Дом с привидениями

Тяжелые шаги медленно, слишком медленно приблизились. Потом стали удаляться. Он ходил по дому. Прошел еще раз по коридору, заглянул в одну комнату, потом в другую — было слышно, как он переступает порог и топчется там, внутри, — после спустился на первый этаж, долго топал в кухне и прихожей. Почему его не слышат ни Парфен, ни новая горничная Стеша? Ну Парфен старый, спит крепко, да еще если выпьет малость, но Стеша-то!.. Ведь он там топочет прямо у людской!

Затем опять заскрипели ступени — он поднимался наверх. Дошел до ее двери. Остановился. В какой-то миг девочка подумала, что сейчас он переступит порог и войдет. Ее дверь не запиралась — достаточно было толкнуть ее и… А чем толкнуть? А что, если у него нет рук?

Воображение тут же нарисовало странное существо с двумя толстыми ногами, без рук, с головой, растущей прямо из плеч, с двумя горящими в темноте глазами и с длинным хоботом, заканчивающимся почему-то несколькими гибкими червеобразными отростками, покрытое густой шерстью грязно-рыжего цвета. И больше — ничего. Ни рта, ни ушей, ни хвоста. Чем оно разговаривало? Неизвестно.

Существо некоторое время простояло за дверью. Не было слышно шагов, оно — он! — не переминалось с ноги на ногу. Но девочка была уверена, что ночной гость все еще там. Горят круглые глаза, чуть подрагивает длинный хобот. Он чего-то ждет. Какого-то слова? Знака?

Девочка лежала неподвижно, боясь шевельнуться, боясь вздохнуть, боясь выдать себя. Удушье и страх навалились на нее, как две пуховые перины. Она терпела, стиснув зубы, и внезапно почувствовала, что осталась одна. Кто бы там ни был, он ушел, исчез, отступил. В доме было тихо. Слишком тихо. Подозрительно тихо, словно не осталось ни одной живой души. Но девочка не задумывалась об этом. Она так обрадовалась исчезновению ночного гостя, что почти сразу уснула.

И ей приснился слон. Обычный серый слон в цветной попоне, как в бродячем цирке, который проходил через их городок прошлым летом и задержался для единственного представления. Вот только этот слон не танцевал под музыку и не кидал хоботом мячи, а просто стоял и смотрел, переминаясь с ноги на ногу.

Три пожилые дамы сидели на скамейке в парке.

Парк на окраине города был молодым. Еще несколько лет назад тут была роща, принадлежавшая одной помещице. Скончавшись в богадельне, старушка завещала городу свой особняк в центре и эту рощу на окраине. Отцы города скинулись кто сколько может и сделали из рощи городской парк: разметили дорожки для прогулок, вырубили старые больные деревья и заросли кустарника. Личный архитектор городского головы генерала в отставке господина Вышезванского разбил лужайки, украсил дорожки декоративными кустами, почистил пруд и устроил целый каскад из ручьев. Сделали новые мостки на берегу пруда и устроили там лодочную станцию, где каждый мог взять напрокат лодку и летом прокатиться по тихой глади пруда, любуясь на растущие вокруг ивы. Даже закупили несколько статуй, которые расставили на клумбах. Хотели так же оборудовать фонтан, как в столичном Веселом парке, но денег не хватило.

Но все же часть парка так и оставалась запущенной, и здесь на старой скамейке, которая чудом избежала починки и покраски, сидели три пожилые дамы.

Собственно, в этом еще не было ничего необычного — нет закона, запрещающего пожилым дамам сидеть на скамейке в парке, — но дело было поздней ночью. Час тому назад сторож запер ворота парка. Он не тратил время на совершение обхода — с полудня задувал холодный ветер, пару раз принимался накрапывать мелкий дождик. Посетители убрались из парка, не дожидаясь вечера, и никто не видел трех пожилых дам, сидевших на скамейке.

Собственно, пожилыми их можно было назвать весьма условно — двум из них на вид было лет около сорока — пятидесяти, и лишь одной было чуть за шестьдесят. Они долго сидели и смотрели сквозь ветки кустарника на рябую от ветра поверхность пруда. Все трое прекрасно видели в темноте и не нуждались ни в фонарях, ни в луне и звездах.

— Она заставляет себя ждать, — негромко произнесла самая молодая, пышнотелая, довольно небрежно, как-то по-деревенски одетая рыжеволосая женщина. — Как всегда!

— Что поделать, — вздохнула ее соседка. — До полуночи еще есть время.

— Совсем немного, — продолжала рыжая, запрокинув голову, словно что-то могла рассмотреть в разрывах туч. — Не более получаса.

— Мы ждем совсем недолго, — откликнулась третья. Она сидела удивительно прямо, двумя руками держась за трость, и, пожалуй, единственная из всех имела право именоваться старухой. — Имейте терпение!

Резко, словно сквозь них продирался кто-то большой и тяжелый, зашумели ветки деревьев у них над головами. Потом что-то упало на траву с ближайшего дерева, и почти сразу послышался голос:

— Перемываете косточки?

Три дамы вздрогнули и обернулись — возле дерева стояла довольно-таки богато одетая молодящаяся брюнетка с вуалью вдовы на шляпке.

— Сестра Виктория, вы, как всегда, точны! — промолвила старшая из трех дам, поджав губы.

— В отличие от вас у меня есть в городе дела, — откликнулась та, обогнула скамейку и уселась на край. — Что случилось?

Дамы переглянулись. У их знакомой Виктории имелась небольшая лавочка, где та торговала кустарными сувенирами и настойками собственного изготовления. Два городских аптекаря недолюбливали ее, но поделать ничего не могли. Лавочку давно бы уже прикрыли, если бы не супруга городского головы, его высокоблагородия господина Вышезванского, которая утверждала, что ей от мигреней помогают только капли матушки Виктории.

— Что случилось? — повторила она.

Дамы переглянулись, словно застигнутые на месте преступления.

— Моя племянница, — наконец выдавила старая дама с тростью и как-то сразу съежилась под взглядом Виктории.

— Та самая?

— Да.

— Что с нею?

— Ничего. Пока ничего. Но я получила знак. И завтра на рассвете выезжаю к ней.

— Почему? Она собирается вернуться?

— Не знаю. Но моя поездка к ней будет очень удачна. Я собираюсь вернуться не одна! — И она гордо выпятила подбородок.

— Елена возвращается? — встрепенулись остальные слушательницы. — Как? Почему ты нам ничего не сказала, сестра Маргарита? Вот так сюрприз! — посыпались восклицания со всех сторон.

— Я хотела сохранить все в тайне, — поджала губы та, которую назвали сестрой Маргаритой. — Кроме того, знаки, полученные мною, нельзя толковать однозначно. Но, как бы то ни было, мы можем снова надеяться.

— А я сообщу куда следует, — решительно сообщила Виктория.

Три дамы вздохнули, но ничего не сказали — в подобных делах последнее слово всегда оставалось за нею. И останется таковым еще долго.

Где-то в парке заухала сова. Ей ответила другая. Испуганно заорали сонные вороны, захлопали крыльями в ветвях огромных тополей. Дамы с тревогой огляделись по сторонам, а потом одна за другой поднялись со скамейки и, коротко попрощавшись, отправились по дорожкам в разные стороны. Задержалась только Виктория. Она поднялась последняя, не спеша обошла скамейку и, подойдя к ближайшему дереву, с удивительным для ее возраста и сложения проворством полезла наверх. Не прошло и минуты, как она скрылась в кроне.

Налетел ветер. В его вихре что-то большое пролетело над парком и скрылось вдали.

Утром девочка проснулась поздно. Обычно ее будила мама — наклонялась, гладила по голове, целовала в щеку и говорила что-нибудь ласковое. Например: «Доброе утро, малышка! Открывай глазки! Пора собираться на занятия!» А сегодня утром мама не пришла.

Девочка встала, сунула ноги в домашние туфли, прислушалась. В доме кто-то был, и она сначала обрадовалась: раз есть люди, значит, все идет, как обычно и он только приснился. За стеной в противоположном конце коридора слышались шаги, голоса. Всхлипывала и приглушенно причитала какая-то женщина. Наверное, кухарка, сообразила девочка. Она жила во флигеле и ночевать уходила к себе, но приходила на рассвете и вместе со Стешей хлопотала по хозяйству, иногда приводя и своего чуть придурковатого, но очень сильного сынка — если старику Парфену требовалась помощь. Да, наверное, это она. Но почему она… плачет? И почему ей отвечают чужие голоса? А где папа и мама?