Поиски

Первым приехал Шерифф, я услышал за дверью его быстрые шаги, и вот он уже шел мне навстречу по комнате своей смешной покачивающейся походкой.

— Хэлло, — приветствовал он меня, чуть задыхаясь.

— Хэлло, Чарльз, — отозвался я. — Сто лет тебя не видел.

Он здорово постарел, подумал я, впрочем, так же он выглядел пять лет назад, когда он метался в тревоге и постоянно недосыпал. Щеки его потеряли былую округлость, и от румянца остались только два пятна. На лбу и вокруг глаз прорезались морщинки, и одно веко подергивалось. Одет он был не так тщательно, как одевался раньше, на моей памяти. Но вот он сел, улыбнулся, и в глазах его вспыхнули прежняя веселость, блеск и легкомыслие.

— Очень приятная у тебя квартирка, — сказал он, — хотя на меня она и не производит такого сильного впечатления, как должна была бы. В Саутгемптоне вполне приличные дома, но это почти все, что там можно найти. Неважный город. Не подходящее место для молодого человека с духовными запросами.

Я улыбнулся. Он все еще немного нервничал.

— Как Одри? — спросил я.

Он заколебался.

— Хорошо, — сказал он, — очень хорошо.

И тут у него вырвалось:

— Артур, она ждет ребенка.

— Когда?

Это было странно слышать.

— Через шесть месяцев. — Шерифф улыбнулся и опять стал самим собой. — Подумай только, Артур, ребенок! А может быть, и два.

— Забавное это будет существо, — сказал я.

— Представляешь меня в роли отца, — расхохотался он. — Бог мой, хорошенькое начало жизни для ребенка!

— Наверное, будет трудно с деньгами, — сказал я, испытывая в душе невольное удовлетворение.

Слишком много горьких воспоминаний было с ним связано, но я не питал к нему обиды. Воспоминания были почти безличными, все это как будто давно ушло в прошлое. К этому легкомысленному человеку я испытывал сейчас более теплое чувство, чем за все время с тех пор, как мы были дружны.

— Ты прав, Артур. — В глазах у него появилась тревога, хотя он продолжал улыбаться. — Ты прав, как всегда. В данном случае еще более банально. Я получаю триста фунтов, и я в долгах, как ты можешь догадаться. Вряд ли ребенок поможет исправить эту ситуацию, как ты думаешь?

Я припомнил, как он хвастался какими-то богатыми родственниками, которые жаждали засыпать его деньгами, так что если он захочет, то к тридцати годам может бросить работу; тогда якобы это было ни к чему, он хотел работать ради работы, но, возможно, он и примет от них какие-то деньги. Тогда я верил этим россказням, но постепенно, очень медленно эта вера таяла, потому что он постоянно был беднее даже нас с Хантом. К слову сказать, он все еще должен был мне пятьдесят фунтов или что-то в этом роде.

— Это неприятно, — сказал я.

— Дело не только в этом. Важнее то, что происходит в сердце. Но деньги помогли бы. Может быть, тогда у меня было бы больше мужества. — Он пожал плечами. — Подумай, чего я мог бы добиться, — улыбнулся он, — если бы у меня было больше мужества.

Мы вышли, чтобы встретить Ханта, и увидели его — бледного, слегка сутулого, но голова его все так же возвышалась над толпой, высыпавшей из поезда. Его лицо оживилось, когда он увидел нас, всю дорогу до моего дома они с Шериффом обменивались шутками и воспоминаниями. Мы зашли на минутку ко мне в квартиру и отправились пообедать. На улице было тепло, и в стороне от освещенных улиц, за парком, небо пылало густым пурпуром.

— Представляете, — сказал Шерифф, — восемь лет прошло с тех пор, как мы последний раз все вместе сидели за столом? Восемь лет. Как подумаю о всех тех, с кем я за это время обедал! Если их выстроить в ряд, то хватит отсюда до Саутгемптона.

— Какая жалость, — добавил он, — что этого нельзя сделать.

Хант улыбнулся.

— Мне хватило бы расстояния между двумя фонарными столбами, — сказал он.

Шерифф обернулся к нему.

— Почему ты не интересуешься людьми? Да, да, я знаю, тебя по-прежнему интересуют их души. Но я имею в виду знакомиться с живыми людьми, ходить на обеды, на танцы. В Манчестере должны быть сотни женщин, которые охотно потанцевали бы с тобой.

— Ты хочешь сказать, что это отвлекало бы меня от самого себя, — чуть принужденно рассмеялся Хант.

— Да, — заявил Шерифф. — Чертовски жаль, что меня не было с тобой эти последние годы. Я заставил бы тебя радоваться кое-чему. Тому, что лежит на поверхности, если тебе так нравится. Но ведь то, что нас радует, и находится на поверхности. Когда ты ценишь это, ты одновременно осознаешь тот факт, что жизнь сама по себе стоит больше, чем мелкие неприятности, сопутствующие ей. Среди этих мелких неприятностей, — усмехнулся он, — моральный долг.

Мы направились в ресторан на Джермин-стрит и уселись в первом этаже у открытого окна, выходившего на улицу. И тут Хант вернулся к словам, о которых Шерифф давно уже забыл. Это было так характерно для них обоих.

— Если ты это называешь мелкими неприятностями, — сказал Хант; Шерифф удивленно взглянул на него, потом вспомнил, — то я предпочитаю их…

— Вот тут ты и неправ, — быстро сказал Шерифф.

— …твоей жизни самой по себе. Что бы это ни означало. Для меня это как религия, — Хант неторопливо думал вслух. — Это громкая фраза, которая заменяет чувство, вот и все. Вроде как бог…

Тут я не выдержал:

— Как любая другая фраза, которая вызывает отклик в твоей душе и гипнотизирует тебя, заставляя думать, что в ней заложена глубокая идея.

— И разговаривая об этом, — сказал Шерифф, — ты получаешь удовольствие от жизни как таковой. Ты становишься великим человеком, Артур, и ты забываешь о том, что можно просто получать удовольствие от каких-то вещей. Когда ты последний раз танцевал?

— Кажется, на рождество. За границей.

— Ну вот видишь. А в крикет ты теперь играешь?

— Давно уже не играл.

— А ведь когда-то ты получал от этого удовольствие. Любовь?

— В свободнее минуты.

— В свободные минуты! Это я не называю любовью.

Я не стал говорить о том, что было бы справедливее мне сказать, что это не то, что я называю любовью.

Я заказал хороший обед, к рыбе Шерифф взял превосходный рейнвейн.

— Я допускаю, что ты хорошо ешь и пьешь, — сказал он. — Отдаю тебе в этом вопросе должное. Но в конце концов это удовольствие для тех, для кого все остальное уже в прошлом. — Он сморщил свое подвижное лицо и уставился на меня большими серьезными и в то же время смеющимися глазами. — Артур! Теперь самое время, — прошептал он.

— Для чего?

— Взять себя в руки. Если ты каждый день будешь говорить себе: «Я должен стать более человечным, я должен стать более человечным», — все пойдет иначе. Просто держи всегда эту мысль в голове и, когда появится искушение, отбрось его. Сосредоточься и старайся быть более человечным. Не отмахивайся от этого. Это, наверно, будет трудно. Потребуются жертвы и внутренняя дисциплина. Но если ты будешь очень стараться, ты победишь.

Его манера по-прежнему забавляла меня. Хант улыбался.

— Я верю в тебя. Даже сейчас, — сказал Шерифф.

Шерифф выпил уже достаточно, чтобы прийти в возбужденное состояние, я тоже был слегка на взводе. Это была странная встреча. Шерифф теперь дурачился не так непосредственно, как когда-то. Теперь это была бравада, своего рода защита от тревоги, от опустошенности, которые временами прорывались наружу. В прошлом он старался играть роль душевного, свойского парня, теперь он почти смирился с обликом, более близким к истинному (но не вполне, конечно). Теперь он старался изобразить себя перед самим собой и перед нами весельчаком, принимающим жизнь такой, как она есть, умеющим любить и смеяться. Он играл свою роль с воодушевлением, и рядом с ним медлительность Ханта вызывала раздражение, его спокойствие становилось скучным, и я поймал себя на том, что все свои реплики я обращал к Шериффу.

Позже в ресторан вошла молодая женщина и села у окна напротив нас. Я заметил, что взгляд Шериффа несколько раз упорно останавливался на ней, его небольшой яркий рот полуоткрылся.