Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери (сборник)

– Мы – единственные печальные чародеи на всем белом свете. Большинство из нас знают не более одного фокуса, и настоящая иллюзия заключается в том, что мы искренне верим, будто владеем великим множеством трюков.

Джим не совсем понимал, о чем говорит Филлипс, но боялся в этом признаться. Похоже, его новый знакомый выдавал некое странное предостережение, но Джим не хотел даже слышать об этом. И уж тем более – от другого писателя! Невероятно, но он вдруг понял, что его раздражает этот человек, который как будто утрачивал телесную плотность в тусклом послеполуденном свете, словно сейчас он исчезнет, растворится, как неприятный туман.

Вот почему Джим сказал:

– Вы так говорите… не знаю… с горечью? Или даже со злостью.

Филлипс кивнул, словно ждал именно такой реакции.

– Если я в чем-то таком и повинен, уверяю тебя, у меня есть причины.

– Что же это за причины?

– Если ты наблюдательный мальчик, ты уже должен понять, что у меня нет ни средств, ни здоровья. Хотя я пытаюсь себя уговаривать, что все дело в обычной хвори, эта ложь никак не отменяет того, что меня пожирает.

И вот тут Джим все понял. И снова почувствовал себя дураком. Ведь он так свято верил в собственную ложь – величайший самообман юности, – что он будет жить вечно.

Он пытался придумать подходящий ответ и вдруг с удивлением услышал свой голос – слова вырвались сами, из того места, где мысли сменяются чувствами.

– Вы считаете, что ваше творчество вас убивает?

Филлипс задумался над вопросом, который, скорее всего, ему еще никогда не задавали.

– Думаю, подмечено верно и весьма проницательно.

Джим весь просиял.

– А я думаю, вы ошибаетесь. Я думаю, наоборот. Оно вас оживляет и доставляет единственное настоящее удовольствие, которое можем знать мы… как вы там говорили? «Печальные чародеи».

Филлипс снова изобразил подобие улыбки, но на этот раз он действительно постарался.

– Вы, молодой человек, проницательны не по годам. Неужели в столь юные годы ты уже знаешь, что творчество – подлинный и единственный механизм радости?

Теперь уже Джим приумолк.

– Я не знаю… я не…

Филлипс наклонился вперед, на миг прикоснулся к рукаву куртки Джима, а потом медленно поднял руку. Это было похоже на какой-то странный ритуал.

– Мне думается, сегодня произошло кое-что важное. Ирония судьбы – страшная сила, верно? Ты приехал сюда в поисках чего-то такого, о чем ты даже не знал, что оно тебе нужно. Боюсь, я сам уже потерял это «что-то», и все-таки я еще в силах дать его тебе. Понимаешь, о чем я?

Джим улыбнулся сияющей детской улыбкой. Сейчас он действительно все понимал.

– Я приехал сюда в поисках одного, а нашел что-то другое.

– И я тоже, – серьезно кивнул Филлипс. – Трагедия жизни не в том, что люди умирают, а в том, что они перестают мечтать.

Джим чувствовал, что благодаря этому разговору в нем что-то переменилось и что между ним и этим печальным болезненным человеком установилась какая-то странная связь. Делая знак официанту, чтобы тот вновь наполнил их чашки, Джим поймал себя на том, что улыбается тому, кого теперь считал другом.

Он был уверен, что им еще есть о чем поговорить.

Да, каюсь, я достаточно вольно обошелся с реальностью (во всяком случае, с той из реальностей, что знакома нам лучше всего) и описал встречу, которой не было. Но ведь в этом-то и заключается основная задача литературы, верно? Как еще нам сорваться с цепи и окунуться в ночную жизнь любой из бессчетных параллельных вселенных? На самом деле меня волнует только один вопрос: почему я вообще написал этот рассказ?

И ответ, как мне кажется, прост.

В юности, в годы становления, я получил пару крепких литературных ударов по голове от доппельгангеров Джима Холлоуэя и Филлипса Говарда. Когда я впервые прочел «Что-то страшное грядет», Джим Найтшейд и Уилл Холлоуэй сразу же показались мне очень знакомыми – потому что они были мной. Брэдбери стал одним из моих самых любимых писателей, поскольку я твердо уверился, что так или иначе он меня знает. Совершенно иначе, но столь же сильно меня поразил Говард Филлипс Лавкрафт. После первой же его книги, которую я прочитал, он стал одним из моих «судьбоносных» писателей, потому что знал, как меня напугать.

Совершенно по-разному, каждый по-своему, и Рэй Брэдбери, и Лавкрафт показали мне мощь языка и чистейшую, первозданную энергию воображения. Сказать, что они меня вдохновили, было бы глупо и несоразмерно – скорее оба они от меня чего-то потребовали. Они принудили меня не отмахиваться от глупостей, которыми я забивал себе голову: вот когда-нибудь я обязательно соберусь и сделаю что-нибудь небывалое… а действительно взять и сделать.

Мне нравится думать, что теперь мы партнеры, и хотя я, конечно, не столь хорош, как эти двое, но я все-таки тоже отметился литературными трудами. Для меня это большая радость и честь.

Спасибо, Рэй. Если бы не вы, ничего бы этого не было.

Томас Монтелеоне

Кот на ужасном диване[10] (Ли Мартин)

Я действительно купил его в подпитии, так что мне не на кого свалить свои вину, недостаток вкуса, полное непонимание текстильной эстетики и колористики, а также пропорций, необходимых для – как называет его моя жена Вонни – дома-целителя. Она вычитала это в какой-то книжке, той самой, что побудила ее использовать ароматерапию, свет, фэн-шуй, цветовые сочетания и природные материалы для создания обстановки, в которой мы с ней ощутим связь с землей, воздухом и друг с другом. Это был наш последний шанс, хотя мы об этом, конечно, еще не знали. Мы только замечали, что стали забывать, что именно нас связывало – я уже не был уверен, что связь эта вообще осталась, – но по-прежнему не пытались поговорить друг с другом и найти выход.

– Дом-целитель – счастливый дом, – сказала как-то Вонни, и я согласился, что попробовать стоит.

Потом у нас поселился Генри, и все полетело в тартарары. Генри появился у наших дверей в конце октября, как раз когда похолодало и в воздухе повеяло зимой. Длинный, тощий полосатый котяра с рваным ухом, подволакивающий лапу, с наглой ухмылкой на морде – клянусь, я сам не знал, что коты могут ухмыляться, – но с самым жалобным на свете мявом. От его скрипучих рулад сердце Вонни сразу растаяло.

– Бедняга, – спросила она, – ты откуда? У тебя есть дом?

Она погладила кота, а тот, хвост торчком, принялся нарезать восьмерки вокруг ее ног. Я в этот момент был внутри, наблюдая за происходящим из-за затянутой сеткой наружной двери. Едва я ее приоткрыл, чтобы выйти на крыльцо, кот воспользовался моментом, метнулся в щель – и вуаля, он внутри.

– Э! – крикнул я, но было уже поздно.

Он уже свернулся клубком на кресле у окна, прямо на подушках с наволочками из ткани рами, которые Вонни только утром купила в «Икее». Секунда – и кот уже спит. Мы с Вонни смотрели на него снаружи через окно, и по ее взгляду я понял, что никакие слова не убедят ее, что приютить это корноухое, хромое, наглое бродячее существо – не самая лучшая мысль.

– Ой, – услышал я ее вдох. Она взяла меня за руку, и это был один из тех редких случаев за год – да, за целый год, – когда мы вообще касались друг друга.

– Лекс, – сказала она. – Дорогой, он выглядит таким безмятежным.

И я понял, что этот блохастый помоечный плут, которого вскоре нарекут «Принц Генри Бу-Бу-Ка-Чу», сделал правильную ставку и сорвал джекпот.

«Он искал нас, – сказала Вонни вечером, когда кот уютно устроился в нашей кровати, растянувшись между нами так, что его когти упирались мне в спину. – Он нашел свой дом».

Впрочем, я рассказывал вам про диван. Я купил его вечером, после того как принял на грудь в «Ржавом ведре». Выпил больше, чем стоило, потому что это было легче, чем возвращаться домой к Вонни. В чем проблема? Не думаю, что можно просто ткнуть пальцем в то или это; скорее тут целый набор причин, одна из которых – время и его воздействие на любовь. Мы были вместе с восемнадцати лет, и где-то по пути страсть ушла, оставив каждого лицом к лицу с теми, кем мы были на самом деле – я имею в виду нашу внутреннюю сущность, – и нам с Вонни, возможно, открылось, что не больно-то мы друг другу и нравимся. Просто не совпадаем. Это лучшее объяснение, которое мне удалось придумать на сегодняшний день. Люди не только влюбляются, но и разлюбляются. Я не хотел, чтобы это случилось у нас с Вонни, вряд ли и она этого желала, но так произошло, и возможно – возможно! – началом конца стал вечер, когда я забрел в магазин мебельных распродаж, заметив в витрине тот самый диван.

10

© Аракелов А., перевод на русский язык, 2014.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте