Дорогой бессмертия

Пуля ударила и левое бедро. По телу разлилась острая боль. Стиснув зубы, Виктор отполз в сторону, к поросшему мхом пню. До маяка было километра три. О, если бы он мог снова добраться до него! Там ему уже не страшны были бы преследователи. Сгоряча он всерьез вознамерился проползти туда на четвереньках, но силы быстро покидали Виктора. Они таяли, как день в наступивших сумерках.

В руках еще есть оружие. Сдаваться? Да разве можно! Превозмогая резкую, доводившую до обморока боль, истекая кровью, Измайлов пополз по траве туда, к лесу, где его могут спрятать деревья.

Голова гудела тысячным перезвоном колоколов. Словно из бездны, донесся людской говор, окрики. Он разобрал: «Взять… семь шкур!..» Лишь бы продержаться, мне помогут товарищи, тлела надежда. Прошла еще секунда-две, и ему стало ясно — не уйти от преследователей. Совсем оставляют силы… Глазами ощупал мушку, нацелил ее на маячивший ближе других силуэт. С неимоверным усилием нажал курок. Выстрел. Силуэт упал. Измайлов пытался еще высмотреть врага, но с двух сторон нарастал шорох, потом он увидел пригнувшиеся фигуры. Сверкнули страшные глаза. Виктор направил пистолет на того, что оказался ближе. Из последних сил нажал на спусковой курок, раздался выстрел. Где же он? Упал! Вот так их всех надо… И… Ударило в плечо, обожгло, а потом зазвенело все внутри.

Пистолет беспомощно выпал из ослабевшей руки. А над головой светилось голубое небо. Какое оно прозрачное! Повалившись на спину, лицом вверх, еще раз открыл глаза. Небо!.. Он забыл о преследователях. Какое ему до них дело! Он весь стал невесомым, только чувствовал близость неба, голубого, чистого, единственного свидетеля его блаженства…

Наступившая минутная тишина показалась Виктору бесконечной. И в ней, сменяя одно другим, вихрем пронеслись видения: детский дом, воспитательницы, учеба. Вот тебе уже шестнадцать. Будь счастлив, Витюха! «Что же ты умеешь делать?» — спросили на заводе. «Работать!» А через четыре года — армия. Становись! Равняйсь!.. Полковая школа. На выпускном вечере в ответ на вынесенную ему благодарность он, младший офицер, ответил: «Служу Советскому Союзу!» А офицерский вечер? Как же забыть… На нем произошел инцидент. Однокашник обидел девушку. Это не к лицу советскому офицеру. Женщин надо уважать! «Вы должны извиниться!» Заставил! После демобилизации — в Луцк, туда пришло письмо от той девушки. «Ваше благородство меня восхищает»…

Виктор открыл глаза. Запах леса кружил голову. Он напряг остатки сил, пытался понять, где он, что с ним? Потом слабость сбежала в пальцы, ослабело все тело. «Вот он, конец! — неясно отдалось в сознании. — Значит я…» Туман застелил глаза.

Бандит, подбежавший первым, выстрелил в побелевшее лицо Виктора. Испуганно посмотрел: не притворяется ли?

В это время подскочило еще трое бандеровцев.

— Кончай! — крикнул петушком один из них, страшась даже мертвого партизана.

В остывающее тело коммуниста бандеровцы выстрелили еще несколько раз.

Это произошло 7 июля 1943 года.

Смерть Виктора Измаилова потрясла Пашу. Впервые Наташа Косяченко, Анна Остапюк, Шура Белоконенко увидели, как по побледневшим щекам Паши катились слезы. Она их не стыдилась. Ей было очень больно и обидно, ведь Виктор, с которым совсем недавно рассталась, был ее наставником в этой тяжелой борьбе. Вместе они прошли не один день испытаний. Рядом с ним она всегда чувствовала себя увереннее, шла на подвиг, сознавая, что с ней верный друг, смелый товарищ. «Что делать сейчас без Виктора? Кто будет руководить их борьбой? А теперь она станет еще ожесточеннее, еще труднее»…

Паша вытерла слезы, выпрямилась. Лицо ее оставалось грустным. Арестовали Громова, погиб Измайлов… Два коммуниста! В самые трудные минуты они всегда были с ней, честные, мужественные сыны Коммунистической партии. Теперь их нет! Она — комсомолка. Да, именно ей нести дальше вверенную эстафету. Возможно, не так уверенно, как коммунисты, но вместе с верными товарищами она понесет эстафету дорогой борьбы и никуда с нее не свернет.

На хрупкие плечи Савельевой отныне легла большая ответственность.

— Хватит ли сил? — задавала сама себе вопрос и отвечала: — Должно хватить! Впереди еще много дел!

Переданные связными партизанского отряда обстоятельства гибели Виктора Измайлова удвоили гнев подпольщиков.

— Продажные шкуры! Губят таких парией! Мы будем мстить! Мстить! Мстить! — сказала Паша. — До установления связи с подпольным обкомом партии я остаюсь во главе нашей группы. Мы не должны падать духом, друзья. Мы коллективно, сообща будем находить выход из возможных трудностей. Если случится, что меня арестуют — за меня останется Наташа.

Савельева обратилась к Анне Остапюк.

— К тебе, Анна, на несколько дней перейдут партизан с девушкой. Они поживут, пока представится возможность выполнить одно специальное задание.

— Хорошо.

…Когда Анна Остапюк пришла в офицерский особняк, у подъезда стоял автомобиль.

— Черт знает, где ты пропадаешь! — грубо накричал на нее офицер. — Поворачивайся быстрее, — чтобы в комнатах все блестело!

Такая неожиданная встреча и раздраженный тон немца озадачили Остапюк. Восемь часов утра — слишком ранняя пора для визитов. Обычно в такое время офицеры только продирали глаза. А сегодня все они были на ногах, суетились.

— Однако поторапливайся! — понукал все тот же высокий блондин.

На сей раз уборщицу подгоняли все: «почисть рукомойник», «вытряхни ковер», «убери коридор».

Анна догадалась: офицеры ждали важную персону. Пока собирались завтракать, обер-лейтенант Курт Гопнер достал из тумбочки бутылку коньяка и с улыбкой поставил на стол.

— Чудесный сюрприз! — громко похвалили предусмотрительного Курта его соседи по комнате, два других офицера. Но тут же выразили сожаление, что на столе появилась только одна бутылка. — Раз начал, выкладывай остальное.

Гопнер уже с меньшим энтузиазмом, но все же достал еще одну бутылку красного портвейна. А его коллеги не успокаивались:

— Не скупись, друг, на шестерых маловато.

Гопнер, наконец, расщедрился. Он достал еще одну бутылку коньяка.

— С вами запасешься! — недовольным тоном пробурчал обер-лейтенант. — Это только случай помог мне оказаться таким предусмотрительным.

Лейтенант Макс Линцер, который всегда отличался от других высокопарными фразами и изысканными манерами, подошел к Гопнеру и по-дружески похлопал его по плечу.

— Э, дружище! Вся жизнь полна случайностей. Разве не случайность, что отныне у нас будет новый командир дивизии? Я, например, не прохожу мимо случайных возможностей. Беру все, что мне захочется. И в Россию я пришел не молиться о ее благополучии. Здесь мы хозяева! А господин ни в чем не должен себе отказывать. Не дают — жги, убивай, а для себя бери! Чудесная мораль завоевателя. Так что не унывай, друг, мы на этой земле запасемся не только бутылками вина, а целыми винными складами. Вино польется рекой…

Рослый, со светлой шевелюрой офицер внимательно слушал, а потом сделал философский вывод: вся жизнь насыщена противоречиями, а посему истина как таковая его меньше всего волнует.

— Я голоден. А голод и любовь — это ось, на которой вращается весь мир. Я хожу по земле и поэтому хочу быть всегда сытым и преисполненным любви. Какая разница, где я добываю пищу и с кем ищу удовлетворения. И когда мне мешают, — я стреляю. Гуманизм — это понятие не для двадцатого века! — заключил он свое изречение.

С появлением вина настроение у офицеров заметно улучшилось. Оно было испорчено с той минуты, когда им сообщили, что через два дня с переформировавшейся дивизией они отправятся на фронт. Каждый спешил до отъезда выслать в Германию посылку. Носились с награбленным добром, как угорелые, старались друг друга перещеголять сюрпризами. И какое им дело до того, что все эти вещи и ценности были насильно отняты у женщин и детей.