Рассказы

Доктор пожал плечами, как бы отмечая слишком решительный характер посетительницы, и сказал:

— Хорошо, наденьте халат, пройдите, только помните: слез никаких! Ему, наоборот, нужно что-нибудь энергичное, подбадривающее.

— За этим дело не станет, — сказала женщина и, надев халат, бодрым шагом, каким командиры выходят к выстроившимся частям, пошла в палату.

Военный тоже надел халат и удивленно в нем осмотрелся, так как он был ему выше колен, как крестильная рубашка.

Женщина вошла в палату, окинула быстрым взглядом комнату и остановилась глазами на сыне.

Тот, повернув голову на стук знакомых крепких шагов, смотрел на мать и сделал попытку сконфуженно и приветственно улыбнуться. Но улыбка его осталась без ответа.

— Идиот, дурак! — сказала мать. — Я так и знала, что ты этим кончишь.

Комсомолец смотрел на мать, и на лице его боролось несколько выражений. Наконец он сказал:

— На этот раз тебе посчастливилось сказать истинную правду. Я уже высказывал здесь аналогичное мнение. Хуже всего то, что я оказался перед тобой мальчишкой.

— А ты думал, кто же ты?.. Ну, ладно, руки нет — черт с ней, живут люди и без рук. Я спокойна, отец тоже будет спокоен. Важно, что сам остался жив.

— Зато это уж в последний раз со мной такой камуфлет, — сказал сын. — Ну, ладно, писать выучусь, как говорит доктор, левой рукой, на строительстве за все буду отдуваться головой, а в футбол с одними ногами еще лучше играть меньше штрафных будет. Дядя Саша, правда?

— Обойдется, — сказал военный добродушно, — важно, что голова осталась цела. Без нее было бы несравненно хуже.

— Отцу что передать? — спросила мать, не разделив шутливого настроения брата.

— Что ж ему передать? Скажи, что дурак кланяется.

— Сестре?

— Сестре — что идиот кланяется.

— Завтра зайду узнать, прощай.

Женщина вышла из палаты, но в коридоре пошатнулась и, схватившись за голову, остановилась у стены коридора. У нее целым ручьем хлынули прорвавшиеся вдруг слезы.

— Ну, поправляйся, — сказал военный, поощрительно подмигнув племяннику и не заметив состояния сестры, — чтобы через месяц быть молодцом и хоть с одной рукой, но геройски защищать СССР на всех фронтах.

— За этим дело не станет, — сказал племянник угрюмо и прибавил: — Что же она ни одной слезинки-то не проронила? Неужто уж я для нее…

И вдруг с блеснувшими на глазах слезами замолчал, до боли закусив губы.

Картошка

На дворе многоэтажного дома с большими подвалами стояла толпа народа: рабочие в пиджаках, женщины в платочках, интеллигенты.

Все они смотрели в раскрытую дверь подвала с таким выражением, с каким смотрят на дверь дома, где лежит покойник.

— Что же с ней теперь делать-то? — спросила одна из женщин.

— Что с ней делать — это-то известно: конец ей теперь один, а вот как делать — это вопрос другой…

— Прямо жуть что делается, от Сенной площади слышно.

— Лучше не заблудишься, сразу домой дорогу найдешь, особенно ежели пьяный, — сказал рабочий в кожаной куртке с хлястиком позади.

Пробегавшие мимо ворот пешеходы испуганно хватались за носы и спрашивали:

— Чтой-то тут такое?

— Картошка, — равнодушно отвечал кто-нибудь.

— Что ж вы ее до чего довели?

— А ты лучше бы спросил — нас она до чего довела? Скоро всем домом руки на себя наложим.

— А с чего с ней это сделалось-то? — спрашивала рябая женщина в платочке.

— С чего… Помещение не приспособлено: в подвале трубы от отопления, ну, она и распустила слюни.

Во двор вошла бригада из пяти человек. Один из них, в распахнутой овчинной куртке и высоких сапогах, бодрым шагом начальника подошел к раскрытой двери подвала, откуда шел какой-то пар, и скрылся в этом паре. Но через минуту вылетел обратно.

— Ага, — сказал кто-то из толпы, — вышибло? Это, брат, тебе не канцелярия райкома.

— Вот что, — сказал бригадир, — это зараза, и больше ничего.

— Благодарим за разъяснение, — отозвался комендант в телячьей фуражке, — ты сейчас только сообразил, а у нас уже целую неделю форточек по всей улице открыть нельзя.

— Ну, и, значит, — конец ей один: на свалку. Или вообще как-нибудь уничтожить.

— А, вот в том-то и вопрос, как ее уничтожить. Тут, брат, все средства перепробовали, всем своим хозяйкам объявляли, что могут бесплатно брать сколько угодно. И те отступились.

— А вон видишь, лезут работнички-то. Хороши? — сказал он бригадиру, кивнув на дверь подвала.

Из подвала вышло человек десять жильцов дома, мобилизованных для переборки картошки. У всех глаза были мутные, осоловелые. Задний, интеллигент, очевидно, ослабевший более других, остановился, повел глазами и уныло сплюнул.

— Что же так рано?

— Укачало очень… Туда только в масках противогазных лазить.

— Еще чего не хочешь ли? Пойди, опростайся, только всего и разговору.

Комендант, вдруг решившись, спустился в подвал. Но сейчас же выскочил оттуда и плюнул.

— Сволочи работнички, что же вы наделали?..

— А что?

— «А что»? Ведь вы на отобранную хорошую-то прелой навалили. Что цельную неделю отбирали, то вы в один день изгадили.

— А черт ее разберет, где она хорошая, где плохая. Она в грязи вся: что ее на зуб, что ли, пробовать?

— Да ведь вам сказано: направо — хорошая, налево — плохая. А вы что?

— Да ведь это как стоять… Ежели туда передом — будет направо, а ежели задом, выходит налево.

Во двор вбежал какой-то человек с напряженным и растерянным выражением лица.

— Вам что?

— Извините, уборная где тут?

— Вы грамотный или нет? На воротах, кажется, ясно написано, что общественной уборной не имеется, — сказал комендант.

— А я было на ветерок бежал…

— Он «на ветерок» бежал. Тут, брат, этот ветерок по всей улице гуляет. Этак за три версты сюда будут прибегать.

Заблудший сконфуженно скрылся.

— И как на грех площадь близко, — сказал рабочий в кожаной тужурке. — Как базарный день, — народу съедется пропасть; настоятся там за день, так не отобьешься: они все сюда, как мухи на мед.

Комендант встал с бревна, на которое присел было отдохнуть, и, подойдя к подвалу, крикнул:

— Ребята, ну, как у вас там?

— Страсти господни.

— Где тут хорошая? — послышался голос из подвала.

— Направо хорошая, налево плохая.

— А как направо: задом к двери или передом?

— Задом…

— Ну, значит, направо.

— Мать честная, а мы налево навалили.

Комендант бессильно махнул рукой и сказал:

— Черт с вами, валите, куда хотите, она все равно нас доконает, и задом и передом.

Московские скачки

По проезду бульвара вдоль трамвайных рельсов растерянно бегало несколько человек с таким видом, с каким бегают охотничьи собаки, потерявшие след дичи.

— Что за черт, куда ж остановка-то делась?

— Вон она! Ее вперед на полбульвара махнуло. Все бросились вперед и через минуту выстроились в очередь на новой остановке.

Их догнал какой-то веселый парень в кепке на затылке.

— Остановку-то опять перенесли? А я, собака ее возьми, минут десять на прежней простоял. Вон там уж опять народ собирается.

В самом деле, вдали, по середине бульвара, уж набралось человек десять. Нахохлившись под дождем, они терпеливо ждали. И как только показался трамвай, быстро построились в очередь.

Но трамвай прокатил мимо. Все удивленно смотрели ему вслед.

— Стойте, стойте! Куда ж поехали-то?

Потом, спохватившись, бросились догонять его на новой остановке.

Впереди неслась полная дама в черном пальто, с большим бюстом и в шляпе. За ней, перемахивая через лужи, малый с пустым мешком, за малым — рабочий, за рабочим — интеллигент в очках, со снятой кепкой в руке.

Веселый парень посмотрел на бежавших и крикнул:

— Московские скачки открыты! Ставлю на вороную в кепке!