Страница 94 из 110
— У меня. Гостит пока.
— Попроси ее, пусть посмотрит, кто это у меня в курятнике вылупился.
Оставив калитку открытой, женщина вернулась в дом и скоро вышла с высокой худой старухой. Они заспешили за ним к его дому.
Возле курятника молодая женщина засмеялась:
— Да ну вас, право. Я уж думала — крокодил какой вылупился. А это же цыплятки.
— Сам вижу, что не страусы. А кто? Петухи, куры? Вот вопрос.
Старуха нагнулась, держась рукой за поясницу. Андрей Данилович настороженно застыл.
— Да вот думаю, — сказала она, — те вон, четыре-то, кочеты, а две — курочки.
— Точно это? — нахмурился он.
— Дык ведь стара уж я стала, плохо вижу...
— А-а! — обрадовался Андрей Данилович. — Так бы сразу и сказали. Пять петухов здесь.
Старуха обиженно поджала губы:
— Ой, нет. Две-то точно курочки. А остальные, выходит, петухи.
Ехать ему надо было не на завод, а в горисполком — на совещание. Машину он не вызывал, а ехал в трамвае. Всю дорогу не шла из головы эта досадная промашка с цыплятами. Он злился. Вот еще навязалась забота: что он, заведующий птицефермой, что ли? Хорошо старухе: живет в деревне, и куры для нее не забава, не декорация для двора, а жизненная необходимость. Вот и разглядела сразу, что к чему, хотя и подслеповата. Встает небось у себя дома рано, относит в курятник вареные картофельные очистки, размоченные корки хлеба, кормит кур, а потом возвращается в дом, берет подойник и идет доить корову; несмотря на старость, на боль в пояснице, днем еще и для колхоза поработает, позднее прополет в огороде грядки, а к вечеру затеет стирку, да не в стиральной машине, а в корыте — взобьет там пышным снежным сугробом мыльную пену, упрет в плоский живот стиральную доску и будет с силой жулькать белье по ее оцинкованным ребрам. И руки у ней, как у его матери, длинные, синеватые от набухших вен, с узловатыми пальцами.
В горисполкоме он сидел в душном зале и с напряжением вслушивался, о чем говорят люди. Кое-что слышал, но многое и пропускал: мысленно он возвращался то к этим дурацким цыплятам, то к старухе, почему-то все представляя, как она жулькает в корыте белье, то думал о сыне, который вернулся домой под утро, воровато пробрался в комнату и скоренько улегся под одеяло.
После совещания Василий Павлович Худобин спросил:
— Ты не заболел ли, случайно? Что-то вид у тебя не того...
— Здоров я, — отмахнулся он. — Здоров.
В городе с утра стояла жара, улицы, машины на них, троллейбусы — все было белым от зноя. Солнца в слюдянисто слоящемся, затянутом маревом небе разглядеть было трудно: оно проглядывалось размытой магмой или расплавленным в мартеновской печи металлом. Дома нагрелись, от них так и веяло жарой... Потоптавшись у горисполкома, Андрей Данилович решил на завод не ехать, срочных дел там не предвиделось, а сходить и посмотреть, как строится тот экспериментальный дом. Зачем — он и сам не знал. Никто дома, разве что вот сын в саду, о переезде больше не заговаривал, никаких заявлений они никуда не подавали, но почему-то потянуло его на стройку, и все.
Кран на строительной площадке, позванивая, легко поднимал с земли штабеля белых кирпичей уже на уровень пятого этажа; каменщики поспешно, словно боясь обжечь пальцы, хватали кирпичи, бросали на слой раствора, ловко выравнивали их и постукивали по кирпичам рукоятками мастерков.
Не останавливаясь у забора, Андрей Данилович обогнул дом по твердой изрытой земле. Возле проема будущего подъезда стоял молодой рабочий в спецовке и с серыми засохшими каплями раствора на носу и щеках; подойдя к нему, Андрей Данилович спросил:
— Здесь работаешь?
Тот внимательно посмотрел на него, затем оглянулся по сторонам, покосился на кран и только после этого ответил:
— Допустим — здесь. А что?
— Так... Квартиру в этом доме дают, вот и пришел посмотреть.
— А-а... Глядите, глядите, — снисходительно ответил рабочий, снял с руки большие рукавицы и похлопал ими, вздымая пыль. — Закурить не найдется? Бежать в магазин некогда, машина тут одна должна подойти...
Андрей Данилович ответил:
— Не курю.
Рабочий посмотрел на него почему-то с большей заинтересованностью.
— Бросили?
— Никогда не курил.
— А-а... Вам легче. На каком этаже квартиру дают? Покажите. Отделаем, как конфетку.
— Точно еще не знаю, — отговорился Андрей Данилович.
— Ничего. Здесь все квартиры будут хорошие.
— Интересно, а с материалами у вас как? — спросил он рабочего.
— Всяко. Но в общем — не жалуемся. Хватает.
— А горячую воду сразу подведут? Газ? Или наканителишься?
— Все сразу, понятно, — и газ и ванна тебе... Грей кости хоть каждый день.
— Значит, сразу? Но в срок-то, поди, не уложитесь?
— Почему это не уложимся? Будь спок, папаша, не волнуйся: все будет в норме. — И с гордостью добавил: — Пока идем с опережением графика.
Андрей Данилович кивнул:
— Раз так, то ладно.
Он ушел со строительной площадки и побрел по улицам куда глаза глядят, но сознательно в другую сторону от сада, от школы, где во время войны находился госпиталь. Перегретый асфальт тротуаров мягко утопал под подошвами туфель.
Здесь, в этой части города, он тоже бывал редко и удивлялся, как много всего понастроили. За дорогой, на свободной от домов площадке с высокими тополями, он увидел одноэтажное здание из легких пластиковых плит и прочел надпись из больших красных букв, паривших над крышей: «Пивной бар». Сразу захотелось пить, он почувствовал, что во рту у него сухо.
Вблизи дверей пивного бара курила группа мужчин в помятых брюках и в рубашках с рыжими пятнами. Все заинтересованно посмотрели на него и проводили его взглядами до самых дверей.
Едва он шагнул за порог, как сразу почувствовал кисловатый пивной запах. Внутри, как в пчелином улье, гудело от неразборчивых голосов. Вытянутый, довольно просторный зал был тесно заставлен столиками на ножках из гнутых железных трубок, за столиками везде сидели люди. Он невольно посмотрел на часы: странно, сегодня понедельник, времени еще нет и двенадцати, а народу здесь полным-полно.
За стойкой торговала молодая румяная женщина: она быстро подставляла под струю пива из крана кружки и с обезьяньей ловкостью двигала их по гладкой стойке.
Отстояв очередь, Андрей Данилович с трудом отыскал глазами свободное место за столом и пошел туда с двумя полными кружками в руках.
Напротив за столиком пил пиво дня три уже, похоже, не бритый мужчина. Сначала Андрею Даниловичу показалось, что ему лет сорок, но, присмотревшись внимательнее, он понял: нет, мужчине нет и тридцати, просто он зарос щетиной, глаза у него воспаленные, покрасневшие, а кожа серая, словно он все дни и ночи проводит в помещении.
Тот перехватил его взгляд и спросил:
— Что, отец, тоже голова с похмелья болит?
Андрей Данилович сердито ответил:
— Я с похмелья не бываю.
Сосед слева сказал:
— А зачем тогда с утра пиво лакать?
— То есть как зачем... Пить хочется.
Те двое и третий, сидевший справа, посмотрели на него с изумлением, словно им непонятно было, как можно просто так, захотев пить, зайти в пивную.
Сплошной гул голосов раздражал. Ничего нельзя было разобрать, и Андрей Данилович морщился, хмурился, и тут неожиданно отчетливо услышал два голоса:
— А надо на них атомную бомбу бросить: пусть не лезут.
— Если хотят, чтобы я с похмелья не прогуливал, то пускай вместо газированной воды в цех проведут шланг с пивом, как это уже давно за границей делается.
Позади кто-то обиженно говорил:
— Все законы на стороне баб... Что я ей сделал? Ну, пришел выпимши. Так не лезь. А то лезет, глаза норовит выцарапать и вопит на всю улицу: жизнь-де ее заел. Оттолкнул, а она головой об косяк, семь суток отсидел. Надо правительству подсказать, чтобы закон специальный выпустили, оградительный мужиков от баб.
Соседи его засмеялись:
— Неплохо бы... Но лучше всех баб на ударные стройки отправить.