Дидро

Тонзуровать в таком возрасте разрешал закон 1696 года. И что же в этом удивительного, если в пять лет можно было стать королем, а в невесты Людовику XV прочили трехлетнюю испанскую инфанту?

С тех пор Дени носил духовное платье. Представьте себе его в длиннейшей черной сутане, с монашеской шапочкой на голове! Он и росточку-то был еще небольшого, и ухватки у него были мальчишеские. И все равно теперь его называли аббатом. «Аббат Дидро, сюда!», «Аббат Дидро, туда!», «Здравствуйте, аббат!», «Как вы поживаете, аббат?»

И в церкви Сен-Мартэн каждое воскресенье на большую мессу для маленького аббата оставляли место.

Мадам Анжелика не могла не разводить руками. Подумать только, святая дева, заступница, непоседливый проказник Дени стал таким разумным, таким послушным!

Перемена, в нем произошедшая, была не только внешней. Мальчик теперь свято верил в бога и в свое духовное призвание. Постился, носил власяницу, спал на соломе. Святые отцы могли быть довольны: посев принес жатву.

Они могли быть довольны и тем, что их воспитанник не стал каноником, то есть церковным чиновником. Их орден и его интересы для них всегда были важнее общих интересов католической церкви.

А мог бы стать. Дядя Виньерон не забыл своего обещания. Тяжко заболев, перед смертью он по-прежнему прочил племянника в свои преемники, и статут не запрещал четырнадцатилетнему стать каноником. А 28 апреля 1729 года Дидье Виньерон скончался. Тут же два каноника отправились уговаривать Дени отказаться от дядиной должности. Боялись, очевидно, что мальчик может унаследовать от дяди вольнодумство и тяжелый характер. Впрочем, Дени не пришлось особо уговаривать.

Было еще одно обстоятельство. В том же диалоге Дидро «Разговор отца с детьми» отец рассказывает старшему сыну такую историю: «Твой дядя, каноник Виньерон, был резким человеком и не уживался со своими собратьями, служа для них вечным укором как своим поведением, так и своими речами. Он прочил тебя себе в преемники. Но при приближении смерти каноника семья решила запросить римскую курию, прежде нежели передать капитулу его предсмертную волю, которую тот, вероятно, не утвердил бы. Гонец отправился. Но твой дядя умирает за час до того, как тот должен вернуться. И вот каноникат и тысяча восемьсот франков потеряны. Твоя мать, твои тетки, наши родственники, наши друзья — все хотели скрыть смерть каноника. Я отклонил этот совет и приказал тотчас же звонить в колокол».

Следует реплика Дени, фигурирующего в диалоге, как «Я».

«Я. — И правильно сделали.

Отец. — А если бы я послушался женщин и потом в этом бы каялся, гы не поколебался бы пожертвовать для меня своей шапкой каноника?

Я. — Разумеется. Я предпочел бы быть хорошим философом, чем дурным каноником».

Итак, каноникат, тысяча восемьсот франков жалованья, дом и конюшня дяди были для Дени безвозвратно потеряны. Но это еще не значило, что он был потерян для католической церкви и тем более для ордена Иисуса.

Как знали иезуиты, искуснейшие педагоги, ловцы человеческих душ, человеческую природу, как умели управлять ею, дергая каждого за его веревочку, словно марионетку.

«Веревочкой» Дени, как заметили святые отцы, была его страсть к путешествиям. Никто, как он, не заслушивался рассказами об Африке, Азии. И, кроме того, не стоило ли отправить мальчика подальше от Лангра, оторвать от родного дома и тем самым полностью подчинить его себе?!

Не без подсказки святых отцов из коллежа Дени загорелся мыслью тайком уехать в Париж и вступить там в орден иезуитов.

Может быть, отец и не стал бы его удерживать. И все-таки Дени предпочел скрыть от него свой план. Стоит ли искушать судьбу?

Жребий вытянут. Минута приближается, пора уходить из дому. До Парижа придется добираться пешком.

Только что пробили часы на соборе. Маленький аббат с туфлями в одной руке, чтобы не производить шума, узелком — в нем скромный запас провизии — в другой, выходит из своей комнаты. Деньги у кузена, которого он уговорил себе сопутствовать.

Дени тихонечко спускается вниз по лестнице. Вот он миновал уже и последние ступеньки и добрался до парадной двери. Но что же это такое? Против обыкновения ключа в замочной скважине нет, а дверь заперта.

И вдруг раздается спокойный, но показавшийся ему грозным голос:

— Куда это вы, мой сын, собрались в такой поздний час? Неужели вы не слышали, как часы били полночь?

Перед напуганным мальчиком отец. Всегда он в ночном колпаке и шлафроке выглядит таким добродушным. А сегодня, при свече — он держит ее, как богиня правосудия Немезида, — метр Дидье почему-то кажется сыну очень суровым. На шее у него цепочка с проклятым ключом.

Дени молчит. Надо же было так глупо попасться! И откуда только отец мог узнать?!

Метр Дидье, не дождавшись ответа, подносит свечу к самому лицу сына.

— Будете вы, наконец, отвечать? — строго спрашивает он.

— Я еду в Париж, — слабым голосом бормочет Дени. — А там я вступлю в орден иезуитов.

— Но не ночью же, — невозмутимо замечает ножовщик. — Прежде нужно выспаться. А утром мы с вами поговорим.

Что остается Дени, как не вернуться к себе в мансарду?

Ножовщик, в свою очередь, возвращается в супружескую спальню, советуется с женой.

Но кто же донес метру Дидье о намерениях его сына, кто назвал ему так точно день и час, назначенный для побега? Разумеется, это сделал тот самый его племянник, который должен был сопровождать своего сумасбродного кузена. Этот был и благонамереннее и осторожнее…

Спал ли Дени в эту ночь? Вряд ли. Раз уже решив идти в Париж, он ни за что не хотел оставаться в Лангре. Но как теперь убежишь?

Утро встретило его новой неожиданностью. Все что угодно мог бы он предположить, кроме того, что услышал от отца, явившись к нему, как было велено.

Дени хочет в Париж? Пожалуйста. Ножовщик сам отвезет его туда.

Правда, чтобы мальчик не подумал, что отец слишком уж ему потворствует, метр Дидье тут же упомянул о своих ланцетах. Их можно быстрее и дороже продать в Париже. Изделия Дидье Дидро в столице ценятся еще больше, чем в родном городе.

Но, конечно же, у него были и очень важные соображения, касающиеся отнюдь не ланцетов, а Дени. Мальчик не так глуп: в лангрском коллеже ему уже нечему учиться, а от парижского коллежа дорога к духовной карьере и прямее и ближе.

Итак, судьба Дени решена. Много ли нам известно о четырех годах парижского ученичества Дидро? Прямо скажем, немного. Это-то и дало повод для разных толкований, чтобы не сказать — кривотолков.

IV Разговор автора с каноником Марселем

По примеру Дидро, который очень любил литературный жанр диалога и написал целый цикл их, автор позволяет себе прервать последовательное изложение событий детства и отрочества своего героя для воображаемого разговора с каноником Марселем. В этом диалоге — вы прочтете его сейчас — автор, опять-таки по примеру Дидро, будет именовать себя «Я», в то же время надеясь, что те же вопросы и суждения высказал бы вместе с ним и читатель.

Итак, приступаем к диалогу.

Я. — Разрешите вас спросить, каноник, правда ли, что вы — духовное лицо — посвятили безбожнику Дидро целых семь лет трудов, просиживая ради них в архивах, извлекая из пыли и забвения документы, как бы двигая вперед науку о том, кто не может не быть вашим противником.

Каноник. — Да, вы совершенно правы. С 1913-гс по 1928-й я опубликовал семь исследований о Дидро и его родственниках. Вот их названия: «Брат Дидро, Дидье Пьер Дидро, каноник собора, архидиакон, основатель христианской школы в Лангре», «Сестра Дидро — Дениза Дидро», «Женитьба Дидро», «Легенда о Дидро, канонизированном его дочерью» (имеются в виду воспоминания дочери и первого биографа Дидро, мадам Вандель), «Дидро — ученик, легенда и история», «Письмо отца Дидро его сыну, заточенному в Венсеннский замок», «Смерть Дидро».

Я. — Спасибо за точный перечень. Но чем объяснить такой, казалось бы, противоестественный ваш интерес к Дидро?