Кочубей

Подающий всем своим рабом живот вечный.

XXVII

«Недаром, — заговорили казаки, — Господь посылает звезду с хвостом, недаром идут слухи, что в гетманщине по ночам ходят три сестры: смерть, голод и война; истину рассказывали и полтавцы, что в Ворскле под водою слышали звон колоколов и погребальное пение, — швед наступает войною на гетманщину, и чёрная печаль, как бурное море, закипела по всей Украйне, как губительная язва, разнеслась по православному русскому царству. Царь московский враждует с королём шведским, не хотят они друг другу подать руки, не хотят примириться; один — гордый победами, другой славен мудростью и крепкою верою в Бога; один хочет все царства разгромить, всех царей пленить, другой жаждет смирить строптивого шведа, прогнать его за пределы родной страны и утвердить своё царство.

Враждуют царь и король, а нечестивые ляхи, татары и изменники православному царю, тешатся сладкими замыслами, богатеют чудными думками; а крупными слезами плачут матери и жёны в гетманщине, думают чёрные думы несчастные невесты.

Шведский король вперёд раздаёт чины и награды своим вельможам: Шпарру выдал патент, назначив его московским губернатором; и в Берлине Шпарр на икру у подскарбия короны Польской Пребендовского, хвалился всем наградой, превозносит Карла XII, и заранее жалеет, что мудрый царь московский наголову разбит будет, и царство его разделится на княжества. Карл и квартиры могучему войску своему назначает в Москве: да как ему и не назначать — он король непобедимый: ему ли не управиться с неокреплою в бранях русскою силою? Русское царство богато верою в Бога, но слабо ещё силою человеческою, — а в битвах, мол, всё решает мощная длань и твёрдая грудь воина; в час битвы, когда длинные копья вонзаются в груди, когда пули впиваются в сердца — не молиться-де войску, не думать о вере целой армии, — так мыслит победитель датчан, саксонцев, поляков, так мечтал низвергнувший Августа II и надевший на Лещинского корону Польши, так думал король, приведший в трепет всю Европу.

«Есть у меня, — со своей стороны думал царь православный, — есть у меня дело правое, милость Божия, да верный помощник и советодатель, есть крепкий охранитель благословенной гетманщины, друг и добрый слуга Иван Степанович Мазепа; правда, скорбь и муки иссушили его, беспредельно преданного мне, но Бог укрепит силы его, и выступит он с храброю ратью своею, с славными рыцарями запорожскими, казаками-молодцами».

Гетман, получив от царя письмо, чтоб выступал в поход, заболел и с постели не встаёт. Тяжко пчёлам в улье без царицы-матки, сумуют и казаки, как быть им на войне без храброго гетмана: с веку вечного не случалось, чтоб казаки одни без батьки в поход выступали. Горе, тяжкое горе, враг ближе и ближе подвигает войско своё к славной гетманщине. Да и не век же думы думати, хоть и без гетмана, а надобно же казакам в поход идти. И потянулась мошная казацкая сила к светлому широкому Днепру, не раз уже поившему храброе казачество славою, не раз уже и красневшему вражескою кровью.

Весело в поход выступать, когда сердца воинов исполнены крепкой веры в Бога; не страшно рати смотреть на чёрное небо, занавешенное стаями кровожадных воронов, соколов и орлов; не ужасают казаков и бесчисленные стаи серых алчных волков, бегающих за ними; вороны будут клевать очи убитых врагов, алчные волки будут терзать вражьи сердца, а милосердный Бог спасёт и помилует православное казачество.

Но вот горе: слух, разнёсся, что гетман Мазепа тайно польских послов принимает, сам пишет к шведскому королю. Как чайки по Днепру шныряют за рыбой, так проклятые иезуиты, шпионы Мазепы и шведов, рыщут по гетманщине, всякие слухи добывают и доносят королю и гетману. Не устрашает их пытка огнём, которою пытали польского шляхтича Улишина, посланного от Понятовского к Мазепе донести о приближении к гетманщине Карла, и о желании его знать от гетмана, скоро ли он присоединится к нему с казаками.

Кто проникнет в сокровенные мысли Мазепы; он скрытен от всех, не такое наступило время, чтоб быть откровенным; не вымолит у него признания и крестная дочь его, первое на старости лет утешение его, не вымолит и Матрона Васильевна, дочь несчастного Кочубея, жена Чуйкевича; она день целый проводит с гетманом, сама грустит, сердце вещует ей тяжкое горе, словно отец её казнён и мать в тюрьме, а она не знает этого. Мазепа скрывает от неё, скрывает и муж, сделавшийся другом Мазепы.

Рано утром, в один день зазвонили в Стародубе, громко заиграли в звонкие трубы, забрякали в голосные литавры, взбежали казаки пушкари и пищальники на валы, задымились фитили; зарядили рушницы, обнажили острые сабли, стоят — и смотрят в синюю даль. Взвивается серая пыль и ярко блестят ружья от солнца, и хлобышат развевался ветром красные знамёна шведские. Стали стародубцы твёрдою стеною, не дадут они взять своего города нечестивым шведам.

Да чего страшиться стародубцам, сам гетман с отборными казаками поспешает к ним; Бог поднял его на ноги от болезни; киевский митрополит Иоасаф Краковский соборовал его маслом и — гетман выступил в поход.

Поспешили казаки с гетманом и пришли к Десне под Новгород-Северск.

Стало благословляться на свет Божий, кровавая заря поведала свет дневной, гетман вышел из персидского шатра своего, сердюки подвели ему дорогого коня вороного, вложил он старую ногу свою в серебряное стремя, сел на коня, бледный и седой — не тот Мазепа, что, когда-то, за вечной памяти при Самуйловиче, гарцевал по степи, поспешая в Крымский поход. Теперь сел старик и трясётся; хотел что-то сказать, поднял руку, — рука опустилась, губы охололи и не растворялись; кивнул головою, поднял ещё раз руку и едва вымолвил, указывая на шведов:

— Козаки молодцы, храбрые рыцари, скорее за мною, а то погибнем: и за нами беда, и перед нами беда! Гайда, сыны мои любезные, послушайте седаго батька вашего, за мною. Гайда!.. Пришпорил коня, и конь, как стрела, помчался к шведам; тут-то очи всем открылись; и немногие казаки последовали за ним; потянулся и обоз, а в обозе крестная дочка Мазепы; куда гетман и Чуйкевич, туда и она, несчастная.

Вот и верный гетман, вот и подпора и надежда православного царя, вот и радость и спасение Украины!

Изменил Мазепа Богу, царю и казакам, изменил на свою погибель. 29 октября явился Мазепа к Карлу, обедал с ним и после обеда положил к ногам Карла свою гетманскую булаву и бунчук, простился с королём, сел на коня; заиграли в честь его шведские трубы и литавры, изменник поехал в свой шатёр, поставленный уже среди шведского войска.

Услышал царь про измену Мазепы и — проклял его; и церковь утвердила слово царское; в один голос слились все звуки колоколов гетманщины, в одно слово соединились сотни тысяч голосов гетманцев и православного русского войска; и промчалось по всей гетманщине имя Мазепы в притчу злобы, коварства, нечестия и предательства, до сего дня.

Столицу гетмана, Батурин, защищаемый сердюками, взял князь Меншиков, разорил гнездо изменника, и Батурин сжёг.

Война продолжалась, шведские войска подступили к Полтаве и начали осаду города.

Полтава — не была твердыня, несокрушимая крепость: десять верных казаков вверх на копьях подняли бы всю её, будь это вражеская крепость; но Полтава тверда была верой в Бога, и шведское войско не могло взять её. Несколько раз сам Карл нападал с многочисленным войском на ветхие хатки, построенные на горе и обнесённые частоколом; саппами сквозь валик из полисад подкапывался — и наши абшит давали шведам, писал царь в своём журнале.

Приехал царь, и осаждённым письма посылал в пустых бомбах. Полтавцы благодарили Бога, что царь прибыл к армии и скоро обещает освободить их от неволи и козней вражьих, и также в бомбах послали к нему письмо, через которое уведомили, что у них пороха почитай за нтьт.

Царь видел, что быть большой битве и не медлил распоряжениями к ней: 26 июня собрал он в шатёр свой всех знатных военных генералов, советовался с ними о битве и составил план. Кончился совет, он вышел из шатра, — докладывают, что привели пойманного польского перемётчика, который сказал, что на утро другого дня Карл хочет начать битву.