Дидро

Вдова банкрота, Мари, урожденная де Мальвиль — отец ее был обедневшим дворянином, с младшей трехлетней дочкой переехала в Париж Девочку она, как было тогда принято во Франции, отдала на воспитание в монастырь, остановив свой выбор на обители де Мирамьон вблизи от Турнеля Сама же мадам Шампьон поселилась у богатой подруги — на ролях не то компаньонки, не то приживалки. Очевидно, и за воспитание Анны Туанеты платила подруга. Когда благодетельница в 1726 году умерла, Мари Шампьон взяла дочь из монастыря и открыла скромное белошвейное заведение. По некоторым сведениям, оно служило и прачечной, по другим — они продавали и кружева.

Тонкая талия Анны Туанеты, ее живые черные глаза, красивое лицо привлекали клиентов. Немало среди них было и охотников на ней жениться. Но девушка всем отказывала: видно, никто не нашел дороги к ее сердцу. Конечно, в их мастерскую приходили заказчики. Она держалась с ними строго, договаривалась о цене, снимала мерку. Эту дюжину рубашек надо сшить к святой неделе, ту — к рождеству. И все.

Что еще входило в жизнь белошвейки, но не веселого нрава и легкого поведения, как другие гризетки, а добродетельной, не слишком молодой девушки, к тому же довольно неуживчивого характера? Книг она почти не читала, музыку не любила. В монастыре этому не учили.

Так Анна Туанета продолжала жить с матерью. Ей шел уже тридцать второй год, когда одно, словно бы незначительное, происшествие перевернуло весь размеренный, как звон колоколов, ход ее жизни. Работа, церковь — она была религиозной, хозяйственные хлопоты, поучения матери…

И вот однажды Анна Туанета возвращалась после мессы на улицу Бутебри в их скромную квартирку, служившую и мастерской, не подозревая, что за ней по пятам следует молодой человек.

Он увидел ее возле церкви на улице. Она ему понравилась. Он решил проследить, в какой дом она войдет, на какой этаж поднимется. Оказалось, что девушка живет поблизости от его собственной квартиры.

Выждав ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы не вызвать подозрений, молодой человек постучался. Ему открыли.

Побуждения, им руководившие, были так невинны и так естественны! 1 января будущего года он поступает в семинарию святого Сульпиция (по другим сведениям — святого Николая). Уже одно это не могло не расположить к нему честных католичек, мать и дочь Шампьон. Молодому человеку недостает вещей, без которых его не примут в семинарию. Стыдно признаться, но его белье в совершенно негодном состоянии. Не были бы дамы так любезны и не согласились ли бы они сшить несколько рубашек из полотна, которое мать пришлет ему из Лангра? Он разговаривал с ними так почтительно, словно они и впрямь были дамами, а не белошвейками. Матушка Шампьон, вероятно, вспомнила те времена, когда она еще была женой фабриканта, а может быть, и те, когда в девицах жила у своего отца де Мальвиль.

Мать и дочь переглянулись. Этот неожиданный заказчик им явно нравился. Еще бы! Будущий духовный сановник… Вряд ли они подумали, что его голов а похожа на голову Платона или Аристотеля — сравнение, столь принятое потом, — для этого дамы Шампьон не были достаточно образованными. Но могли ли они не заметить, как он хорош собой. А рост?! А фигура?! Да еще и так любезен, так обходителен!

А когда придет полотно? Они непременно окажут молодому человеку столь незначительную услугу.

Расточая почтительнейшие заверения в своей благодарности и пообещав в скором времени вернуться с материей, Дидро удалился. Едва выйдя на площадку лестницы, он пустился в пляс. Ключик к этой двери найден. Дело за небольшим, надо раздобыть полотно. Но черные глаза и тонкая талия стоят хлопот! Много позже в «Салонах», в нескольких фразах изложив историю своей жизни, Дидро писал: «Я встретил девушку, прекрасную как ангел… и она стала моей». Теперь он вступил в борьбу за эту девушку.

И скромная квартира на улице Бутебри ему понравилась, чем-то напомнив родительский дом в Лангре.

На его счастье, как раз тогда в Париж по своим делам приехал один из друзей и земляков ножовщика Дидро — торговец табаком, поставщик двора его величества, метр Пьер Лассалет. Как не воспользоваться таким случаем? Дени воспользовался. Он тут же разыскал Лассалета и открыл ему свое намерение поступить в семинарию святого Сульпиция, ввернув, разумеется, в рассказ и то, что ему не хватает только белья. Рубашки, сшитые еще его матушкой, уже не годятся. Он хочет заказать новые по своей теперешней мерке. Но его кошелек не выдержит такой траты. Впрочем, если бы ему прислали из дому несколько локтей полотна… С остальным он управится сам.

Казалось бы, что могло быть достойнее намерения отпетого сына почтенного человека, как поступить к святому Сульпицию? Однако метр Лассалет не мог не призадуматься. Кто из соседей семьи Дидро не знал истории с братом Ангелом? Весь Лангр, город-то маленький, не мог забыть этой мистификации, этой игры в покаяние и благочестие. Помнил эту историю, разумеется, и метр Лассалет. Но добродушный буржуа был незлопамятен и не страдал недоверчивостью. Может же человек взяться в конце концов за ум! Под диктовку Дени он тут же написал в Лангр.

Полотно не замедлило прибыть, его сопровождали поздравления всех членов семьи будущему семинаристу. За полотно Дени был душевно благодарен. Легковерие родных заставило его только расхохотаться.

Со свертком под мышкой он тут же отправился на улицу Бутебри.

Разумеется, понадобилось снять редингот, надо полагать, тот же серый, плисовый, и, надо полагать, сама Анна Туанета своими ручками — тогда они, наверное, показались ему нежными, хотя и были исколоты иголками, — измерила объем его шеи, длину рукавов.

А он пока говорил, говорил так, как умел говорить только он. И поймал ответный взгляд Анны Туанеты в награду за свои пылкие взгляды. Вместе с пламенными словами они растопили зачерствевшее сердце немолодой девушки.

Через два дня последовал новый визит. Знакомство укрепилось, не прекратившись и когда рубашки были сшиты.

Домашний суп, запах сваренного Анной Туанетой кофе, — он так его любил и далеко не всегда мог себе позволить вторую чашку в кафе «Регентство»! Это было именно то, чего ему больше всего недоставало в" его неустроенной жизни. Ему уже двадцать восемь. Почти все его товарищи женились. Насколько лучше бы шли его занятия, если бы всегда рядом с ним была эта милая черноглазая девушка!

И вот Дидро влюблен, влюблен на всю жизнь! Он уже называет Анну Туанету Нанетой, Тонтон, маленькой мамой, рассказывает ей обо всех своих делах. Себя же он называет Нино.

Заболев, немедленно направляет ей письмо с надежным посыльным:

«Ура, милая маленькая мама! Только что получил письмо от отца. После проповеди на два локтя длиннее, чем обычно, полная свобода делать все, что я захочу. (Очевидно, метра Дидье смягчило известие о семинарии святого Сульпиция, хотя, если судить по дальнейшему, Дени заменил его уже новой мистификацией. — А. А.) Буду ли я по-прежнему настаивать на решении поступить к прокурору? В таком случае отдается распоряжение найти хорошего прокурора и своевременно заплатить ему за первую четверть. Но при этом ставится совсем комичное условие: не упустить помолиться святому духу и причаститься. Слышали ли вы когда-нибудь, чтобы так готовились к поступлению к прокурору? Молиться святому духу, чтобы поступить к прокурору! Помолитесь же ему немного за меня, мадемуазель.

Мой бобо не разрешает мне расцеловать вас от всего моего сердца.

Д и д р о».

Затем следует шуточное стихотворение, им самим сочиненное, где говорится о причинах возникновения его «бобо», еще больше о сладостном искусстве поцелуя и о ревности всевышнего, лишившего его запретной радости.

Новое письмо Дидро — на этот раз заболела Анна Туанета — «свидетельствует о том, что отношения их зашли дальше — они уже на пороге полной близости, и о том, что Дидро одержим настоящим чувством. Он спрашивает: «Что с вами, моя милая Нанета? Не беспокоит ли вас что-нибудь? Не расстраивает ли ваше здоровье какая-нибудь печаль?» Он просит: «Откройте мне хоть раз ваше сердце, разве не предстоит мне делить с вами и удовольствия ваши и^-горести? Можете ли вы скрывать от Нино, у которого нет никаких тайн от вас? Разве доверие не должно быть следствием вашей любви? Вы самая несправедливая из всех женщин, если еще сомневаетесь в искренности моих обещаний. Призываю в свидетели правду, что на всем свете люблю только вас».