Месяц Аркашон

— Нет. Не секрет. Умереть здоровым и незаметно. В смысле, для самого себя незаметно. Чтобы не понять, что умираю. Очнуться уже там, с другой стороны.

— А если ее нет? Другой стороны?

— Ну, тут уж ничего не попишешь. Главное — умереть незаметно.

— Странная мечта, — удивляется Попка. Рыбак ничего не сказал, но посмотрел на меня как-то гадостно.

— А я не успела, — продолжает болтать Попка, — а если бы успела, то загадала бы.

— Стать Луной? Зачем, Попка?

— Красиво. Мимо меня порхали бы энгелы. А я бы такая кружилась таинственно в космической мгле. А ты загадал желание, Рыбак? Нет? А какое бы загадал?

— Плыть. — Рыбак отвечает с паузой, увесисто. Плюнул на причал. — Вечно плыть.

— А я поняла, кем считать плывущих. Энгелами. Они тоже — ни живые, ни мертвые. И летают по небу медленно, словно плывут. Но ты совсем не похож на энгела.

— А на кого же я похож?

— Ты? На черта, конечно… Садист-маркиз на хвосте повис, рожки обломали — в сраку затолкали…

Они сомкнулись в беседе, и беседа уплыла от меня, унеслась проснувшимся ветром. Я ложусь на доски. Напряженно вглядываюсь в звезды, далеко выпучиваю глаза, а потом резко закрываю их, и контуры звезд продолжают жить на обратной стороне век. Я давлю большим и указательным пальцами на глазные яблоки, и тогда внутренний взор заливают ртутные пульсирующие узоры: на манер тех, что таит калейдоскоп. Конечно, если умереть незаметно, не будет возможности вспомнить перед смертью самые важные моменты жизни. А это вроде не совсем верно. Надо бы пробормотать перед вечным сном четки даров, перечень чудес. Вода плещется внизу, за звуком спешит запах — мокрого дерева, свежести, облепивших сваи заквашенных микроорганизмов. В сущности, мы все в вечном плавании. Материки, как известно, беспрестанно перемещаются по мировому океану. И даже размножаются делением.

Я хотел поделиться радостью эврики с Рыбаком. Даже приподнялся на локтях, чтобы вступить в разговор, но меня отвлекла какая-то новая мысль, и обнаружил я себя в разговоре позже и совсем с другим сообщением. Трава пробила меня на болтливость, и я рассказал Пухлой Попке и Рыбаку, как и зачем попал на виллу «Эдельвейс». То есть о том, что я давно профессионально трахаюсь за деньги, я благоразумно умолчал. Рыбака и Попку, я чувствую, это признание напрягло бы. Но о том, что я должен играть Мертвого Мужа, и о сложностях, возникающих при выполнении задания, я проболтался подробно.

— Капец! — восхитилась Пухлая Попка. — Да она треханутая!

— По всему остальному нормальная.

— Да как же хотеть, чтобы другой человек… Не представляю.

— Вот она хочет.

— Она сука, — сказал Рыбак. — Она просто сука и все врет.

— Не беспоклепся, Рыбак, за чужую телку, — это уж и Попка не выдержала. Одновременно с ней и я начал:

— Я просил тебя не говорить о ней, и ни о ком…

Пухлая Попка стащила со своих волос резинку и попыталась соорудить Рыбаку кокетливый примирительный хвостик. Рыбак отпрянул.

— Она к нему равнодушна была. Сука. Он погиб из-за нее. Она просто все врет.

— Может, равнодушна, а когда скопытился — стала неравнодушна, — предположила Пухлая Попка. — С бабами такое случается. И заодно сиганула с катушек. Тоже случается…

— А такие не прыгают с катушек, — злобно возразил Рыбак. — Она деловая до жопы. Брильянты копит. Она не может страдать или там сойти с ума. Устраивала скандалы из-за наших прогулок на лодке: так, сука, она не за него боялась! Она бесилась, что не может контролировать его! Пока он плывет! Да и наш приятель, — Рыбак усмехнулся, — утверждает, что у бабы чердак нормально обставлен. Нет, она замышляет какую-нибудь дрянь. Точно тебе говорю: замышляет тайную дрянь!

— Какую? — тупо спросил я.

Что-то произошло. Где-то в астральных сферах что-то звякнуло: дзынь. Снова скользнула по небу хвостатая запятая. Слева, на периферии зрения. Ничего я не успел загадать. Я и прошлый раз не успел, если честно. Соврал, что успел. Я вообще никогда не мог успеть мыслью за небесной запятой. Кроме одного случая: в Амстере мы с Алькой застали метеоритный дождь, там они такими гроздьями валились в каналы, что не успеть было невозможно. Я тогда загадал, чтобы Алька оставалась со мной: не сбылось. Да, но «дзынь» касалось не метеорита. Рыбак выдвинул предположение, что у моей с Женщиной-кенгуру игры есть тайная цель. У Попкиной Игры нет, а здесь есть. Предположение, в общем, совершенно естественное. Почему я сам об этом не думал? — Бог весть.

— Какую цель?

Выпивка у нас кончилась.

— Подлую!

— Слышь, она хочет, чтобы ты перед кем-то засветился вместо мужа. Будто он не утоп, — сказала Попка.

Дзынннь!

— Кому? — закричал я. — Все знают, что он погиб! Да я на него и не похож вовсе! Никакие репетиции не помогут!

— Погоди, она еще сделает тебе пластическую операцию! — встрял Рыбак. — Во сне. Чтобы незаметно. Как смерть твоя незаметная, ссыкливая.

— Новый шнобель врежут, — прыскнула Попка. — Может, есть чел, который не знает, что Мертвый Муж мертв? Какой-нибудь больной…

Дзынь-дзынь.

— Брат, — пролепетал я.

— Кто? — не расслышала Попка.

— Брат, конечно! Полоумный Жерар. Он настоящий хозяин наследства, а твоя сучка просто управляющая! Жерар лежит в ауте, в инвалидной коляске, и она хочет тебя ему показать! Тебя в роли мужа! Жерар ни черта не соображает, он может поверить. Хоть топись!

Что-то слишком рассудительно говорил Рыбак. Будто ему уже довелось неспешно обдумать эту версию. Хотя версия вроде бы родилась секунду назад.

— Что-нибудь там в завещании перемутить… — предположила Попка.

— Как пить дать! — сказал Рыбак. — Я уж не знаю, что у них там нарисовано в завещании, но чего-то она от него хочет.

— Притормози, — засомневалась Попка. — Но если он в ауте… Он, вообще, дееспособельный? Если шарики скрипят, он нашего приятеля за брата не признает. Если он в невменялове, так и подпись недействительна. Не вытанцовывается.

— Да, — пролепетал я. Не хотелось мне, чтобы вытанцовывалось.

— А все привыкли, — сообщил Рыбак. — Он всегда был невменяемым, а в этих делах — подписи там, бумаги, акции — очень даже вменяемый. То есть тюфяк тюфяком, все вино всегда на рубашке, все просрет, а как до денег доходит — все знает. В какие акции вложить, из каких выложить, кому дать, кому не дать. После этого… как он в коляску сел, ему же нужно было управление брату передать! И потом, когда она его грохнула, тоже ведь наверняка Жерар бумаги ей какие-то подписывал… Если она до сих пор на вилле хозяйничает. Только ни черта у вас не выйдет! Жерар тебя братом не признает, хоть топись!

Рыбак даже протрезвел в приступе ораторского мастерства. Гордо оглядел меня, Попку и звезды. Я, напротив, совсем раскис. Мою жизнь пытались поставить с ног на голову. Сценарий Рыбака, если вдуматься, вовсе не фантастичен. Зачем просить человека играть роль другого человека? Естественный ответ: чтобы выдать его за другого человека. От травы или от этих рассуждений, но голова моя раскалывается ровнехонько пополам. Надо выпить, чтобы примирить половинки. Выпить нету — надо идти в город. Рыбак и Попка продолжают убеждать друг друга, что Женщина-кенгуру ведет двойную игру, а у меня вместо мыслей расплылось во весь мозг жаркое красное марево. Помню, мы заходили в «Пират», кажется, и пили, кажется, ром. Светлый ром «Баккарди», слышал я по радио, самая популярная в мире марка крепкого алкоголя. Мы пуще прежнего поддержали ее популярность. Потом, кажется, мы еще курили. Снова пили: у распятия при Нотр-Дам. Очнулся я на перекрестке Отрицания. Рыбак орет:

— С чего ты вообще решил, что сможешь сыграть его роль?! Кто ты такой? Жалкий клоун, слюнявый кривляка! С чего ты решил, что сможешь с ним тягаться, урод?!

— Ничего я не решал, — бормочу я. — Меня пригласили…

— А ты не оправдывайся! — разжигается Рыбак. — Знаешь, он никогда не оправдывался! Это перед ним все оправдывались, а он — дудки! Он даже тогда не оправдывался, когда с Жераром это случилось… Он был сильным, понял? Ты бы вышел в море в бурю? В море — в бурю?!