этот полимер в значительных количествах. Как это сделать? Прежде всего мы должны помнить об особенностях биотозы, установленных нами раньше. Она растет в присутствии больших скоплений людей… Почему? Отчего? Может быть, действовала повышенная концентрация углекислоты? Но это не подтвердилось… Мы выращивали нашу биотозу в кинотеатрах, в метро, в залах заседаний и на танцплощадках…
— Что было связано с некоторыми трудностями, — заметил полуголый Сергей, лежавший на сырой и теплой от солнца траве. — Помнишь, как лопнул ящик с биотозой во время выступления этой знаменитости — Марицио Колли? Хлопeq o (о;ґ)к был такой, словно взорвалась бомба. Бедный певец побледнел и пустил первого в своей жизни петуха. Нас чуть не арестовали…
— Да, — сказал Эрик, потрогав очки, — но не отвлекайся, пожалуйста. Мы с тобой заметили, что, достигнув определенного размера, биотоза начинает расти сама. Очень медленно. Очень-очень медленно. Но все же растет. И в этой стадии для нее важны воздух, свет, простор. Я думаю, надо поместить полученные образцы биотозы на поверхности ручья, закрепив их сетками. Ручей проточный, вода в нем свежая… Мы сможем насыщать воду любой концентрацией нужных для роста биотозы минеральных примесей, и тогда…
— Все ясно! За дело, Цицерон, за дело! — закричал Сергей, вскакивая на ноги. — Пусть труд покажет всему свету, на что способны мы и биотоза!
С этого часа для них потянулись удивительно однообразные дни, словно они смотрели кадры киноленты, проворачивая ее вручную. Человек делает и делает шаг и никак не сдвинется с места…
Сначала они расчистили дно котлована возле ручья, обнажив апельсиновую глинистую почву, и вырубили густой орешник, не позволявший подобраться к истокам ручья. Затем принялись очищать ручей от травы, густого и вязкого ила, затруднявшего течение, обломков веток и мусора. Кучи грязи, добытые друзьями, засыхали и превращались в серые пирамиды. Ветер сдувал с них пыль и разносил ее по котловану. Трава покрывалась серым налетом, и только частые дожди возвращали ей привычный блеск и свежесть.