Моя Игрень

Обсессивный Паренёк. Лицо бесстрастное, голова треугольная вследствие слежавшиейся, торчащей шевелюры. Ходит и дверные ручки теребит.

Толстяк Озлобленный. Лет ему 40-50. На кофте скалящаяся змея. Глаза злые. Постоянно раздражён.

Толстяк Улыбчивый, около 30-ти, расхаживает обычно по пояс обнажённым. Болтает его брюхом и сиськами. Глаза пузырями. Волосы чёрные, короткие, торчком. Манера говорить — аччелерандо. Тема разговора спутана. То напевы свидетель-иеговывского гимна, то папаша — мразь, то Викторовне — смерть, то ливерную любит уминать после рабочего дня, то голую женщину нарисовал, то давай видеоклипы посмотрим. Чревоугодник и похотливый. Детская непосредственность. С матерью груб. Может агрессивничать. Но то, наверно, бравада. Видно, что других опасается. Жалко парня.

Красавец Прикованный. Беспомощный и расхристанный. Одурманенным ещё пытается что-то сказать. Глядя на меня. Руки прибинтованы до койки. Пытается мастурбировать, ему не дают. Если б я мог удовлетворить! Медсестра замахивается. Солдатня подшучивает. Я мастурбирую — меня тоже свяжут? Воображаю: ночь, а медсестра (была красавица-медсестра) дежурит одна. Среди воя, стука, стона сопалатников она краётся к этому блеющему красавцу. Садится на привязанного. Дикое, безумное наслаждение.

Напуганного старика вели за верёвочки на запястьях. На глазу синяк. Его связывают, а старик и стонет, и корчится. Старая медсестра на нервах ударила, накрыла матрасом. Успокоившийся либо смирившийся, затих и во рту палец. "Чупа-чупс", — острит Андрей. Хихикая, Ткаченко рассказывает: его, старика, вели на рентген. Внутри кабинки запаниковал. "Клаустрофобия". Заперли да начали метущегося лучами. Плевался лекарствами — солдацкие наезды. Несчастный.

День Игрени

В сумерки включается свет и телемузыка на полную. Медсестра ходит и каждую палату так. Кричит о подъёме, зовёт умываться. Окоченевшие со сна конечности передвигаю, курс я держу на туалет. По коридору шумно, людно. Рожи кислые. Выжидаю свобождения туалета. Хожу коридором. Скоро коридор уже пустеет. Начинают обход.

Свора психиатров объявляется в дверях. Словно птеничьи головы с гнезда вращаются. Посмотрели по сторонам, опросили, не задержались.

Дальше можно спать, однако не спится. Убийственно скучно. Силю себя заинтересовать одною книгою. Кто-то кушает. Обсасывают уже несвежую шутку. Не смешную с первого раза. Многие по коридору гуляют. Кто-то при телевизоре (ненавижу телевидение!). К услугам игральные карты, шахматы. Ткаченко думает, убивается время лучше всего ручною работой.

Завели покушать. Обследуемые демонстративно в эту столовую ни ногой. Света много. В окне понурые развалины, чёрные мокрые деревья, свинцовое небо. Обычно больницы посуду не предоставляют. А тут уже все порции на столах. Ложки-кружки тоже здешние. Заходи, бери хлеб и садись, если где свободно. Посуду занеси. Сидит у подноса медсестра, на подносе — дозы таблеток. Подходи, принимай.

Какать, увы, каждодневно. Еды немного — стул облегчённый. Некоторые нагибаются над очком. Неспроста при подметании выносили таблетки на совке.

Долгожданные сумерки. Вечером обязательно телевизор. Новости. Ещё не в России живём? Ткаченко разваливается да комментарии с умною харей. Меня зовут общаться по телефону. Вечерняя палата кажется покинутой. Ненадолго. Скоро сопалатники выключат освещение: сон. Только Толстяк Улыбчивый остаётся в коридоре. Тревожно. Не спится. Слышны крики, завывания. С палаты выхожу. На свет. Читаю, пока не вымотаюсь.

Конфликты

Медсестра должна была взять анализ испражнений. Однако призналась: если найдут у кого-то глистов, ей это неудобно, поэтому не надо. Я настоял. Мне баночку выделили. По всем отчиталася, будто глиста нет. Но мне дефекация не шла. Меня во всеуслышанье повинила, будто все сдали кал — я нет.

Другая медсестра зашла за бельём и вскрикнула: "Крыса! Такая вот!" Я подошёл и поинтересовался, водятся ли крысы. Медсестра вскрысилася сама: "А ты видел!?" — "Слышал я, Вы сказали..." — "Да что ты слышал! То твои галюны́!" Фамилию не назвала.

Сопалатники тоже конфликтуют. Со мною Ковтун играет. Приближается Толстяк Улыбчивый: "Пошли со мной, колбасы поедим!" Довольный, что слон. Мне пока неудобно, не доиграл. Ковтун отсылает его подальше. Больному не нравится, что "прогоняют". Взялся за карты — Ковтун ему грубит. Ответные грубости, послал, язык ему кажет. Ковтун озлился, замахнулся шахматною доской.

Потом Улыбчивому Толстяку хотелося телепрограмму переключить. "Переключи", — советую. Толстяк Озлобленный его называет обязьяной у пульта, в ответ Улыбчивый Озлобленного посылает. Однако спешит отсюда. Вслед ему: "Моя жопа хороша..."

В палате же Ткаченко держится нахально. Второго дня спрашивает, отчего вчера был я заторможен. Мою внешность осмеял. "Не все вальты в колоде". Во время сна при мне демонстративно пускает ветры. Дмитрий Нарк, однако, при подселении погрозил анониму: "Порву голубятню" — Сергеевы метеоризмы что рукой. Покушался читать моё самоописание — пришлось упрятать и носить его при себе. Я всё терплю да чувствую себя трусом. Надо злобно на него посмотреть.

Дмитрию Мальчишке:

— Обещал убирать? Очередь твоя.

— Я ж убирал уже. На улице.

— Но мы же не на улице живём.

— Жрать кончай, идиот! — это реплика Дмитрия Нарка. — Зды получишь!

Я сказал этому Дмитрию Нарку, чтобы парня не пугал. Пацифист уже протирает у кроватей былца, поручая жертве помогать. Чтобы не было конфликта. Я сижу, воображая, что скажу, когда такой разговор и мне предстоит. Ткаченко с Андреем и Дмитрием очередь явно пропустят.

Ткаченко с АТОлпой ведут одного больного за руки.

— Что вы собираетесь делать?

— Съедим, — Сергей отвечает.

— Всё ништяк, — мне больной.

Возможно, Ткаченко боялся моего наблюдения. В курилке держал одного парня за шею, но заметил, я смотрю, — руку переложил ему на плечо как обнимая.

До того Дмитрий Мальчишка встрял из-за болтливости в разговор. На него Дмитрий Нарк и накричал. "Как язык ещё твой поганый не вырвали!?" Помню, Дмитрий Мальчишка сидел, а Ткаченко нависал и требовал убрать его руки, которыми закрывался. Хотел ударить? Я за медсестрой. Медсестре безразлично.

Терпеть Андрея всё труднее. Герой Украины применяет охотно силу к больным, одряхлевшим и малолетним. Днями с дочерью сюсюкая, даёт указания жене, как её бить. Больных якобы "надо строить". Хвастает, якобы на новости "подсадил" их он. Говоря: "Вы не одни". Можно подумать, Андрей один! Будто бы пациенту хотелося смотреть видеоклипы — вояка заставил его переключить, обзывая "бараном". Даже Ковтун ему замечание сделал. Дошли новости, что старик отказывается травиться лекарством. Андрей устремляется туда, демонстрируя разозлённость: "Пойду набью второй глаз". Возвращается после связывания людей — "за шею надо привязывать, к трубе под стенкой". "Это здоровых, — говорю, — надо!" Я передразнивал его смех. Когда хвастал издевательствами в отношении пленного. В оправдание стал излагать, якобы старушки стали пленного бить, узнавши, что сепаратист.

Я видел его в деле. Он и Ткаченко стонущего старика перетащили, связали. Ткаченко схватившегося за кровать оторвал и без явного надрыва, с ухмылкой. Странно, Ткаченко погладил ему грудь, успокаивая. Другой связанный умоляет освободить и жалуется, что "больше не могу". Андрей, человека связывая, рассказывает ему, что тоже в этой обстановке не может. Сколько лицемерия!

Взяли бытылку, попоили больного. Пришаркал и владелец. Возмущается — сулят ему новую бутылку. Но всё равно нельзя брать чужое. Андрей нависает и начинает ему рассказывать, якобы матюгаться нехорошо.