Поиски

Была еще одна причина, дававшая мне надежду найти наконец путь к этим молекулам: я приобрел уже немалый опыт в проведении экспериментальных исследований, я отточил свой мозг, общаясь с Люти и другими физиками, и расширил кругозор благодаря смелым обобщениям Макдональда, а главное — я был совершенно уверен в себе. Раз у меня родилась идея, значит, ею стоит заняться, даже если эта идея и выглядит невероятной; ведь и гораздо менее убедительные мои идеи оправдывали себя. В такой уверенности была бы большая опасность, если бы я взял рядовую тему, я очень легко мог бы утратить осторожность, понадеявшись на свое везение. Но речь шла о проблеме, которой никто никогда не касался, и мне необходима была именно эта преувеличенная вера в себя. Я часто думаю, что в то время был совершенно непростительно самоуверен, но решение взяться за труднейшие исследования было не худшим проявлением этой самоуверенности.

Почти с первых же шагов заветная проблема предстала передо мной в совершенно ином свете. Все мои прежние попытки были нелепы, думал я; а что если я отброшу их и попробую принципиально новый вариант? Вариант этот, правда, казался маловероятным, но все остальные вообще никуда не годились. В этом новом варианте структура молекулы абсолютно не походила ни на что, способное прийти в голову, но она должна быть правильной, поскольку более вероятные варианты структуры не увязывались ни с какими полученными мною данными. Вскоре я начал строить модели структуры из маленьких шариков пластилина, изображавших атомы, и стальной проволоки. Для сравнения я воспроизвел старые варианты, затем сконструировал новый, который выглядел весьма странно и был совершенно непохож ни на одну структуру, виденную мной. И тем не менее я испытывал огромное волнение. «Эта модель правильная, — твердил я себе. — Это то, что нужно».

И вот почему я так думал. Я припомнил некоторые расчеты кривых рассеяния для разных моделей. Ни один результат даже отдаленно не напоминал истину. И я чувствовал, что новая структура должна дать гораздо более удовлетворительные результаты. Я поспешно принялся за расчеты. Это была долгая, утомительная и сложная счетная работа, но я хотел быстрее проделать ее, ошибался из-за своего нетерпения и вынужден был возвращаться назад. Я был поражен, когда получил ответ: новая модель не давала полного совпадения, но была ближе к нужному результату, чем все остальные. Насколько я сейчас помню, искомый результат по одному из параметров составлял 1,32, три мои предыдущие модели давали 1,1; 1,65 и 1,7, новая же модель дала результат 1,4. «Наконец-то я на верном пути, — думал я, — это смелая попытка, но наконец-то я на верном пути».

В течение двух недель я тщательнейшим образом анализировал данные всех опытов с того момента, когда я впервые взялся за решение этой задачи. Это было огромное количество таблиц с цифрами и папка с рентгеновскими снимками (в моей новой установке в Кембридже я использовал фотографическую регистрацию); я так часто просматривал их, что знал почти наизусть. И все-таки я начал изучать их заново, более тщательно, чем раньше, стараясь проанализировать их в свете новой структуры. «Если она правильна, — думал я, — то цифры должны достичь максимума и потом резко упасть вниз». Так и было, хотя максимум был не такой четкий, каким должен был быть. И так я проверил все свои опыты, представлявшие более чем годичный труд, и убедился, что все они подтверждают новый вариант структуры с небольшим отклонением, которое кое-где оказывалось чуть больше, кое-где чуть меньше. Стало совершенно ясно, какие уточнения нужно сделать, я должен был слегка видоизменить модель, но я был уверен, что стою на верном пути. В тот день, когда я шел домой обедать, во мне все пело от радости, мне так хотелось поделиться с кем-нибудь своей новостью, я помахал рукой проезжавшему мимо на велосипеде человеку, с которым едва был знаком; мне вдруг захотелось послать Одри телеграмму, но потом я решил лучше съездить к ней на следующий день; Королевский проспект казался мне на редкость приятной улицей, и молодые люди, шумевшие на другой стороне проспекта, — замечательными молодыми людьми. Я быстро поел, мне так хотелось насладиться своим счастьем, но вместо того я поспешил обратно в лабораторию, чтобы закончить работу, как говорится, ликвидировать все хвосты и уж после этого как следует отдохнуть. У меня было ощущение, что пройден серьезный этап.

Нужно было еще проверить четыре снимка. Они были сняты в начале недели, и я уже однажды просматривал их. Теперь надо было сделать тщательные измерения, занести данные в журнал, и работа была бы закончена. Я взял первый снимок, все было так, как я и ожидал. Догадка подтвердилась даже убедительнее, чем в более ранних опытах. Затем я просмотрел второй снимок и закурил сигарету. Потом третий. Я внимательно рассматривал черные точки. Все шло хорошо, и вдруг — у меня екнуло сердце — я заметил позади каждой отчетливой черной точки расплывчатое пятнышко. Почва ушла у меня из-под ног: ошибка, катастрофическая ошибка! Я лихорадочно искал другое объяснение — может быть, не тот снимок, может быть, случайность, но снимок смеялся мне в лицо, пленка была та самая, это был единственный опыт, где я добился почти идеальных условий. Можно ли было объяснить это как-нибудь иначе? Я уставился на цифры, на листы с результатами, которые я втиснул в свою схему. Щеки у меня пылали, я пытался примирить этот снимок с моей моделью. Одно невероятное предположение, другое невероятное предположение, возможность ошибки в постановке опыта… Я жадно искал ответа, утратив всякую способность критически мыслить. Все было напрасно. Я был неправ, безнадежно неправ. Придется все начать сначала.

Тогда я стал думать: а если бы я не сделал этого снимка? Я ведь совершенно спокойно мог бы и не сделать его. Тогда я был бы удовлетворен своей идеей, любой на моем месте был бы удовлетворен… Доказательств моей правоты было более чем достаточно и без этого снимка. Я бы выиграл большую ставку. Моя карьера была бы сделана. Рано или поздно кто-нибудь, конечно, проделал бы этот опыт, и было бы доказано, что я ошибался, но это случилось бы через много лет, и мою ошибку сочли бы вполне простительной. По тем данным, которые я получил, я должен был быть прав. Именно так считали бы все.

Признаюсь, был момент, когда мне захотелось уничтожить снимок. Этот порыв был инстинктивным. Но так же инстинктивно все силы моей… совести ученого, что ли, — вероятно, даже больше того, страсти, бросившей меня в объятия науки, — возмутились во мне. Ведь я жаждал найти то, что, по моему мнению, являлось Истиной. Соблазны славы, жизненных благ и честолюбия толкали меня на преступление, но моя страсть оказалась сильнее. Не рисуясь перед самим собой и даже не успев как следует подумать, я рассмеялся над искушением уничтожить злосчастный снимок. Смех мой прозвучал довольно нервно. И я записал в своем журнале:

30 марта.

Снимок № 3 один имеет вторичные пятна, концентрически располагающиеся вокруг основных точек. Это полностью опровергает структуру В. Соответственно объяснение опытов с 4 по 30 марта должно быть отвергнуто.

В тот день я понял, откуда берутся фальсификации, которые время от времени вкрадываются в науку. Иногда они происходят совершенно бессознательно, из-за того, что человек не видит те факты, которых ему не хочется видеть, сам себя вводит в заблуждение. Как в моем случае: я не видел, потому что подсознательно я предпочитал не замечать вторичных пятен. Иногда — это случается реже — обман бывает более сознательным, когда ошибка обнаружена, но ученый не может объяснить ее. Вот тут-то и таилось мое искушение. Скрыть ошибку может человек, в котором страсть исследователя оказывается слабее обычных человеческих страстей — стремления к прочному положению и к деньгам. Иногда такой грех совершается чисто импульсивно людьми, у которых нет твердых убеждений, потом они с легкостью забывают о нем и живут спокойно и честно трудятся. А бывает, что человек переживает свое падение до конца жизни. Я мог бы выявить многие виды обмана среди тех ошибок, с которыми я сталкивался; после того дня я стал относиться к ним более терпимо.