Былое — это сон

Ко всему этому можно добавить, что у человека всегда найдутся улики, доказывающие, что он сам виновен в случившемся. Много раз, когда то или другое преступление совершалось одновременно с какими-нибудь моими действиями, я невольно думал: улики налицо. Перечитывая написанное и ища против себя улик, связанных с убийством Антона Странда, я случайно обратил внимание и на то, что написано о Мэри Брук. Но все это игра, не более.

У меня нечиста совесть из-за смерти лишь двух людей: первый был дурак, который застрелился, когда я напомнил ему, что он должен мне двадцать долларов, и второй — Хенрик Рыжий, я никогда не признавался, что видел, как он утонул. Это было так страшно, и я, наверно, мог бы спасти его, если б не стукнулся головой, когда лодка опрокинулась, к тому же я плохо плавал.

Я долго сидел и смотрел на последние строчки. Такую легенду я придумал. Придумал еще тогда и рассказал бы, если б кто-нибудь узнал, что я был с Хенриком Рыжим, когда он утонул.

Но об этом никто не узнал. Я боялся его гораздо больше, чем ненавидел. Боялся его холодных голубых глаз под рыжим чубом, — он растоптал мою самую прекрасную мечту. Но он об этом и не догадывался.

Мне хочется, чтобы тебе никогда не пришлось пережить того, что пережил я в ту ночь, когда по болоту обходил озеро, где он утонул.

Первый раз я смотрю правде в глаза. Поверь, я действительно не знаю, как получилось, что лодка вдруг опрокинулась. Неправда, будто я плохо плавал, но он сразу пошел ко дну, а я за ним не нырнул. Уже у берега, когда я стоял по колено в иле, меня охватил панический страх, и я поплыл обратно. Мне никак не удавалось нырнуть поглубже, и вода была очень мутная. В конце концов я так окоченел, что чуть не утонул сам всего в нескольких метрах от берега. Но я ухватился за ветки упавшего в воду дерева и выбрался на берег.

Не знаю, мог ли я спасти его, думаю, что от холодной воды у него случились судороги и он погиб сразу. Теперь я уже и сам не знаю, только ли страх и растерянность погнали меня к берегу или, может, еще что-нибудь.

И на эти строчки я тоже смотрел очень долго. Как давно это было! Иногда требуется очень много времени, чтобы что-то продумать. Я не знаю, отчего опрокинулась лодка. Можно ли назвать это предумышленным убийством? Идешь ловить рыбу, по дороге встречаешь кого-то, кому желаешь смерти, и он вдруг погибает, случайно это или нет? Не встреться ты ему на пути, он, может, был бы жив.

Последнее время в Норвегии я боялся столкнуться с Гюннером в каком-нибудь пустынном месте. Меня бы постигла участь Хенрика Рыжего. У меня начинали дрожать колени при этой мысли, когда мне предстояло одному погулять с Гюллан. Ведь это было бы справедливо. Я знаю, Сусанна, тебе бы такое пришлось по душе, ты бы полжизни отдала за то, чтобы твой пристальный взгляд мог обрушивать потолки.

И все равно я погиб из-за Хенрика Рыжего, ведь он воскрес. Разве Гюннер не Хенрик? Иногда мне кажется, что оба они — один человек. Хенрик Рыжий вернулся, он многому научился в Царстве Мертвых и жестоко отомстил и Агнес и мне.

Не знаю, насколько Бьёрн Люнд сам верил своей истории, когда пытался выудить у меня пятьдесят тысяч, которые впоследствии, очевидно, переросли бы в более крупную сумму. Во всяком случае, он сделал только одну попытку, а вскоре произошло кое-что, и я смог схватить его за горло. После этого у меня с твоей семьей были порваны все отношения.

Однажды, спустя несколько дней после визита Бьёрна Люнда, у меня зазвонил телефон, портье предупредил, что ко мне поднимается какая-то дама.

Это была Йенни. До твоего появления на свет оставалось не так уж много времени. Она побледнела и осунулась. Твоя бабушка несколько раз приезжала в Осло по судебным делам. Повод, который привел Йенни ко мне, был не из приятных.

Она села на диван. Пальцы ее нервно щипали ковер, они были будто самостоятельные существа, независимые от нее.

Неожиданно она горько расплакалась. Сидя рядом, я гладил ее по голове. Несколько минут она всхлипывала. Я встал, запер дверь и снова сел.

— Отца утром арестовали.

Слова эти повисли в воздухе, как отзвук колокольного звона. Понимаешь, в те годы, когда ты родился, это было непростительно. Всегда неприятно попасть в тюрьму за уголовное преступление, но в те времена, когда тюрьмы только начали заполняться лучшими сынами и дочерьми Норвегии, попасть туда по уголовному делу считалось совершенно недопустимым.

По правде говоря, и Йенни и я давно уже ждали чего-нибудь подобного, раз уж он деградировал настолько, что вступил в национал-социалистскую партию. Мы как будто заранее слышали злорадные смешки: так ему и надо! В Норвегии Бьёрн Люнд не мог рассчитывать на чью-либо помощь. Крейгер в миниатюре, подумал я. Антиобщественный тип, бабник и веселый пьяница, ему в жизни встретилось больше настоящей любви, чем кому бы то ни было, и он всегда использовал ее в своих интересах.

В дверь постучали. Я приоткрыл ее, и мне просунули письмо. Сперва я бросил его на стол, но потом все-таки вскрыл. Я читал, прислушиваясь к сдавленным рыданиям Йенни.

«Из-за некоторых обстоятельств, вероятно, Вам уже известных, покорнейше просим Вас как можно скорее сообщить, признаете ли Вы свою подпись на векселе суммой в три тысячи двести крон (3200)»…

Глаза мои скользнули ниже, и я прочел имя Бьёрна Люнда.

Что тут можно было сделать? У них, наверно, набралось много таких векселей.

Йенни выпрямилась:

— Из отцовского банка?

Я не ответил.

— Сколько?

— Три двести.

Наступило долгое молчание. Я чувствовал себя очень скверно, но я не хотел платить за него. Не хотел.

Я стоял спиной к окну, сжав губы. В голове билась единственная мысль: я не хочу платить.

Йенни тут же уловила ее. Она с трудом поднялась.

— Мне надо идти, — проговорила она.

У нее были такие несчастные плечи. Она долго стояла, опустив голову. Потом подошла ко мне и заплакала, прижавшись головой к моей груди.

Почему ей непременно хотелось услышать отказ?

— Ты не можешь помочь ему?

— С меня довольно.

— Сколько он тебе должен?

— Несколько тысяч; Хватит. Если я его выкуплю, это будет не спасение, а только отсрочка. Знаю я их, этих сангвиников! Он вздохнет с облегчением и опять положится на случай. И все начнется сначала: через год или полгода он опять будет по уши в дерьме. Нет, не уходи! Постой! Выслушай меня! Ни при каких обстоятельствах я не стану помогать ему, это же все равно, что искать сангвиников через газету и оплачивать их счета!

Во мне все сжалось. Неужели это сорвалось у меня нечаянно, только потому, что Йенни стояла передо мной со своим горем, виновником которого был я? Ведь мои слова звучали фальшиво и плоско, будто я позаимствовал их из романа, который мог бы называться «Среди порядочных людей» или как-нибудь в этом роде. Нет, я не имею права читать нотации, Бьёрн Люнд — мошенник, нацист, вымогатель — приходится отцом Йенни, перед которой я в долгу. Ощутив вдруг ее тоску и ее муку, я спросил, не успев опомниться:

— Сколько?

Йенни уже отошла от меня.

— Сорок две тысячи, — ответила она, стоя у двери.

Почти пятьдесят.

— У него есть адвокат?

Она назвала фамилию.

— Ты иди, Йенни. Я все улажу. Если они его выпустят. Иначе я ничего делать не буду.

Она прислонилась к двери:

— Джон, больше ты меня не увидишь.

Я услышал ее последнюю мольбу, но мне нечего было ей ответить. Я стоял и смотрел в угол. Дверь открылась и тут же захлопнулась. Я с трудом протянул руку за телефонным справочником и в ту же минуту увидел книги, стопкой лежавшие на диване. Я листал справочник и шептал:

51

Из стихотворения Г. Фрёдинга.