Мертвые не разговаривают

Он смотрел вслед удаляющейся Алене. В голове гудело.

Кто‑кто, а уж она точно верит. И уже это немало.

Люди рассаживались на принесенные лавки. Гомон усиливался.

Андрей сплюнул себе под ноги. Что ж, он обещал девчонке не спорить – и сдержал обещание. Но обещания смириться с ее наказанием он не давал.

Староста, отошедший проверить собравшихся, вернулся.

— Мы готовы, — сказал он.

— Ну и сволочи вы, — глядя ему в глаза, сказал Андрей.

Они простояли с полминуты, сверля друг друга взглядами, затем Степан Михайлович молча указал на людей. Те сидели почти в полной тишине. Слышно даже, как потрескивают факелы.

Андрей кивнул, вышел к собравшимся. Они расселись полукругом. Ни дать ни взять – внимательное жюри приготовилось выслушать выступление конкурсанта.

Он рассказывал быстро, опустив подробности о стычке с призраками возле детского дома и игры внутри его стен. Зато во всех красках, как мог, поведал о крушении речного трамвая и гибели всех его пассажиров.

Его слушали внимательно. Не перебивали. Лишь изредка что‑то нашептывая соседу, хмурясь, кивая.

— Думаю, все дело в том, что их кто‑то держит. Не дает покинуть этот мир, — заканчивал Андрей. — И этот кто‑то живет среди вас. Пока души погибших детей в полной мере не получат причитающуюся им… дань, плату – они не уйдут. Граница не исчезнет, а их «игры» продолжатся. Тот, кто их держит, имеет непосредственное отношение к трагедии. Так или иначе.

— Это что же получается? — послышался хриплый мужской голос. — Жертвоприношение какое? Господь всемогущий, да что же это делается?

— Называйте, как хотите, — пожал плечами Андрей. — Смысл от этого не изменится.

— А почему это мертвые вдруг заговорили? — спросил молодой голос. — С нами никогда – ни словом не обмолвились. Только жрут – и всего делов.

По рядам собравшихся прокатилась волна негромких смешков.

— Не знаю. Они, хоть и убийцы, но все равно остаются детьми. Ваши дети способны в полной мере отвечать за свои поступки? Думаю, те, которые заперты в кошмаре, не способны. Но подсознательно все же хотят вырваться. Ищут помощи.

— И нашли ее у тебя?

— Нет. Я всего лишь посредник.

— А откуда мы знаем, что ты не один из них? — послышался высокий голос. С лавки поднялась худая женщина, закутанная в длинное нечто, напоминающее плащ, но куда более плотное, вроде бы подбитое мехом. — Кто может жить сразу на этом и том свете?

— А вдруг это новая игра у них такая? — поднялась еще одна женщина. У Андрея создалось впечатление, будто после каждого слова она жует собственные губы. — Им только того и надо, чтобы мы друг друга на ножи взяли. Сами‑то дотянуться не могут. Вот и подослали мальчика… – последние слова она почти прошипела.

— И то верно! — снова заговорил мужик. — Сейчас выберем жертву. По горлу – раз. Ан не тот окажется. Даже если верно, что детки мести требуют. Кто знает, чего им надо?

— Да смерти нашей!

— Смерти!..

Голоса звучали все чаще. В перепалку, никак не обсуждение, вступали все новые люди.

Андрей посмотрел на старосту. Тот стоял чуть поодаль и наблюдал за происходящим. На лице полное спокойствие. Не понять – на чьей он стороне и какие выводы из услышанного сделал для себя. И ведь он, Андрей, пока не сказал главного.

— А самого его порешить! — выкрикнул кто‑то из задних рядов. — Прожили двадцать лет – и еще проживем. Чего мы не видели там, с той стороны? — кричащий закашлялся, но все равно продолжил. — Одни душегубы да сволочи продажные. А здесь мы сами себе хозяева! Нашли же, как ужиться с городом? Нашли! И неплохо живем…

Он не закончил фразы, так как на него накинулись чуть ли не с кулаками. Похоже, кого‑то жизнь в закрытой деревне все же не устраивала.

— Пустить ему кровь! — противно закричала худая женщина. — Небось, и нет ее – тухлятиной потянет.

— А Аленка‑то, Аленка – бесстыжая! — вторила ей соседка. — Небось, она‑то знает, что у него там живое…

— Молчать! — голос старосты перекрыл разросшийся галдеж. Люди присмирели, вернулись на места. — Решение непростое и требует тщательного обдумывания.

— Это что же, родню своими руками? А где гарантии?

— Гарантий нет. И это чистая правда, — сказал Андрей. — Не стану лгать. Они не сказали напрямую. Все мои выводы – лишь плод моих умозаключений. Я видел немного больше вашего, но все равно не могу поручиться, что не ошибся.

— А ты, Степан Михайлович, часом, не виноват? — говорившего Андрей не увидел, но кричал явно мужчина. Причем его язык прилично заплетался. — Ты же учителем был. Так? Вдруг сам чего детишкам и наговорил, что они теперь осерчали на всех?

— А ты моего мужа не тронь! Поболе твоего для деревни сделал. Жилы рвал, чтобы ты, скотина, сейчас жил в сытости и под доброй крышей!

Галдеж и крики вспыхнули с новой силой.

Андрей стоял, не понимая, что происходит. И он‑то надеялся, что все решится за какой‑нибудь час. Час еще не истек, а аборигены готовы с кулаками защищать свою точку зрения. Оно и понятно – ключ к возможному спасению лежит через смерть. Что будет, когда они узнают, что лишены возможности выбора?

— Это не все, — повысил голос Андрей, стараясь перекричать вконец проснувшихся людей. Странно, но шум спал. — Они хотят, чтобы к ним пришли все. Будут ждать у детского дома. Только там гарантируют безопасность. Они сами выберут тех, кто виновен в их гибели. Остальных отпустят. После того как уйдут призраки – вы сможете вернуться в реальный мир – барьер спадет. Решение за вами. Я вам больше не нужен. Мог бы уйти – ушел, но тоже завишу от вашего решения. У меня больше нечего сказать.

Люди сидели, точно пыльным мешком пришибленные. Столько лет прятаться от призраков, учиться не попадаться им на глаза – и вот тебе, собраться кучей и идти на заклание. И что самое поганое – никакой уверенности, что все действительно закончится. Даже если призраки действительно сдержат данное ему слово.

— Ты уверен в своих словах? — Степан Михайлович подошел тихо, встал рядом.

— Иных вариантов не вижу. Куда идти и с кем говорить еще – не знаю. Похоже, решение принять придется.

— Тебе легко говорить. Ты ничем не рискуешь. Мы же… Они правы. То, что ты предлагаешь, — самоубийство. Безумное и очень болезненное. Пусть не для всех. И при всем при этом, не знаю почему, я тебе верю. Но этого мало. Решение должно быть общим. Я не стану давить. Не имею права.

— И как быть?

— Пусть подумают.

— Не хочу торопить, но я долго не продержусь, — Андрей повернулся к старосте. — В любом случае – у вас есть пища для размышления. Уверен, выполнить условие призраков детей сможете и без меня.

— Не продержишься?

— Попробуй не спать несколько дней, поймешь меня.

— Да–да… – рассеянно произнес староста. — Подожди, сейчас позову свою старуху, сделает тебе чай.

— Не стоит. Думайте. Ты бы не стоял в стороне. Все‑таки решение важное. Касается каждого из вас.

Андрей сам не заметил, как перешел на «ты», хотя при общении с малознакомыми людьми обычно использовал уважительное обращение. Но собеседник, похоже, не обратил внимания на подобную мелочь. Староста выглядел растерянным. Он будто не мог для себя решить – то ли присоединиться к гомонящей толпе, то ли остаться сторонним наблюдателем.

— Где Алена?

— Там… – Степан Михайлович рассеянно махнул рукой в сторону, потом поднял на Андрея взгляд. — Не вздумай ходить к ней.

— Ты же понимаешь – все ваши законы исчезли. Исчезли несколько минут назад, когда люди узнали о пути к возможному спасению. По–прежнему уже не будет.

Староста молчал.

— Не буду мешать, — Андрей пошел вглубь деревни.

От того мертвого спокойствия, которое встретило его с полчаса назад, не осталось и следа. Не все остались на месте «собрания». Некоторые разбрелись по домам, по улицам. Небольшими группами, парами, в одиночку. И всюду разговоры, споры, рассуждения.

Вряд ли кто‑то помышляет о сне. И по–прежнему действительно не будет. Они или согласятся искать того, кто необходим призракам, или останутся по две стороны баррикад. Наверное, надо бы чувствовать себя виноватым. В конце концов, люди действительно жили двадцать лет и прожили бы в уже устаканившемся укладе еще не один год. В этом сомнений нет. Но пришел незваный гость и все поставил с ног на голову. И все же Андрей не чувствовал вины. Он до сих пор не был уверен в своем выводе относительно способа спасения, но в содеянном не раскаивался. Он больше не может тащить все на себе. Слишком тяжело, слишком устал. Стоит немного расслабиться – и мир вокруг замирает, становится вязким.