Оборотень

Что дождались скончанья тьмы!

Так чирикают утренние птицы. Слыхал ли кто-нибудь подобную глупость? Всякий разумный человек придет в ярость, если его разбудят песней: «Вставай, милый Ханс, вставай, милый Ханс, уже поет жаворонок!»

Или: «Вставай и бей в барабан!»

Эрлинг посидел еще несколько минут, глядя в кружку, потом, не поднимая головы, пошарил в карманах в поисках сигарет. С сигаретой в углу рта он встал — все уже давно вышли из-за стола — и взял свою куртку, которую бросил в угол. Кожаная куртка усиливает чувство тепла и покоя. Теперь пусть бьют в свои барабаны, сколько их душеньке угодно, но лучше бы они обошлись без этого. Потом он засунул патроны во внутренние карманы, чтобы они не намокли, поговорил немножко с работниками и проверил, не осталось ли патрона в магазине ружья. Ян все рассчитал точно, теперь все проснулись. Заряженное ружье или нет, никогда не следует направлять дуло на человека! Так он напутствовал даже тех, кто начал охотиться еще до его рождения. Мужчин ждала охота на лесных голубей. В кухне собралось пятеро молодых людей, все они радовались предстоящей охоте, хотя никому из них не пришло бы в голову употреблять в пищу голубиное мясо. Еще не рассвело, а восемь человек уже отправились в лес. По милости Фелисии. Ровесники Эрлинга обычно охотились на голубей за два часа до заката. Это совсем другое дело, к тому же в начале сумерек к голубям, спешившим наесться перед сном, легче подобраться. Голуби, как и большинство людей, просыпаются рано. Однако вмешалась Фелисия. Если на охоту идет несколько человек и можно выбирать между утром и вечером, следует идти утром. Утром светлеет с каждым часом, а вечером, напротив, темнота сгущается и легче попасть друг в друга. И хотя с мнением Фелисии никто особенно не считался, когда речь шла об охоте, неважно на кого, она настояла на своем. Если б они ее не послушались и пошли на охоту вчера вечером, они, по крайней мере, не попали бы под дождь.

Все это Эрлинг, к которому наконец вернулась бодрость, выложил охотникам, пока они одевались, расхаживали по кухне в резиновых сапогах, хлопали себя по карманам, проверяя, не забыли ли они спички, набивали трубки и проклинали дождь… Ян воспользовался случаем и сказал, что проклятой погоды вообще не бывает. Он всегда по-рыцарски относился к погоде. Так же по-рыцарски он относился и к любому времени суток, и теперь, когда кровь в Эрлинге вновь начала циркулировать, Ян взял под свою защиту также и утро. Эрлинг готов был согласиться, что и утро может быть прекрасным, но только в том случае, если человек вообще не ложился ночью. Воцарилось то особое настроение, которое свойственно отдохнувшим мужчинам, когда они, сытые и довольные, с трубками в зубах и ружьями под мышкой, отправляются на общее дело, не имеющее никакого отношения к женщинам. В глубине души им было даже немного стыдно, что весь этот отряд поднят ради нескольких голубей. Вот если бы они собирались взять штурмом соседнюю усадьбу!..

Любые поступки людей, даже самые незначительные, возникают из предпосылок, уходящих корнями в былые времена, но если искать более близкие и явные предпосылки охоты на голубей, которая состоялась в Венхауге в октябре 1957 года, то прежде всего следует назвать начало оккупации в апреле 1940 года и смерть короля Хокона семнадцать лет спустя.

Ян Венхауг имел диплом агронома и до войны ездил в разные страны знакомиться с тем, как там ведется сельское хозяйство. Во время этих поездок он имел возможность изменить и пополнить свои представления о пище. Этому можно было бы посвятить отдельную главу, но мы ограничимся голубями. Уже в Копенгагене Ян с удивлением обнаружил в меню блюдо из голубей. Потом он встречал блюда из голубей в меню разных стран и наконец убедился, что Норвегия — единственная европейская страна, где лакомые голуби стоят в одном ряду с сороками и канюками. В первый же раз, когда Ян отведал голубятины, он получил рецепт этого блюда: «На шесть порций возьмите трех голубей, ощипайте их и выпотрошите. Головки и внутренности пока отложите. В каждого голубя положите по восемь-десять крупных виноградных косточек, потом голубей надо посолить, обернуть шпиком и зажарить на вертеле. Сначала жарьте на большом огне. Когда голуби начнут приобретать цвет, сбрызните их хорошим коньяком. Как только они станут золотистыми, уменьшите огонь наполовину и продолжайте жарить еще двадцать минут, постоянно поливая голубей крепким бульоном из дичи. Мясо должно остаться светло-розовым. Тем временем приготовьте тартинки из шести кусков поджаренного хлеба. Выньте из головок мозг, залейте его и потроха хорошим коньяком, прокипятите и поварите на медленном огне, пока они не станут такими мягкими, чтобы их можно было протереть через сито. Заправьте этот фарш солью, перцем и отставьте в сторону. Положите на блюдо поджаренный хлеб, полейте его соком, полученным в результате жарки голубей, предварительно сняв с него пену, и намажьте на хлеб фарш. Разрежьте каждого голубя пополам и положите на тартинки».

Зимой, когда выпадал снег, голуби из Венхауга улетали, весной они возвращались и рано выводили птенцов. Выводок следовал за выводком до конца августа, но уже с середины августа Ян с чистым сердцем приносил к обеду по нескольку голубей. За эти годы он хорошо изучил их повадки, и это навело его на мысль рассыпать горох на облюбованных голубями полянках. Он проделывал это всякий раз, когда бывал там, и это позволяло ему всегда иметь голубей, так сказать, под рукой. С тех пор он ежегодно охотился на них, не считая тех лет, когда Норвегия была оккупирована немцами, но он впервые отправлялся на охоту целой компанией. Обычно Ян ходил на охоту один. Он оправдывался тем, что ему не хочется, чтобы кто-нибудь видел, как он мажет, но все объяснялось другим: эта охота была для него не столько охотой, сколько поводом к размышлениям и общению с лесом. Ян не любил ходить по лесу, если у него не было для этого определенной цели.

Узнав утром по радио о смерти короля, он, как и многие, мысленно перенесся в апрель 1940 года, когда в Норвегии умерли последние дряхлые республиканские настроения в том виде, в каком они там существовали. Что касается самого Яна, он всегда был республиканцем, но не мог понять, почему норвежские республиканцы непременно хотят заменить короля на президента. Только эта несчастная проблема и тревожила еще сохранившихся в живых республиканцев, которые так и не поняли, что уже в 1905 году вопрос шел только о названии. Неудобства, которые возникли в связи с тем, что пост президента стал передаваться по наследству, по его мнению, уравновесились тем, что страна оказалась избавленной от вечных споров и склок по поводу того, что кому-то удалось пробраться на эту высшую должность при помощи откровенной демагогии и что в Норвегии с 1905 года не было достаточно авторитетных личностей, кроме Микельсена и Нансена. Ян даже думать боялся о всех взлетах и падениях на лестнице, ведущей к трону, свидетелями которых они могли оказаться. Он считал уместными лишь три условия: первое — чтобы на главу государства не оказывалось никакого религиозного давления, поскольку оно все равно не сделало бы короля ни более, ни менее верующим, второе — чтобы этот пост мог передаваться по наследству также и женщинам, и третье — чтобы королю было возвращено человеческое право вступать в брак с тем, с кем он хочет, и, уж конечно, не обязательно с лицом иностранного происхождения. Хотя в отношении последнего пункта у Яна начали появляться некоторые сомнения. Во всяком случае, не следовало так громко кричать о браках по любви и так пронзительно выражать свои сомнения.

Словом, смерть короля оживила в памяти Яна военные годы. Что же касается всенародного горя, то сам он испытал лишь грусть, которая охватила многих с уходом этого старого монарха, человека, сказавшего «нет» сперва немцам, а потом и норвежцам, не сумевшим жить своим умом.

Ян сидел на кухне, когда туда спустилась Фелисия с детьми, он встал рано и случайно услышал известие о смерти короля, которое передали примерно в половине седьмого. Он сообщил им это известие, и дети растерялись, не зная, как следует отнестись к смерти короля. Ян помог им разрешить сомнения, сказав, что умерший король был выдающийся человек, но уже очень старый и усталый, теперь он обрел покой, и если стоит о чем-нибудь горевать, то лишь о том, что в мире вообще есть смерть, но не о том, кого она забрала.