Трудный ребенок

– Ты никогда не говорил о деньгах. Я и подумать не могла...

– Ты никогда не спрашивала, за кой я живу. А знаешь, почему? Тебе это абсолютно пофиг. Я же предлагал тебе, помнишь? Ну, тогда я еще напился сильно, и мне снесло крышу. Думал, не соберу мозги после этого.

– Ты тогда говорил серьезно?! – ошеломленно спросила я. – Я была так зла. Хотелось тебя придушить.

– Но вместо этого ты спросила, как я себя чувствую

– Ты не казался мне плохим. Просто... несчастным, что ли.

– Я загибался, а ты меня вытащила. А потом, в Ельце мне так захотелось поверить...

– Глеб!

– «Не начинай!», я знаю. Не буду. Я принимаю тебя такой, какая ты есть. Принимаю тебя, и его в тебе, потому что, кажется, он въелся тебе под кожу. Но в ту ночь для меня в тебе его не было ни капли. Ни одной гребаной капли! – Глеб вздохнул и отвернулся, было видно, что ему тяжело дается разговор. Мне он тоже тяжело давался – сердце стучало так сильно, что было больно дышать. – Просто прими то, что я тебе предлагаю, Полевая. Это не плата за дружбу и не жалость. Я делю с тобой все по-братски, потому что мне больше не с кем это делить. У меня никого нет.

Мне почему-то вспомнился мальчик – улыбающийся, на пляже с ракушкой в руке. Тот самый, что остался на фото в ныне заброшенном доме Ольги Измайловой. Не умеющий прощать. И захотелось стукнуть его по голове. Сказать: «Посмотри, мир прекрасен. Если уж я это вижу, почему не видишь ты?». Но вместо этого я кивнула, взяла конверт и ключи и положила в сумочку.

– Хорошо. Только у тебя есть не только я. Атли – семья, ты сам говорил. И они у тебя есть.

– Возможно. Но никого из них я не чувствую в себе. Никого. Только тебя.

В дом атли мы вошли молча. Не хотелось говорить, да и не нужно было. Все сказали друг другу там, в кафе.

Странный день выдался. Вроде и сложный, но какой-то обнадеживающий. И чувствовала я себя усталой, но счастливой. Хотелось поскорее лечь спать – все-таки истощение еще давало о себе знать.

Попрощались мы так же в тишине. Глеб порывисто обнял меня у двери комнаты и пошел к себе. Я еще какое-то время стояла и смотрела ему вслед, словно ждала, что он вернется. А когда этого не произошло, стало отчего-то невыносимо грустно. Толкнув плечом дверь, я вошла к себе...

...Он стоял у окна со сложенными за спиной руками. Сразу возникла ассоциация с человеком, у которого на плечах больше, чем он может нести. Возможно, потому, что плечи эти были слегка опущены – еле заметно для глаза, больше он себе не позволил бы. А может, это было чисто мое восприятие – все же день был трудным и насыщенным. А тут еще и он...

– Что ты здесь делаешь? – осторожно спросила я, прикрывая за собой дверь.

Стало еще тоскливее – тоска заполонила комнату, растеклась по полу, наползла на стены и угрожающе нависла с потолка. Из окна тонким полумесяцем скалилась луна. Небо заволокли тучи, и в голове мелькнула странная мысль, что Влад принес их с собой.

– Пришел убедиться, что ты не наделала глупостей, – не оборачиваясь, бесстрастно ответил он. И от этой бесстрастности стало почему-то еще хуже. Поэтому я призвала то, что помогало мне всегда – злость.

– Я не делаю глупостей! – прошипела и уронила сумку на комод. Захотелось, чтобы Влад поскорее ушел, чтобы я смогла принять душ и упасть в кровать.

– Как же? А сделка с колдуном? – Он повернулся вполоборота, и хоть было темно, я отчетливо представила, как иронично изогнулась светлая бровь.

– Атли живы. Если для тебя это глупости, то какой ты вождь?

– Возможно, скоро у тебя будет другой. Получше.

Эти слова, как ледяной душ за шиворот. Я так и застыла на месте, даже дыхание задержала от ужаса. Не нужно было объяснять, что Влад имел в виду – я и так все поняла.

Медленно опустилась на кровать и помотала головой.

– Не будет. Филипп не посвятит его. Если ты поговоришь с ним, он не станет...

– Конечно не станет, – перебил Влад и снова отвернулся. – У Макарова на это не хватит смелости. Но этого и не потребуется.

– К...как не потребуется?

Сердце, казалось, поднялось к гортани и билось под подбородком. Во рту появился противный металлический привкус – привкус страха. Я слишком хорошо его изучила, и уже не могла ни с чем спутать. То был даже не страх – ужас. Дикий. Парализующий. Панический ужас, который сковывает движения и путает мысли.

– Тан уже атли. Я его посвятил.

– Ты?!

Все, что я могла – глупо переспрашивать и ловить губами воздух. Кислорода стало катастрофически не хватать. Мне не выжить в этой комнате, в этих стенах. Слишком мало пространства, мало возможностей, мало...

– Быть вождем – значит, нести ответственность. Не только за себя – за всех вас. В том числе за ваши глупые поступки. Эта работа, Полина, посложнее, чем убивать охотников кеном из ладоней. Посложнее, чем решать, когда в следующий раз подставиться под удар. Потому что нужно уметь просчитать каждый поступок и каждую ошибку. Не только свою и врага, но и таких вот... активистов, как ты.

– Не понимаю, причем тут я...

В ушах шумело, и я с трудом могла различить свой голос. Тоска, окрасившись безысходностью, опустилась на плечи и надавила, делая каждое движение невероятно трудным, обременительным.

Где-то на задворках сознания я уже начала понимать, но нужно было услышать. Нужно было, чтобы Влад озвучил.

Как приговор. Вердикт, который не оспоришь.

– Мне было семнадцать, когда Тан пришел впервые. Глеб тогда был совсем мальчишкой, но гонор у него тогда уже вырос до необъятных размеров. Он пошел против колдуна один. Никто из атли не знал, да и почувствовать не мог – Станислав уже распустил племя, энергетические потоки оборвались и, хоть мы и жили вместе – те, кто остался – ощущать друг друга не могли. – Влад оттолкнулся от подоконника, подошел и присел рядом. Он действительно был подавлен – это сквозило и в усталой иронии, и в опущенных уголках губ, и в едва заметной морщинке, появившейся на лбу. Она всегда появлялась, когда он был расстроен и хмурился. – Это безрассудство чуть не стоило Глебу жизни. Но колдун тогда уже знал мои слабости.

Он криво улыбнулся, и я невольно сжала кулаки.

Кого я хотела защитить? Из-за чего злилась? Ненависть к Тану, как волна – в прилив накатывает и поглощает все на своем пути. А затем отступает, царапая душу, как берег, ракушками и мелкими камнями.

– Тан знал, что я не допущу смерти брата. И взамен заставил меня поклясться глубинным кеном...

– Поклясться, что примешь его в атли? – вырвалось у меня.

Влад посмотрел на меня, улыбнулся. От улыбки этой – циничной и злой – стало холодно. Настолько холодно, что невольно захотелось обнять себя за плечи. Но я боялась пошевелиться, продолжая, как завороженная, смотреть Владу в глаза.

– Чернокнижники никогда не играют честно, пророчица, – ответил он. – Тан всегда говорит так, чтобы запутать. Чтобы ты думал, что все контролируешь. Хотя я уже тогда понимал, что это не так...

– Что он потребовал? – тихо спросила я. Все еще надеясь, что услышанное не окажется убийственным для меня известием.

– Тан сказал, что однажды на совете племени один из атли выступит против меня. Единственный голос в его защиту. Для меня тогда это казалось смешным и нелепым – мы ненавидели Тана. Все. Даже Станислав, который презирал меня, считал абсурдным связываться с Чернокнижником.

Я невольно зажала рот ладонью. Закусила губу от злости на себя саму.

Идиотка! Думала, какая-то мелочь, а теперь... Что теперь?

– Он обещал, что Глеб будет жить, если я изгоню этого атли из племени. Оставлю без защиты, отвергну и забуду. Я поклялся тогда, над телом умирающего брата. Ведь что значила жизнь предателя по сравнению с жизнью того, в чьих жилах текла моя кровь?

– Глеб не говорил мне... – глухо произнесла я. Замолчала. Весь разговор казался каким-то нереальным и нелогичным.

Почему я? Почему, черт возьми, всегда я?!

– Глеб не помнит. Да и ни к чему это... Особенно теперь. Я тогда так решил, а за свои поступки нужно отвечать.