Страница 111 из 151
— К тому понедельнику, раньше никак нельзя.
— Обсудите их на открытом партийном собрании. Доклад сделаешь сам. — Кондратьев с минуту что-то записывал. — Как ты думаешь, кого можно рекомендовать председателем колхоза?
— Подошел бы Атаманов.
— А коневодство? Что, если остановиться на Никите Мальцеве? — Кондратьев сощурил глаза, как бы к чему-то прислушиваясь. — Как по-твоему?
— Молодой еще.
— А дельный?
— Это у него есть. Малый башковитый.
— Вот его и будем рекомендовать общему собранию. А то, что он еще молодой, бояться нечего. Люди быстро подрастают. Правильно я говорю, Федор Лукич? — Хохлаков неохотно кивнул, а Кондратьев поднялся и сказал: — Оставайся на бюро. Послушаешь отчет о строительстве канала. Когда вернешься домой, поговори с колхозниками о Мальцеве и готовьте собрание. От нас там будет Тутаринов.
— А как же со мной? — с грустью спросил Еременко.
— Пока будешь работать. Да не забудь, пришли ко мне Мальцева.
Еременко встал и такой же вялой, неверной походкой направился к двери. Кондратьев заметил в его глазах грустную тоску, подошел к окну, протер платком стекло и стал смотреть. У коновязи, в двадцати шагах от дома, дремала гнедая лошадь под седлом. Еременко отвязал повод, повернувшись лицом к окну, и Кондратьев снова увидел его печальные глаза.
«Нет, не годится, надо заменить», — подумал он и еще долго смотрел в окно, пока Еременко не увел на поводу коня.
А день стоял теплый, моросил мелкий дождь, на веточках акации тускло белели капельки. Станица была пуста, люди редко проходили по улице. Тишина плыла над мокрыми крышами, и площадь с молодыми голыми деревьями казалась просторной и неуютной. От райкома через площадь шли, о чем-то разговаривая, Родионов и Семен — один в бурке, снизу забрызганной, другой в поношенной шинели, оба низкорослые, коренастые.
— И что за народ эти фронтовики! — подойдя к окну, сказал Хохлаков. — Все мне в них нравится, всем они молодцы ребята, а вот одну особенность я никак не могу разгадать.
— Что ж это за особенность, если не секрет? — спросил Кондратьев, садясь за стол.
— Излишнее самомнение и чрезмерное хвастовство. — Хохлаков сел против Кондратьева и положил на край стола свою суковатую палку. — Поговори с ними о чем угодно, и они в один голос: «Мы все сможем. Нам все нипочем! К чему это высокомерие, я никак не могу уразуметь.
— Ты имеешь в виду Родионова и Гончаренко?
— Да. Но и не только их.
— По-моему, тут и понимать нечего, — сказал Кондратьев. — Они гордятся и собой, и своим делом, и, я бы сказал, своей настойчивостью. С возвращением фронтовиков новая струя влилась в наш народ, и этому только надо радоваться, а не гадать.
— По-твоему, выходит так, — перебил Хохлаков, — во время войны мы жили здесь так-сяк, а кончилась война, пришли фронтовики — и мы зажили по-новому?
— Да, по-новому, и это должно было случиться. Простой пример — урожай. Мы не можем довольствоваться урожаем военного времени. Или укрепление колхозов? В войну у нас просто не было возможности по-настоящему заняться этим делом. Или строительство гидростанции в такой небывало короткий срок? Да что говорить, когда ты сам хорошо знаешь! — Желая перевести разговор на другую тему, Кондратьев спросил: — Ну, что там у тебя ко мне?
— Хохлаков поднес к глазам палку и стал ее рассматривать, очевидно собираясь с мыслями.
— Николай Петрович, — начал он, продолжая рассматривать палку, — у меня разговор о Тутаринове.
— Обидел?
— Меня лично он ничем не обидел, и разговаривать о себе я бы не пришел. — Хохлаков подумал, повертел палку. — Ты вот что мне скажи: кто дозволил ему самочинствовать и диктаторствовать в районе?
— Интересно, — спокойно возразил Кондратьев, — ты, очевидно, увидел «диктаторство» Тутаринова в том, что он предложил многим руководящим товарищам вернуть в колхозы незаконно взятых коров? Так пойми, Федор, был бы у нас Тутаринов или его не было бы, а директива партии и правительства была бы выполнена.
— Не об этом речь.
— А о чем же?
— О том, что Тутаринов превышает данную ему власть, — вот в чем горе. — Хохлаков потрогал пальцами родинку на своей губе. — Николай Петрович, я уважаю Сергея: ведь наш же, казак. Но по праву старших товарищей мы обязаны призвать к порядку молодого, еще не опытного работника.
— В чем же дело?
— Я прошу меня выслушать сейчас или на бюро.
— Хорошо, говори.
Кондратьев облокотился на стол и приготовился слушать.
— Да, я понимаю, — начал Хохлаков, снова положив палку на стол, — о Тутаринове куда приятнее, конечно, говорить похвальные слова, нежели изрекать горькую критику. Но я вынужден это делать. — Хохлаков тяжело вздохнул. — Скажи, кто ему позволил учинять погром в усть-невинском колхозе имени Ворошилова и отстранять от работы председателя колхоза без ведома и согласия общего собрания? Ведь это же неприкрытое нарушение основ колхозной демократии! Кто ему позволил нарушать устав артели? Ведь он приехал в колхоз и стал там распоряжаться так, как в своей танковой роте! Но ведь это же не танковая рота, а колхоз! Он увидел в Артамашове своего врага. А кто такой Алексей Степанович Артамашов? Ты, Николай Петрович, приехал в наш район только на несколько месяцев раньше Тутаринова. А ведь я — то проработал с Артамашовым бок о бок всю войну и знаю его как человека волевого, энергичного. Это был лучший председатель во всем Рощенском районе, и если у него сейчас обнаружены какие-то ошибки, так ведь тот не ошибается, кто ничего не делает. Да и нельзя же забывать его прошлые заслуги. Нельзя рубить сплеча, как это делает Тутаринов. Прежде нам надо детально разобраться, что это за ошибки, найти конкретных виновников, а потом уже принимать то или иное решение. И если виноват Артамашов, то не в меньшей мере виноват и Еременко, и бригадиры, и бухгалтерия. Ревизионная комиссия еще не закончила работу, и какие будут результаты — еще неизвестно. Возможно, вся эта шумиха и выеденного яйца не стоит, а Тутаринов уже снял человека с работы, — ему, видишь ли ты, некогда, он привык водить танк на десятой скорости, и ему нет дела до того, есть ли у нас райком партии. Он решает судьбу руководителя колхоза самолично, приказом… Что это, скажи мне, как не диктаторство!
— И это все? — спросил Кондратьев, сидя за столом с закрытыми глазами.
— Нет, не все. — Хохлаков встал, вытер платком голову и лоб, оперся руками о стол. — Есть и совсем свежие факты. Тебе, наверно, известно, что Тутаринов в одну ночь сместил все правление «Светлого пути» и назначил новое, по своему выбору. Председателя колхоза Нарыжного, проработавшего там бессменно много лет, он снял и тут же назначил… Ты не улыбайся! Да, именно назначил какую-то Глашу. Если Тутаринов так и дальше пойдет хозяйничать в районе и мы его вовремя не остановим, то я уверен, что к весне все наши старые кадры будут разогнаны. Николай Петрович, пусть он строит гидростанцию, — в этом ничего плохого я не вижу, — но чего он лезет во все щели? Тебе же известно, что он грозился снять директора Усть-Невинской МТС. Да кто же ему давал такие полномочия? А присмотрись к его личной жизни! От избытка славы у юноши окончательно закружилась голова. С девушками он долго не церемонится. В той же Усть-Невинской он обесчестил какую-то не то доярку, не то возницу фермы, а потом бросил ее под тем предлогом, что, дескать, она простая девушка. Об этом позорном факте говорит вся станица. И если мы, как старшие…
— Все! — строго сказал Кондратьев и откинулся на спинку стула. — Отвечу коротко, ибо не вижу причин для пространного разговора. Во-первых, на бюро об этом говорить нет нужды.
— Потворствуешь? — Хохлаков тяжело поднялся и отошел к окну.
— Нет, защищаю по праву старшего. Во-вторых, Артамашова, твоего хваленого председателя, Тутаринов отстранил от работы по решению общего собрания членов колхоза. Собрание и назначило глубокую ревизию, и, когда она будет закончена, мы привлечем Артамашова к партийной ответственности за разбазаривание колхозной собственности. Чтобы другим неповадно было! В-третьих, тебе известно, что «Светлый путь» — единственный в районе колхоз, который не рассчитался по хлебу с государством. Нарыжный приезжал в район и у тебя же в кабинете плакал, что у него нет хлеба. И ты ему верил. А оказалось, что Нарыжный спрятал от государства сто двадцать центнеров пшеницы. Тутаринов распустил это правление как неспособное руководить — и правильно сделал. Но мало распустить: я поручил прокурору привлечь Нарыжного к суду. Да будет тебе известно, что новый состав правления не назначался, как это ты заявил, а избирался на общем собрании. Там же был избран председатель — и не какая-нибудь там Глаша, а известная колхозница Глаша Несмашная — кандидатура вполне подходящая. И последнее: придуманное тобой диктаторство Тутаринова есть сущая чепуха!