Зеленый рыцарь

2

Правосудие

Дрожа от волнения, Беллами расплатился с водителем такси, рассыпав мелочь и в салоне машины, и на мокром от дождя тротуаре. После чего он спешно направился к нужной двери и нажал на кнопку звонка.

Дом Лукаса в Ноттинг-хилле принадлежал еще его родителям, именно там провели детство братья Граффе. К входной двери этого особняка, окруженного железной оградой, вели три пологие ступени. Со второго этажа в живописный, раскинувшийся за домом сад спускалась чугунная лестница, с верхней площадки которой открывался отличный вид на череду других садовых участков. Под домом имелся обширный подвал, где в детстве братья играли в «Собачки», а двери большой гостиной выходили прямо в сад.

Лукас осторожно приоткрыл дверь. Увидев Беллами, он слегка увеличил щель и удалился в темноту коридора, ведущего в гостиную. Свет в этой комнате также не был включен. Закрыв за собой дверь, Беллами последовал за хозяином. Пройдя в дальний конец просторной гостиной к массивному письменному столу, Лукас включил настольную лампу под зеленым абажуром. Тяжелые бархатные шторы скрывали ведущие в сад стеклянные двери. Благодаря двойным рамам на окнах в доме царила тишина, Лукас не любил шум. Правда, при желании можно было расслышать едва различимый шелест дождя.

Сдвинув в сторону стопку книг, Лукас присел на край стола. Войдя в гостиную, Беллами закрыл за собой дверь и прошел в середину комнаты. Друзья обменялись долгими взглядами.

Убедившись, что Лукас в доме, Беллами сразу успокоился, сердце перестало трепыхаться, и он испытал незатейливую радость и облегчение от возвращения Лукаса. В действительности Беллами знал Лукаса очень хорошо, хотя и не афишировал этого в дружеском кругу. Такая безотчетная скрытность объяснялась, вероятно, тем, что она могла бы стать своеобразной страховкой, если бы внезапно у Лукаса возникла к Беллами неприязнь, возможность которой Беллами постоянно рисовал в своем воображении. Стащив макинтош, Беллами машинально позволил ему упасть на пол вместе с зонтом. Видя нерасположенность Лукаса к началу разговора, он решил проявить инициативу.

— Лукас, с тобой все в порядке? — спросил Беллами.

— Да, конечно.

Из-под желтого шелкового халата Лукаса выглядывали брюки и рубашка. На его гладком желтоватом лице, обрамленном очень темными прямыми волосами, горели почти черные узкие глаза, разделенные узким орлиным носом, спускавшимся к ярким и тонким губам. Природа наделила его также густыми черными бровями и длинными, идеально белыми зубами. Он постоянно сутулился, отчего производил впечатление горбуна. На самом деле замедленный процесс роста с детства приучил его гнуть спину. Его руки и ноги также отличались миниатюрными размерами. Кое-кто говорил, что он похож на китайца.

Слова Лукас произносил властным, педантичным тоном, который на первый взгляд мог показаться наигранным. Во время чтения он водружал на нос узкие маленькие очки без оправы.

— Но где же ты пропадал столько времени?

— С чего это ты решил требовать у меня отчета?

— Извини… просто мы все жутко волновались…

— Неужели?

— Как же не волноваться в такой ситуации!.. Мы думали, что ты мог… мы терялись в догадках… после всего, что произошло…

— Я побывал в разных местах, работал в Италии, потом в Америке. Обычно я никому не докладываю о своих передвижениях.

— Нет, разумеется, нет. Как глупо, что мы переживали! А теперь… когда ты появился… в общем… я полагаю, что теперь все вернется на круги своя!

Лукас оставил без внимания неуклюжую шутливость этого замечания.

— Клемент ужасно волновался из-за тебя. Он будет рад повидаться с тобой!

— Я нахожу все ваше волнение весьма неуместным.

— Ну прости, мы же не знали. Я видел Клемента сегодня вечером, то есть заехал к нему сказать, что ты вернулся. Я поймал такси и заскочил в дом Луизы, чтобы сообщить ему. Я правильно рассудил, он был у нее в гостях.

— О-о.

— Он испытал большое облегчение.

Лукас промолчал, и тогда Беллами продолжил:

— Ты слышал о Харви?

— Нет.

— Он упал в Италии, прошел по мосту, то есть по узкому парапету, и упал, не в пропасть, конечно, но когда спрыгнул в конце моста, то неудачно приземлился и сломал лодыжку, а в результате не поехал во Флоренцию. Ты же помнишь, что он собирался во Флоренцию?

— Нет.

— А больше ничего особенного не произошло, никаких рождений, смертей или браков. Я говорил тебе, что собирался удалиться от мира. И по-прежнему собираюсь. Ты помнишь об этом?

— Ты все еще лицезреешь архангелов?

— Нет…

— А твой опирающийся на меч приятель Михаил по-прежнему следит за спускающимися в ад обреченными?

— Ничего подобного.

— Ладно, как там поживают девочки?

— Очаровательны, невинны, счастливы. В общем, не считая того, что все мы переволновались…

— Очевидно, всем вам хочется сделать из моего возвращения некую драматическую историю. Но нет тут никакой драмы. Ты спрашиваешь, все ли у меня в порядке? Да, у меня все в полном порядке. Можешь поведать об этом всем остальным, что устранит необходимость их визитов ко мне.

— Ты написал мне, но ничего не написал Клементу.

— Верно. Тебе интересны причины? Ты безобидный болтун, способный быстро сообщить все заинтересованным лицам.

— Клемент хочет навестить тебя, он был очень расстроен…

— Не говори ему, чтобы он приходил.

— Но не говорить и о том, что ты не желаешь его видеть? Неужели ты так и сидишь тут в темноте?

— Да, я сгорел на солнце и слегка облезаю, свет вреден моим глазам, а в темноте они оживают. Через столетие или через пару веков эту планету разрушит или внешняя космическая сила, или глупая деятельность человеческой расы. Человеческая жизнь всего лишь аномальный феномен, и вскоре она будет уничтожена. Какая утешительная мысль! А пока мы окружены таинственными незримыми сущностями, возможно, как раз твоими ангелами.

— Я надеюсь.

— Ах, ты полагаешь, что они добры? Нет, добро им несвойственно, добра вовсе не существует, склонность к злу всеподавляюща. Достаточно вспомнить лишь ужасы сексуальной жизни, ее неистовство, грубость, ее непристойную вульгарность, низводящую человека до исходной звериной природы. Тебе лучше удалиться в монастырь и провести жизнь в грезах.

— А ты приедешь туда навестить меня?

— Разумеется, нет. У меня нет склонности наносить визиты. Только ко мне, к сожалению, порой напрашиваются гости.

— Ты не хочешь… значит… обсудить то, что произошло? Мой священник сказал…

— Нет, не хочу.

— Меня беспокоит твое состояние, я же люблю тебя.

— Тебе все еще не удалось понять, как осточертели мне такого рода разговоры? А теперь сделай милость, уходи. Твое появление будет с радостью воспринято в дружеском кругу. Передай им, что я не жду гостей. Мне хочется побыть в одиночестве.

— Я должен сказать тебе одну вещь. Мой священник говорит, что тебе следует, в общем, проявить сострадание к тому человеку и подумать о том, как помочь его невинной жене и семье.

— Что?

— Ладно, не сердись, я должен был передать его совет. Я сообщу все нашей компании. Доброй ночи.

Лукас выключил лампу. Беллами поднял макинтош и зонт и, вытянув руки, на ощупь удалился по темноте коридора к выходу.

— После снятия гипса она выглядела просто ужасно, — поделился Харви с Беллами, — Она стала вовсе не похожа на человеческую конечность, кожа вся посинела и покрылась отвратительными прыщами. Я спросил: «Это гангрена?», а они сказали: «Нет», но мне показалось, что им также не понравился ее вид. Мне захотелось, мне ужасно захотелось, чтобы ее оставили наконец в покое, дали подышать воздухом и светом, ты же знаешь, что в темноте чахнут даже бедные растения. Мне хотелось погреть ее на солнце, но они вновь тут же наложили на нее, правда, не гипс, но очень тугой эластичный бинт, сдавивший ногу еще покруче гипса.

Разговор происходил следующим утром. Харви без приглашения, неожиданно, ввалился в квартирку Беллами, взяв такси прямо от госпиталя. Беллами был тронут и доволен, что Харви приехал прямиком к нему. Он уже успел выдать парню рассказ с уместными цензурами о своем визите к Лукасу.