Ночная бабочка

— То, что и ожидал. — Он сжал зубы. — Мои документы, подтверждающие право владения серебряными рудниками, у Нортуика. Этот негодяй, должно быть, не расстается с ними, потому что мои люди так и не сумели их найти. Если он зарегистрирует их и упрячет в регистрационной конторе, я могу не вернуть их вообще. А если и удастся заполучить их обратно, на это потребуются годы, мое право на собственность придется доказывать в суде. Господи! До сих пор остается загадкой, откуда он узнал о них! Документы не должны были находиться на том корабле! Кто-то из моего окружения оказался предателем, и когда я выясню, кто… — Брет не закончил фразу. Впрочем, Годфри и сам знал, что будет с тем типом, который продал документы Нортуику. Если негодяю повезет, он умрет быстро, но у Брета было искушение уморить его медленной смертью, как это умеют делать команчи, чтобы этот выродок стал думать о смерти как о благе задолго до ее прихода. Брет поднял на Годфри глаза и догадался, что тот прекрасно понимает ход его мыслей.

Пожав плечами, Брет стал смотреть на огонь в камине.

— Но надо все делать по порядку. Когда я верну свои документы, то прежде всего разберусь с Нортуиком, а уж потом с тем, кто меня предал.

— Не завидую виновнику, если ты его найдешь, — с бесстрастным выражением лица сказал Годфри. — Ты считаешь это случайностью? Или Нортуик изначально имел намерение выкрасть документы?

— Я выясню это, когда найду того типа. За последнее время я узнал много весьма любопытных фактов о лорде Брейкфилде. По всей видимости, воровство не самое худшее из его пороков. Он питает особое пристрастие к девочкам — маленьким девочкам. Этот порок как раз и может его погубить, если я возьмусь за дело.

— Ты знаешь об этом наверняка?

— Есть свидетель, который желает дать показания. И на этом фоне смерть Нортуика будет иметь вполне правдоподобное объяснение, как я полагаю.

— Понятно, я вижу, ты все тщательно обдумал… а свидетельницей будет, случайно, не мисс Ван Влит?

— Нет. Но когда-то она была одной из его… — Брет сделал паузу, не желая произносить вслух грубое слово, и мрачно закончил фразу: — Жертв, если моя информация на этот счет верна.

— Ах, вот оно что! Стало быть, существуют две причины для возмездия. Понимаю.

Брет с минуту смотрел на Годфри.

— Да. Надеюсь, что ты действительно все понимаешь, но не следует домысливать больше, чем есть на самом деле, мой друг. Мое срчувствие к Кайле вызвано лишь тем, что она оказалась жертвой Нортуика, будучи совсем маленькой девочкой.

Годфри улыбнулся, и Брет сердито прищурился. Черт с ним! Пусть он думает что хочет — не в первый раз! В конце концов, это не имеет значения. Важно разобраться с Нортуиком.

Уличные фонари были еще мокрыми от недавнего дождя, и в их каплях отражались размытые маленькие радуги, когда карета герцога остановилась. Кайла изо всех сил старалась сохранять спокойствие и невозмутимость. Это было трудно — гораздо труднее, чем она думала раньше, когда Брет настоял на том, чтобы она сопровождала его. Зачем он это сделал? Что он надеется доказать? Нервировало уже то, что он был очень вежливым с того дня, как они вернулись в Лондон. За его сдержанностью угадывалось стремление добиться какой-то цели. И это будет нечто такое, что вряд ли придется ей по душе.

Кайла украдкой бросила взгляд на Брета. Он смотрел в окно, и ей виден был лишь его профиль, освещенный уличными фонарями. Лицо показалось ей еще более отрешенным и холодно-непроницаемым, чем раньше. После приезда в Лондон Брет ни разу к ней не прикоснулся. Хотя Кайла и была благодарна ему (или убеждала себя в этом), она в то же время чувствовала себя несколько неуютно. Сейчас он казался совсем не тем Бретом Бэннингом, которого она узнала за последнее время, — аристократом с безжалостным взглядом, похитившим ее с бала у леди Сефтон на виду у всех присутствующих, в том числе и ее крестной матери. Сейчас он сдерживал полыхавшую в нем ярость, хотя, присмотревшись, ее можно было заметить. И у нее создалось впечатление, что сегодня он был еще более взвинченным, чем все последние дни.

Слегка нахмурившись, Кайла вытянула перед собой руку и стала рассматривать новые мягкие перчатки, сгибая и разгибая пальцы. Перчатки, капор с эгреткой, туфли, купленные у Р. Уиллиса на Фиш-стрит, сделанные из парчи и украшенные рубиновыми розочками, чулки со стрелками и атласные, отделанные тончайшими кружевами подвязки дополняли ее туалет. Сшитое из шелка и атласа платье будто обвивалось вокруг нее, когда Кайла шла. Талия была завышена и располагалась под самой грудью, лиф отделан позолотой и крошечными рубинами. Поначалу, увидев свое отражение в большом зеркале, Кайла подумала, что не рискнет появиться на людях в таком платье. Ибо хотя все у нее было скрыто, малиновый шелк поверх бледно-желтого атласа создавал иллюзию обнаженного тела.

И лишь когда Брет резко остановился при виде нее и стал пожирать ее взглядом прищуренных глаз, Кайла поняла, что он намеренно одел ее таким образом. Спорить с ним было бесполезным делом, поэтому она лишь беззаботно пожала плечами и сказала, что платье сшито отлично.

— Только, может, мне намочить юбки, чтобы они стали совсем прозрачными?

— Нет, ты и без того показываешь вполне достаточно. — Брет проигнорировал ее язвительный тон и пожал плечами, однако глаза его при этом красноречиво сверкнули, подтверждая искренность слов. В таком случае зачем он хотел видеть ее в этом платье?

Сейчас, находясь на публике, Кайла чувствовала себя голой и понимала, что похожа именно на ту, кем и стала, — на куртизанку. О Господи, что сказала бы тетя Селеста, если бы увидела ее? Была бы шокирована. Она не корила Кайлу за случившееся, но в ее теплых словах о поддержке после расставания с Уолвертоном чувствовались печаль и разочарование. Во время их короткой встречи обе испытывали неловкость.

Кайла протерла пальцами запотевшее стекло окна кареты и невидящим взором стала смотреть в туман. Что ее ожидает? Неужели ей предстоит потерять все?

— Мы приехали, Кайла. Постарайся какое-то время не восхищаться собой, по крайней мере до того момента, пока за тебя это не начнут делать другие.

Язвительность реплики Брета неприятно поразила Кайлу, и она сердито посмотрела на него:

— Если вам, ваша светлость, больше нравится, когда я выгляжу измученной, то не следовало тратиться на столь откровенное платье. Мне кажется, что вы скорее хотите подчеркнуть мое положение, чем скрыть его.

Брет слегка прищурился:

— Ты более сообразительна, нежели я предполагал. Это досадно. Возможно, я лишь хочу взвинтить тебе цену. Содержать тебя становится чертовски дорого… Слуга ждет, душа моя. Прошу в оперный зал.

Чего стоило Кайле не обрушить на Брета проклятия! Но на них уже бросала любопытные взгляды публика, собравшаяся у здания Королевского театра. Господи, сколько же здесь было людей! Длинные ряды карет, толпа нарядных мужчин и женщин, блеск драгоценностей… Когда Кайла, поддерживаемая под руку Бретом, оказалась у входа в огромный зал, она поняла, что у нее подгибаются колени и сосет под ложечкой. Однако она приказала себе выше поднять подбородок. Никто не должен увидеть, что она нервничает! Нельзя давать повод для злорадства!

Как ни странно, в этот момент Брет служил ей опорой и оплотом, отражая направленные на нее любопытные взгляды. Она запахнулась в ротонду, довольная, что хоть как-то прикроет вызывающее платье. Она многое отдала бы за то, чтобы находиться в этот момент где угодно, лишь бы не здесь. Рядом с ней возвышался Брет в черном, безупречно сшитом фраке. На фоне белоснежной рубашки великолепно смотрелся элегантно завязанный галстук. Брет был неотразим и вполне заслуживал те взгляды, которые бросали на него из-за вееров или из-под искусно опущенных ресниц. Если бы он не был столь ненавистен Кайле, не исключено, что она могла бы даже влюбиться в него.

Так или иначе, но Кайла при взгляде на Брета порой задерживала дыхание, особенно когда он смотрел на нее из-под полуприкрытых век и изображал улыбку… или когда он дотрагивался до нее, шептал ей на ухо нежности. Кайла почти забывала, что это были всего лишь слова, которые он говорил всем своим любовницам, и на какой-то момент почти верила, что он действительно любит ее. Конечно, это было глупо, она понимала все и раньше, когда он покидал ее или отправлялся спать. И все-таки иногда в ее сердце разгоралась слепая надежда на то, что жизнь изменится к лучшему. И эти надежды рождали в ней волнение и беспокойство. И еще — она это сознавала — они пробуждали в ней гнев.