Дивизион

Лишь в окружении молодых солдат наш герой испытывал некоторое облегчение. Общение с ними было для него даже какой-то отдушиной. Иногда они все вместе смеялись над собственной тяжелой и унизительной жизнью. Разговор с ними доставлял Азизову определенное удовольствие. Самохин относился к нему особенно по-дружески. Пытался помогать, замечая, что ему не хватает навыков физической работы. Гришин обучал его ориентироваться на позиции. Сардаров с Бердыевым также помогали ему чем могли. Эти дружеские проявления поддерживали Азизова и утешали, и он в душе опять соглашался остаться служить с этими ребятами в дивизионе, лишь бы «старики» быстрее ушли – это должно было случиться не позже конца декабря. Вот тогда даже в дивизионе должна была наступить не такая уж плохая жизнь. Но такие проблески радости были нечастыми и недолгими. Все больше снедала его душу тоска. Бывали моменты такого глубокого отчаяния, такого чувства безнадежности, что не хотелось больше жить. Ему иногда казалось, что конца такой жизни не будет или он просто не сумеет его дождаться. А жизнь по ту сторону колючей проволоки, которую он вел до армии, называемая солдатами ласково «гражданкой», все больше и больше отдалялась от него, казалась какой-то нереальной, сказочной.

Теперь уже все в дивизионе понимали, даже некоторые офицеры, что больше всех здесь достается Азизову. А тот со своей стороны продолжал надеяться, что если комбат узнает об истинных отношениях между своими подчиненными, он обязательно положит им конец, восстановит справедливость. Капитан Звягинцев и правда интересовался жизнью своих подчиненных. Так он выдал Кузьме новую военную форму, заметив, что тот ходит в слишком старом и рваном. Спрашивал он и о других трудностях своих подчиненных, говорил, что накажет любого, если узнает о давлении на его молодых солдат со стороны старослужащих. Может, рассказать ему все, думал неоднократно Азизов. Нет, он не сможет.

Так его все будут считать предателем. Ведь это же закон армии – сегодня тебя, а завтра ты. Однажды, когда Азизов стирал чужие брюки, Корецкий, водитель командира, возивший в его отсутствие замполита, увидев замученного Азизова, сказал ему:

– Они нас еще больше гоняли – чеченцы.

Азизов тогда осмелился спросить его об этих чеченцах. Корецкий был человек мягкий,  молодых особенно не обижал, не заставлял на себя работать. К нему все относились хорошо: и молодые и старослужащие. Только многословным он не был, и в тот день рассказал Азизову о чеченцах мало.

Молодые солдаты уже были наслышаны о чеченцах, хотя видели их только мельком, а полугодки успели прослужить при них шесть месяцев. Что об этих чеченцах только ни рассказывали: какие они были смелые и бесстрашные, жестокие и беспощадные, и как они гоняли нынешних «дедов». Это было намного больше, чем положено, жить полтора года под гнетом! Ведь через год солдат становился неприкосновенным человеком и должен был сам держать других, более молодых в подчинении. Комбат же был теми чеченцами очень доволен, считал их своими лучшими солдатами, и все они за время службы получили по два отпуска, как капитан сам рассказывал. Среди молодых солдат говорили, что именно из-за чеченцев «деды» теперь такие злые. Они мстят за то, что с ними так жестоко обращались, причем значительно дольше, чем следовало «по правилам». А поскольку своим обидчикам они мстить не могли, их злоба оказалась направлена на молодых солдат.

Как же все это изменить, как исправить? Кто и когда вообще все это придумал? При содействии офицеров этот порядок можно было изменить, был уверен Азизов. Только куда они смотрели, неужели не видели, что творилось в солдатской среде? Почему они не понимают, что находясь под таким давлением, живя в оскорблениях и унижениях, невозможно быть хорошим солдатом? Азизов постепенно начал терять надежду и на то, что даже появление комбата что-либо изменит. Потому-то, как он теперь понял, никто и не рассказывал офицерам о своих страданиях, боясь, что за этим могло последовать еще худшее наказание со стороны «стариков». Кроме того, всю оставшуюся службу носить клеймо предателя еще страшнее; тебя будут сторониться, тебя не будут больше считать мужчиной. За это даже солдаты твоего призыва могут от тебя отвернуться, и всю остальную службу ты должен будешь провести как изгой. Все кругом будут считать себя выше тебя. Еще в полку Азизов сталкивался с похожей ситуацией. Он увидел, как один сержант, будучи даже «дедом», не пользовался уважением. Его считали предателем даже собственные земляки и не поддерживали с ним отношений. О нем говорили, что он наушничает, передает командованию все, что слышит от солдат. А это не уважают не только старослужащие, но и молодые.

Значит, нужно терпеть, как-то пережить первый год, а после этого нынешние молодые должны были стать «хозяевами» дивизиона, и делать с молодыми то же самое, что сейчас имели сами. Так Азизов временами опять соглашался с этим – ведь таков закон армии. Но потом внутри него поднимался протест: разве ради этого его забрали из университета, чтобы избивать здесь год и чтобы потом он тоже самое проделывал сам? Как он будет после этого учиться? Что будет с его стремлениями к высокому? С его разрушенной душой? Можно ли после всего этого считать себя личностью, интеллигентом, который учит других, ведет к высокому, духовному? Как можно было все это совместить? Может, только имея силу и мужество, можно было этому противостоять? Ведь с Мардановым они не смогли ничего сделать. Он каким был, таким и остался. И, казалось бы, именно Марданову служить в дивизионе, а Азизову в полку. Случилось же почему-то наоборот.

Некоторые из полугодок иногда тоже пытались принизить Азизова, видя, что он самый гонимый и слабый среди молодых. Но тут вопреки их ожиданиям Азизов сопротивлялся очень яростно. Он старался хоть в чем-то не уступать позиции, сохранить свое лицо. Однажды, когда он стоял дневальным, неожиданно в дивизион позвонила девушка, чтобы поболтать с кем-то из солдат. О подобном Азизов прежде никогда не слышал. Он очень стеснялся, но невольно все же поддержал разговор с этой, судя по голосу, милой особой. В это время параллельную трубку взял Жужанов из полугодок, сидящий в пропускном пункте, и таким образом ворвался в разговор. Осмелевший Азизов – возможно, девочка на него так подействовала — велел ему положить трубку. Тот грубо потребовал, чтобы он сам это сделал. А тут и девушка выразила желание, к удивлению Азизова, поболтать именно с Жужановым. Азизов, раздосадованный, положил телефон, но дал себе слово, что разберется с этим наглецом. Через несколько дней, когда они встретились во дворе дивизиона, Азизов потребовал у него ответа за тот случай. Жужанов считал себя правым, так как прослужил на полгода больше. Такое заявление не понравилось Азизову — служить на полгода больше не имело для него особого значения. Слово за слово, и он вызвал Жужанова выяснять отношения за учебным центром. За зданием учебного центра никого кроме них не было. Азизов повел себя напористо и даже почувствовал, что Жужанов постепенно ему уступает. Но первый же удар Азизова оказался очень слабым. Жужанов, толстый и высокий, не стал бороться с ним стоя, а, приблизившись, схватил его двумя руками за пояс и начал валить на землю. Противостоять этому Азизов не мог. Когда он упал, Жужанов сел на него сверху, и начал бить кулаком по лицу. Это было очень больно.

– Хорошо, отпусти, – сказал Азизов.

А это уже было признанием поражения.

Азизову было очень обидно: теперь его избил один из тех, кто не являлся ни «дедом», ни «черпаком». Им предстояло еще очень долго служить вместе, и теперь он все время будет помнить это позорное поражение в драке. Так они разошлись. Вскоре все молодые солдаты узнали еще об одном поражении Азизова. Это доказывала свежая ссадина на его челюсти, образовавшаяся от тяжелых кулаков Жужанова. Однако, несмотря на это, Азизов не собирался сдаваться. Он продолжал бороться за то, чтобы солдаты его призыва и полугодки относились к нему как к равному. Сказать, что он добился в этом успехов, к сожалению, было сложно. Со временем к нему стал все хуже относиться Садретдинов. Податливость и непротивление Азизова гонениям также, безусловно, служили этому причиной. Так он оказался теперь и самым гонимым солдатом в стартовой батарее Садретдинова. Если кого-то приходилось посылать за чем-то, выбирали именно Азизова. Его слабые возражения во внимание не принимались. Да он и сам все чаще предпочитал молчать, чем сопротивляться. Азизова удивляло то, что Садретдинов относился к Сардарову, Бердыеву, Кузьме лучше, чем к нему. И это было окончательным поражением. Надежда на то, что Садретдинов – человек с высшим образованием — отнесется к нему как к студенту с уважением, рухнула. Как бы Азизов ни надеялся на понимание со стороны Садретдинова и ни старался завоевать его симпатию и расположение, на сержанта это никак не действовало. Сдержанный он был человек или черствый, понять было нелегко.