Спаситель мира

Теперь они двигались иначе, это детектив почувствовал сразу. Если минутой раньше едва держались за руки, точно стесняясь своих чувств, и брели по улице медленно, как пенсионеры, то сейчас неслись во весь опор и ни на что не отвлекались. Неслись, как вечные, не знающие покоя беглецы. Поразительно, но первой бежала девушка. «О чем она только думает?» — недоумевал Латиф. Выискав брешь в потоке транспорта, девушка буквально перелетела через Седьмую авеню, а мальчик доверчиво и послушно последовал за ней. Вывод напрашивался сам собой — очередное проявление Стокгольмского синдрома. В памяти всплыли несколько громких случаев, когда похищенные влюблялись в похитителей. Сравнение казалось чересчур романтичным, и Латиф с раздражением выбросил его из головы. «Девчонке семнадцать, — напомнил себе он, — это само по себе синдром». Латиф старался дышать ровно и активно работал руками. Основной задачей сейчас было не потерять равновесие и не поскользнуться.

Дети убежали на целый квартал вперед, к Гудзон-стрит, но Латиф убеждал себя, что отставание сокращается. Девушка держала мальчишку за левую руку или, возможно, за плечо.

— Спасибо, тебе, Господи, за маленькие милости! — вслух проговорил Латиф. Раз беглецы снова держатся за руки, то волей-неволей снизят скорость. Он впился взглядом в асфальт, активнее заработал руками и увеличил длину шагов. Рядом кто-то вскрикнул, и о себе тотчас напомнила острая боль, которая появилась еще на Седьмой авеню, как сейчас казалось, извне — из припаркованных машин, тротуара, солнечного света. Отставание заметно сократилось, потому что дети застыли на пересечении улиц, дожидаясь, когда загорится зеленый. Согнув большой палец, девушка подцепила мальчишку за воротник. Создавалось впечатление, что им совсем не хочется уходить из центра.

«Как действовать дальше, на что решиться?» — пытал себя Латиф. Он следил за собой и был в приличной форме, но последний раз участвовал в пешей погоне еще в двадцатом веке. «Когда настигаешь беглецов, они редко убегают. Большей частью они только рады вернуться!» — подумал Латиф и засмеялся. Тут же сбилось дыхание, и боль в животе снова расцвета пышным цветом. Латиф сократил отставание до пары сотен футов и держался поближе к обочине. При каждом шаге с его губ срывался стон. Сквозь тонированное лобовое стекло чьего-то «лексуса» он увидел, как ладонь девушки поглаживает шею и затылок мальчишки.

«Они уже этим занимались, — решил Латиф. — Ты только глянь на них!» Почему-то от неожиданной догадки закружилась голова.

«Колоритная пара!» — отметил Латиф, невольно восхищаясь каждым из детей и тем, как удачно они дополняют друг друга. Мальчишка был просто загляденье — это понимал даже Латиф — бледный, с тонкими чертами лица, которое, однако, никто не назвал бы женственным. В нем не чувствовалось ни капли неловкости, в его положении вполне допустимой, ни крупицы смущения, ни следа страха. Он казался красивее матери, вероятно, благодаря колоссальной самоуверенности, нет, даже самовлюбленности. Девушка явно гордилась тем, что находится рядом с ним. Наблюдая за детьми, никто бы не подумал, что этот мальчишка пытался убить эту девушку.

Тут девушка обернулась и посмотрела прямо на Латифа, а мальчишка даже не удосужился.

— Стойте! — закричал детектив. Бессмысленное сотрясение воздуха… Латиф еще не успел обогнуть «лексус», а дети уже скрылись в толпе пешеходов перед кафе. В очередной раз застыв посреди улицы, он стонал, хлопал глазами и шатался, как безнадежно влюбленный пропойца.

«Засранцы! — беззвучно выругался Латиф. — Горе-бегуны! У вас даже вид неспортивный!»

Толпа неожиданно рассосалась, и, быстро пройдя мимо кафе, Латиф убедился, что отстает не так сильно, буквально шагов на двадцать, и, если заговорит, дети его услышат. «Нужен вопрос, задай им вопрос! — подсказывал себе Латиф. — Пусть назовут имя, возраст, школу, любимый нейролептик. Главное — озадачить их, сбить с толку, заставить задуматься о том, что может случиться! Не „может“, а действительно случится!» — мысленно поправился Латиф. Он чувствовал себя неловким, неуклюжим, эдаким копом из тупого телешоу, которое закрыли после первого же выпуска. «В отличие от детишек! — с досадой отметил он. — Бегут так, что хоть сейчас в прямой эфир!»

Тем не менее расстояние между ним и беглецами неуклонно сокращалось. Со стороны казалось, что дети внезапно потеряли цель: прежней рациональности в их движениях уже не просматривалось. Девушка то и дело оглядывалась, точно ее решимость таяла с каждым шагом. Она старательно заслоняла собой мальчишку, но ее сомнения и усталость были видны невооруженным глазом. Латиф постепенно разбирался в ее характере и набрасывал психологический портрет. «Она не до конца верит мальчишке, — заключил детектив, — а когда все закончится, испытает огромное облегчение».

Увы, в психологическом портрете девушки имелось серьезное упущение: Латиф не учел влияния мальчишки. Тот заметил, что подруга без конца оборачивается, и, не сбавляя шага, притянул ее к себе. Дети зашагали быстрее: в их движениях снова появилась согласованность. Девушка благодарно улыбалась мальчишке. Гринвич-стрит они пересекли без малейших проблем. Едва на проезжую часть выступил Латиф, девушка обернулась в последний раз, будто пытаясь запомнить его лицо. Латиф окликнул ее, но в ту самую секунду погоня фактически закончилась.

Сознание возвращалось медленно, осторожно, точно спешить было некуда. Плотно сомкнутые веки удалось разлепить далеко не сразу. Мужчина в бирюзовом шлеме смотрел сверху вниз и что-то говорил.

— …для черномазого! — Мужчина в шлеме схватился за пиджак Латифа, разбирая надпись на лейбле.

— Хельмут Ланг, — подсказал детектив и попробовал сесть. — Пиджак из коллекции.

— Из которой? — допытывался мужчина, убравший руку, точно краб клешню. За его спиной на щебенке лежал горный велосипед. Незнакомец был в старых шортах из спандекса, а на руках до самых локтей синели татуировки.

— Не важно! — отозвался Латиф, машинально отметил, что горе-велосипедисту хорошо за шестьдесят, и поднялся, по-прежнему чувствуя какую-то отрешенность. — Долго я здесь лежал? — спросил он и предъявил жетон.

— Понятия не имею, — пробасил велосипедист.

— А все-таки?

— Максимум минуту. — Если велосипедиста и радовало, что Латиф жив и более или менее здоров, то он держал эту радость при себе. — В следующий раз, когда решите перейти через дорогу, советую раскрыть…

Не дослушав, Латиф бросился бежать. Боль снова расправила крылья, но почему-то беспокоила меньше, чем прежде. По мнению Латифа, он отстал на два-три квартала, а дети по-прежнему двигались по Десятой улице на запад. Чем обосновать эти предположения, он не знал, а заниматься этим не желал, ведь иначе можно было бы снова лечь на асфальт.

Вскоре вернулась головная боль, а вместе с ней нахлынула полная апатия. После несчастного случая что-то внутри надорвалось, что-то надломилось. Латиф почувствовал: ноги останавливаются, как стрелки плохо заведенных часов, а глаза закрываются. В тот момент больше всего хотелось прекратить погоню. «В витрину, что ли, посмотреться, вдруг кровь течет?» — неожиданно подумал Латиф. Так оно и оказалось. Латиф достал из кармана пиджака, купленного в «Джей-Си-Пенни», несвежую салфетку и приложил к затылку.

«Я Руф Уайт», — неожиданно подумал он, точнее, не подумал, а услышал странный голос, далекий, но настойчивый. Такие мысли порой возникали у него при отходе ко сну, а такие голоса якобы беспокоят шизофреников. «Руф Уайт, — вполне дружелюбно повторил голос. — Для Руфа Уайта ты устроился лучше, чем предполагалось».

Опустившись на крыльцо магазинчика, Латиф стал ждать, что голос скажет дальше. Еще утром он чувствовал себя профессионалом, занимающимся любимой работой, но на каком-то этапе это чувство исчезло, и привычное осознание собственной никчемности накрыло с головой. «Виноват мальчишка, — решил он, ощущая первую волну тошноты, — или мальчишка вместе с Виолет». Латиф понимал: это последствие несчастного случая, ведь, судя по симптомам, у него легкое сотрясение мозга, однако истинной причиной считал Уильяма Хеллера. Мальчишка решительно не вписывался ни в «Особую группу пропавших», ни в какие-либо рамки, и все, кто его знал, казались сущими фриками — и подружка, и доктор, и мать. Мать особенно! Латиф осознавал, что рассуждает отнюдь не здраво, зато от бредовых мыслей прошла тошнота. «Если позволю, он и меня фриком сделает, — подумал он, — если уже не сделал!»