Моя Игрень

— Так у тебя самого через слово матюк! — вмешиваюсь я.

— И что?

— Чего другим запрещаешь?

— Не нравится.

— А мне ты не нравишься!

— У тебя две жизни? — вмешался Ткаченко. Лицо к моему — на расстояние носового дуновения.

— Ну так убей меня!

— Нос откушу.

— Вперёд!

Медсестра Татьяна всё видела. (Позднее Ткаченко с оной обнимался. Я побоялся, что так и следы заметёт.) Ткаченко вернулся на кресло: "Свяжем его — вместо защиты на БТР. К оконной решётке. И будет орать: 'Свободу попугаям... Свободу художникам'". (Меня почему-то назвали художником.)

Палата. Возвращаюсь я на свою койку. Сидят АТО-шники мрачнее тучи. Андрею хочется разъяснений. Меня называя "телом", объявил, якобы мне место с "этими" (пациентами). Думает, охренеть как оскорбил!

— Я войну прошёл, и мне матюгаться можно.

— Больные тоже много пережили, раз они здесь.

— Не надо мне, пожалуйста, про войну. Ты видел, у человека когда рёбра выворачиваются? Когда другу 99,9% кожи сожжено, просит его застрелить, убивал?

— Ничего, — Ткаченко солдата тешит, — будет эту ночь спать под окном.

Ткаченко склонился надо мной, угрожает и по-тарабарски бранит. "Сам такой", — говорю, в его глаза не глядя. Мне посулы проснуться среди шоссе на койке голым и привязанным. Я так и воображаю: Ткаченко же с отделения выпускают. Койку, может, и вынесет. Ткаченко в углу, выпивая за компанию: "Ночка сегодня — что надо". Реплика нарочно для меня. Вышел — обращаюся к сопалатникам. Подобно Христу, прошу бодрствовать. Меня заверяют, якобы ничего не будет. Сижу сочиняю себе кошмары. Сплю-сплю, Ткаченко приходит и начинает избивать и насиловать. У меня реактивный психоз. Меня привязывают, и на всю жизнь я в Игрени. Лучше не спать?

По телефону маму предупредил. Медперсонал, оказывается, всё подслушал. Медсёстры приходили, забирали в иную палату Дмитрия Мальчишку. Выяснилось, они перепутали. Ткаченко: "Не того в карты проиграли". Когда к Артуру, дежурному, пошёл, он уже всё знает. Пировали медсёстры, сулят, якобы в иную палату переселят. "И Свету возле положим". Ткаченко ходил и, чтоб я слышал, объявлял его собеседникам: "Сказку на ночь раскажем" или: "Подхожу к санитару: 'Слушай меня, внимательно слушай...'".

Перевели меня через пару палат. К умалишённым. Краснокофтный меня хорошо принял. Уж и спокойнее стало.

Прошли дни. Поднялся шум, якобы пропала Ткаченкова планшетка. Я до того сидел у палаты прежней. Вдруг именно меня заподозрят? Вдруг обокраденный и подложил эту вещь мне? Чтобы меня разоблачить? Ринулся во свою палату проверять. Надо сидеть и не выходить. Врывается Ткаченко.

— Вставай давай!

— Зачем?

— Вставай, ска, дебил!

Ноги сами перенесли меня на соседнюю кровать. Помощник его щупает у меня вещи. Отгибая матрас.

Отправился за медсестрой. Возмущается, но не Сергеем. "Чего за себя постоять не может?!" — сказала моей матери. Появляется Ткаченко, к этой медсестре ласкается. Тупоголовая жалуется выродку на мою жалобу. Тот отрицает, отшучивается. "Пусть его мама деньги собирает". Издевательски медсестра сказала, чтоб её держался. Ткаченко предложил и поженить.

Ночами Сергей с Атошниками ночами бубнят и шляются по коридору. Слышу крики связанных. Угрозы Ткаченко. Больные посылают. Кого-то душат. Вдруг это мой знакомый? Медсёстры пытаются Ткаченко, дежурного сдерживать. Я выхожу, чтобы помочь. Но чем я помогу? Чтобы только видеть происходящее, надо подойти. Выгляжу дураком. Где видано, чтобы людей связывали, били? Чтобы невозможно было помочь?

16 февраля сижу в палате беззаботно. Врывается Сергей. Становится передо мной: сидел я кровати поперёк.

— Руки на стену.

— Перебьёшься.

— Думаешь, самый умный?

Меня по бедру — со страху газы не сдержал. Сопалатники не вмешиваются. "Закройте дверь". Больные наблюдают из-за двери. Ткаченко мне по лицу. Спустя секунды — возле сестринской. Жалуюсь. Мужчина пытается меня рассоветовать: "Конфликт исчерпан". Медсёстры не реагируют. Ткаченко продолжает обход. Оказывается, снова что-то пропало.

От испуга даже не помню, кто присутствовал. Один, оказывается, видел обыски — заблаговременно вышел. Больные стали спорить о произошедшем. Будто бы видели, что меня били в грудь. Будто бы две койки были пусты. Будто бы Ткаченко пах перегаром. Я пытаюсь оспаривать. Шептун, я помню, не выходил. Спрашиваем его — "У меня свои проблемы". Ко мне прицепились: "Я что, псих?" — "Говори, что хочешь" — "Что значит?.. На меня подумают" — "Оставьте меня в покое".

В коридоре кричат. Ткаченко напал и на медсестру.

— Серёжа! Серёжа! — заскулила вторая.

— Солнце, я тебя съем! — выскочило чудовище в коридор.

— Дай хоть ночь додежурить спокойно. Уволюся завтра.

Вторая медсестра выпросила, чтобы Ткаченко вернулся в палату. Возвращается вразвалочку.

Наутро мама была потрясена. Выпросила, чтобы меня выпуситили домой. У медсестры выпрашиваю пуховик. Зачем? Викторовна, говорю, велела. Встречаю психолога: куда? Мама, говорю, ждёт. Стрессы заставили расхвораться. Выезжал я лихорадящим. В микроавтобусе со слабости сажуся на пол. А спустя пару дней уже возвращаться на психкомиссию. Температура, но сижу жду.

Перед отъездом эта Викторовна попрекнула, что не пишу заявление. Спросил её фамилию на шапку — "Иванова". Оказалась Рачинской. Значит, она заявления не хотела. Хотела выставить меня дурачком. И Ткаченко со мной одновременно выписывают. Следовательно, все конфликты подстроены больничной администрацией. Неспроста медсестру предупреждали, что Ткаченко скучать не даст (её слова). Людей стравливают, отслеживая реакцию. Безнаказанно.

Эпилог

В Игрени находился с 10 по 19 февраля 2015 года. За такое время метеослужба меня не дождалась. Рабочее место потерял. За документами, называется, сходил!

Военного билета не получил. Долго тянули больницы-военкоматы. Недели минули, пока меня не вызвали. Дали временное удостоверение. К армии не годен. Шизотипическое расстройство личности.