Страница 17 из 18
– Что? – Джим почувствовал, как у него сжалось сердце. Нет никакой лавки чудес? Не может быть! – Что значит нет?
Мужчина вздохнул:
– У меня есть друзья, страстные поклонники иллюзионистских и театрализованных представлений. У Маэстро – фирма почтовых заказов.
– Я не понимаю. – Джим не смог скрыть боли в голосе.
– Магазина там нет. Только склад, где иммигранты упаковывают и рассылают заказы.
– Но в объявлениях сказано…
Мужчина взмахнул рукой, не дав ему договорить. Они медленно приближались к следующему перекрестку.
– Объявления, скажем так, тоже часть общей иллюзии. Неужели ты думаешь, что у знаменитого исполнителя вроде Маэстро и вправду есть время или желание выступать в роли лавочника?
Джим заметил, что последнее слово человек произнес таким тоном, словно это был «прокаженный».
– Да, наверное, вы правы.
Хотя Джим по-прежнему поддерживал сухопарого мужчину, держа его под локоть, у него самого внутри все сжималось. Ему было стыдно за свои безумные фантазии, когда он представлял, что действительно встретится с великим Маэстро. Черт, он чувствовал себя дураком. Но было и кое-что похуже: чувство невосполнимой утраты. Тоска по мечте, разбившейся о камни небрежного мира. Подстраиваясь под медленный шаг своего спутника, Джим боролся с искушением смириться с сокрушительным поражением.
– Здесь повернем, – сказал человек, указав на перекрестке налево. – Уже недалеко.
Они свернули на улицу, усаженную огромными дубами. Ее викторианские дома с окнами, закрытыми ставнями, напомнили Джиму Гринтаун, его родной город на Среднем Западе. Память на миг всколыхнулась и затрепетала – потом Джим узнает, что это была ностальгия, – а потом он опять постарался забыть о лавке чудес, которой никогда не существовало…
В полном молчании они прошли еще один квартал. Джим прислушивался к натужному дыханию спутника, время от времени прерывавшемуся приступами мокрого кашля. Человек прижимал к груди сверток, словно щит или талисман, что еще пуще разжигало любопытство Джима. Ему было необходимо узнать, какие тайны скрывались под смятой оберточной бумагой, и он не стал долго думать, а просто спросил.
– Это часть моей рукописи, – ответил мужчина. – Часть романа, который меня все же вынудили начать.
Джим весь расплылся в улыбке:
– Правда? Так вы… писатель?
Мужчина пожал плечами.
– Вроде того. Хотя некоторые, наподобие этого паяца Таркингтона, считают иначе…
Джим совершенно не представлял, о чем говорит его спутник, но продолжал любопытствовать:
– А что вы пишете?
В первый раз за все время их непродолжительного общения человек изобразил подобие улыбки, вернее, едва заметной усмешки.
– Статьи по астрономии. В основном письма. Множество писем многим друзьям. Но… я сочинил также немало рассказов и новелл для бульварных журналов, где печатают всякие ужасти.
Джим едва не схватил его за руку, тонкую, словно ручка метлы.
– Рассказы? Вы пишете беллетристику? Я тоже хочу стать писателем!
– Я думал, ты хочешь стать иллюзионистом…
– И это тоже! Но я люблю Бака Роджерса, и Герберта Уэллса, и По, и, конечно, Берроуза…
– В тебе есть… энергия. – Человек приостановился и внимательно взглянул на Джима, словно заметив его только сейчас. – Мне это знакомо. Как тебя зовут, мальчик?
– Джеймс Холлоуэй, но мне больше правится просто Джим.
Он протянул руку для рукопожатия, как его научила мама.
– А я Филлипс Говард. Почему-то мне кажется, что наша встреча была неслучайной, «просто Джим».
Рукопожатие было коротким, но Джим все же успел почувствовать, какая слабая у Филлипса рука. Она не была вялой и дряблой наподобие дохлой рыбы, как бывает у некоторых людей. Скорее рукопожатие напоминало попытку вспомнить о силе, утраченной навсегда. Джима снова накрыло волной неизбывной печали, исходившей от этого иссохшего человека, который выглядел гораздо старше своих лет.
Когда они вышли из здания почты, Джим предложил зайти в ближайшую кофейню, и Филлипс не смог скрыть очевидного изумления.
– В этой связи у меня возникает вопрос. Даже несколько вопросов: можешь ли ты позволить себе подобную расточительность? И не слишком ли ты молод, чтобы потреблять кофеин?
Джим улыбнулся:
– У меня есть деньги, скопленные для магазина Маэстро. И думается, сейчас самое время начать пить кофе.
Филлипс задумчиво посмотрел на него и кивнул.
– Стало быть, решено. Тут есть кафе неподалеку. Держат его итальянцы, но в такой холод хорошо выпить кофе.
Пока они молча шагали по улице, Джим размышлял об этом человеке, считавшем чашечку кофе в кафе вызывающим расточительством. Этот чопорный, тщедушный мужчина – где он живет? Как он живет? Джим совершенно не представлял его в роли добродушного отца семейства, проживающего в одном из этих обшитых досками домов на одной из этих уютных улочек. Он и вправду писатель – или лишь постаревшая вариация самого Джима? Мечтатель, грезящий о какой-то другой жизни, которая еще не прожита и, возможно, не будет прожита вообще никогда.
Народу в кафе было немного, и Филлипс выбрал столик у окна, где бледный солнечный свет обещал дополнительное удобство. Гул приглушенных разговоров других посетителей и отдельные, с сильным акцентом, выкрики персонала создавали приятный звуковой фон. Джиму очень понравилось это место: было в нем какое-то лихорадочное, суматошное очарование. Он спросил рекомендации официанта, и тот посоветовал капучино и бискотти.
– А какие вы написали рассказы? – спросил Джим. – Может быть, я их читал?
Филлипс задумчиво смотрел в окно, словно пытался найти ответ где-то вдали. Наконец он сказал:
– Сомневаюсь. Они появляются редко, и они, скажем так, странные. На любителя.
– А почему вы решили стать писателем?
Джим еще никогда не встречал человека, который действительно что-то пишет, не говоря уж о том, чтобы печататься. Он понимал, что второго такого шанса может и не быть, и поэтому не сдерживал любопытства.
– Думаю, я ничего не решал. У меня просто не было выбора. Если ты пишешь, то потому, что так надо. Понимаешь, о чем я?
– Конечно! Я сам чувствую точно так же. Я пытаюсь сочинять комиксы и сам их рисую… ну, когда не пишу просто рассказы. Это как будто… не знаю… Как будто повсюду вокруг – материал для историй, и кто-то должен его разглядеть и рассказать всем остальным, правильно?
На долю секунды узкое лицо Филлипса просияло. Это было так странно для столь угрюмого человека, что Джим едва не рассмеялся.
– Ни разу не слышал, чтобы этот процесс был описан такими словами, но, мне кажется, сказано верно.
– Вам так повезло, – выпалил Джим с равной долей зависти и восхищения. – Увидеть свое имя в печати! За это я отдал бы все на свете!
– Я уже отдал… и боюсь, оно того не стоит.
– Что? – ошеломленно переспросил Джим.
– Тебя разве не предупреждали, что надо быть осторожнее в своих желаниях?
– Кажется, нет. Да и что с того? То, что вы делаете… это так необычно. Это же настоящая магия!
Филлипс отпил кофе из большой чашки и на секунду прикрыл глаза, то ли наслаждаясь ароматным напитком, то ли собираясь с мыслями.
– Я смотрю, ты частенько используешь это слово.
– Какое слово? – Джим вдруг почувствовал себя растерянным, обескураженным.
– Скажу тебе одну вещь, Джим Холлоуэй. Похоже, ты задался безумной целью… поймать в руки молнию. Но так же, как здесь, в Провиденсе, нет никакой лавки чудес, в мире нет никакой магии.
– Я не совсем понимаю… – Джим умолк, так и не договорив.
Филлипс наклонился вперед, его серые глаза смотрели на Джима в упор.
– Магия есть лишь в одном месте. Вот здесь. – Филлипс легонько постучал кулаком по своей впалой груди. – И когда тебя назначают ее хранителем, это не дар, а проклятие.
Видимо, на лице Джима отразилось полное непонимание. Не дождавшись ответа, Филлипс продолжил: