Страница 5 из 48
«У-у-ф… сейчас вроде получше…»
Кто были эти молодчики, откуда они взялись, куда исчезли, зачем напали — эти вопросы совершенно не беспокоили едва живого Расторгуева. Он знал только одно: ему очень и очень больно, ему хочется прилечь и заснуть, но при этом он интуитивно чувствовал, что прилечь здесь нельзя — ему нужна медицинская помощь…
«Электричка! — яркая вспышка ослепила покрывшееся сумерками сознание Расторгуева. — Электричка!..»
И в самом деле, он услышал отдаленный шум приближающегося электропоезда и осознал, что ему надо ИМЕННО ТУДА! Только там его спасение… Только там…
Расторгуев сделал титаническое усилие, оторвал свое избитое, истекающее кровью тело и, шатаясь, побрел к краю перрона. Яркий свет фонарей электровоза ударил в с трудом открывшиеся щелки опухших, синих с красными кровоподтеками мешков, которые только с довольно большой долей условности можно было назвать глазами. Раздался пронзительный визг предупреждающего гудка. Расторгуев улыбнулся, обнажив зияющие бреши в розовых от крови зубах, и приветливо помахал локомотиву руками. Яркая вспышка фонаря, расположенного над кабиной машиниста, на миг ослепила Расторгуева, и в этот момент круглый фонарь каким-то непостижимым образом превратился в солнцевидное лицо с портрета, которое он увидел так же ясно и отчетливо, как тогда, на этом проклятом чердаке. А потом… Пронзительный визг, вырвавшийся из ее искаженного гримасой гнева рта, пылающие ненавистью прекрасные фиалковые глаза с кроваво-красными искрами, хищный оскал белоснежных зубов… и… сильный удар прямо между лопаток…
Когда машинист затормозил, было уже поздно: колеса товарного электропоезда пронзительно заскрипели, но странный молодой человек в изорванном плаще и без одного ботинка, как мягкая кукла, упал прямо на железнодорожные пути задолго до того, как локомотив окончательно остановился…
Машинист дрожащими руками перекрестился, достал из кармана грязный носовой платок, вытер холодный пот со лба и прошептал: «Мать честная! Вот те РАЗ! Допился, алкаш… Надо же!» А потом нажал кнопку переговорного устройства на приборной панели и, гулко кашлянув, вызвал диспетчера.
… А Ганин между тем благополучно добрался до своего дома и, не включая свет и не раздеваясь, рухнул на не расстеленную кровать. В голове был шум от выпитого, в душе — какая-то пустота, даже тревога за Пашку куда-то пропала. Было как-то безразлично, как-то… В общем, точно определить это чувство он все равно не смог. Ясно было одно: он смертельно устал, и ему хочется спать. Ганин, не вставая, одними движениями ног, скинул ботинки и положил очки на пол у кровати. Перед закрытыми глазами хаотически носились какие-то яркие пятна, огни… Где-то далеко взвизгнула электричка. «Ну вот, Паша теперь уехал… Ну и слава Богу!» — сквозь сон подумал Ганин, а перед его глазами вдруг совершенно неожиданно возникло солнцевидное лицо с портрета, кокетливо состроило ему глазки и так радостно, но беззвучно, засмеялось, что Ганин не мог не улыбнуться ему в ответ, перед тем как окончательно провалиться во тьму беспамятства.
ДВА…
Ганин проснулся от невыносимо пронзительного звука дверного звонка — наверное, неприятнее его может быть только жужжание зубной бормашины. Голова нестерпимо болела после вчерашнего, глаза не хотели открываться… Ганин попытался было спрятать голову под подушку, как когда-то делал в детстве, тщетно пытаясь отсрочить хоть на минуту неизбежный поход в школу, но и это не помогло: дверной звонок настойчиво и долго дребезжал.
После длиннющего пятого звонка Ганин понял, что все его попытки игнорировать суровую действительность обречены на провал и, с трудом встав с кровати, осипщим с похмелья голосом прокричал:
— Сейчас, сейчас, подождите, оденусь только!..
«И кого это в такую рань черти притащили? — недоуменно подумал Ганин. — Неужели пьяный Пашка никуда не уехал, проспав электричку, а теперь вот наутро добрался до меня? Говорил же ему остаться! — нет, намылился на ночь глядя в город… Что за человек, не пойму!»
Ганин быстро подошел к умывальнику с зеркалом, ополоснул лицо холодной водой и внимательно посмотрел на свое отражение.
«Да уж… Ну и рожа… — мрачно подумал он, недовольно рассматривая в пыльном и заляпанном пальцами зеркале помятое лицо с красными полосами на бледной коже, волосяные „рожки“ на голове и темные тени под глазами. — Алкаш, да и только…» Вдобавок изо рта отвратительно несло перегаром.
Затем, взглянув на старинные настенные часы-ходики с кукушкой и увидев, что стрелки показывают семь с половиной утра, Ганин с досадой вздохнул и решил как можно скорее уложить Пашку на приготовленную еще вчера раскладушку, а потом залезть под одеяло и снова погрузиться в объятия Морфея.
Поиски тапочек заняли еще какое-то время, после чего Ганин, по-стариковски шаркая ступнями, побрел к двери, повернул ключ на несколько оборотов, резко потянул дверь на себя и… оторопел от удивления: перед ним было строгое лицо с густыми черными усами, такого же цвета мохнатыми бровями, серьезными, навыкате, карими глазами и густой курчавой шевелюрой на цветной фотокарточке, наклеенной на развороте ярко-красного удостоверения…
— Старший оперуполномоченный областного угрозыска майор Перепелица, — речитативом отрапортовал мужчина, и Ганин испуганно, по-крабьи, молча попятился назад в сени.
Но отвечать ничего и не надо было. Майор Перепелица быстрым и уверенным шагом уже пересек сени и вошел в основное помещение, профессиональным взглядом окидывая все — стены, стол, шкаф, часы, умывальник, лестницу на чердак, полупустую бутылку настойки на столе, раздавленный окурок на полу… Майор был одет в штатское — замшевый мягкий коричневый пиджак, полустертые синие джинсы, кроссовки, под мышкой он держал коричневую кожаную папку.
— Так, так, так, так… Следы попойки, два стакана, два стула… Все ясно, все ясно… — пробормотал еле слышно себе под нос оперуполномоченный и, как бы только сейчас заметив, что находится в чужом доме и что у этого дома есть свой хозяин, повернулся к Ганину и спросил: — Разрешите присесть?
— Да, да, конечно, садитесь, пожалуйста… — закудахтал Ганин, услужливо, но при этом как-то неловко и неуклюже поднося стул под зад оперуполномоченного.
— Спасибо, я сам… — хмыкнул в густые черные усы майор Перепелица и, легонько вырывая у до сих пор находящегося в шоке Ганина стул, сел на него и окинул внимательным взглядом всю его мешковатую, несколько неуклюжую фигуру. Ганину в этот момент захотелось провалиться прямо в подвал. Он покраснел и почему-то почувствовал себя преступником. У него даже предательски задрожали руки-ноги, и он тоже поспешил сесть, но подальше от неприятного визитера, на кровать.
— Курите? — быстро спросил Перепелица, доставая серебряный портсигар.
— Да… то есть нет, не курю — испуганно ответил Ганин.
— Так «да» или «нет»? — недоуменно поднял брови майор.
— Нет… Курил, но бросил давно, лет пять назад…
Майор с уважением посмотрел на Ганина и опять хмыкнул себе в усы.
— Не возражаете?
— Нет-нет, что вы! Вот пепельница…
Оперуполномоченный закурил, молча продолжая осматривать Ганина: всю его мешковатую фигуру в мятой рубашке, опухшее со сна бледное лицо, глаза за большими «черепашьими» очками с очень толстыми стеклами, а потом перевел взгляд на несколько пейзажей на стенах — сосновый лес, излучина реки, колодец у луга.
— Вы — художник? — быстро спросил майор Перепелица, не отрывая взгляда от картин.
— Да… — механически ответил Ганин и тут же спохватился: — Ой, а откуда вы знаете? Я же не представился…
— Мне о вас рассказала гражданка Расторгуева, Татьяна Николаевна, по телефону. Знаете такую? — Он пристально посмотрел в лицо Ганину, тот покраснел и потупил взор.
— Да, знаю. Это супруга моего друга, Паши… — опять механически ответил Ганин и тут же опять спохватился: — Ой, а с ним что — случилось что-то, да?! До дому не доехал, да?! Пропал?! — Ганин вскочил с кровати и забегал по комнате, размахивая руками и громко причитая: — Говорил же я ему, останься на ночь, останься… Ну куда его черти понесли?! Куда?!