Дело

Наконец Кроуфорд сказал:

— Надеюсь, что эти несколько поверхностные замечания дадут нашим юрисконсультам кое-какое представление о тех трудностях, с которыми нам пришлось столкнуться, и помогут им понять, в каком направлении работали наши мысли. Считаю, что я как ректор колледжа и председатель суда старейшин должен сообщить им теперь о нашем решении. Это решение сформулировано уже в виде постановления. После того как мы выслушаем замечания, которые могут пожелать сделать наши юрисконсульты, оно будет записано.

Порывшись в бумагах, лежавших перед ним, он взял один листок.

— Это не оно, ректор, к счастью, не оно, — сказал старый Уинслоу. — Это одна из резолюций — одна из многочисленных резолюций, — которые мы с вами не сочли, если я могу так выразиться, вполне отвечающими назначению.

— Вот оно, ректор, — сказал Артур Браун бесстрастно, как и подобает хорошему секретарю.

— Благодарю вас, проректор!

Кроуфорд снял одни очки, надел другие, поудобнее уселся в кресле и начал читать:

— «Тридцатое июня тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года. На состоявшемся сего числа заседании суда старейшин, на котором присутствовали ректор, мистер Уинслоу, мистер Браун и доктор Найтингэйл, было решено, при одном несогласном, следующее: разбор дела, продолжавшийся двадцать шестого, двадцать седьмого, двадцать восьмого и двадцать девятого июня в присутствии юрисконсультов, показал, что доказательства по делу не могут быть признаны достаточно вескими, чтобы подкрепить постановление об увольнении доктора Д. Дж. Говарда от девятнадцатого октября тысяча девятьсот пятьдесят второго года, и что таковое постановление настоящим аннулируется. Было решено также, что членство доктора Говарда будет рассматриваться как продолжавшееся без перерыва во весь тот период, пока он считался уволенным, и что ему должны быть выплачены сполна дивиденды и его оклад за это время; и что членство его будет продолжаться до истечения срока такового».

— Вы согласны с этим, Доуссон-Хилл? — спросил Кроуфорд, кладя бумагу на стол.

На одну секунду краска покрыла лицо Доуссон-Хилла. Затем небрежно, со свойственной ему надменной самоуверенностью он сказал:

— Не могу сказать, что меня очень радует такой исход, ректор.

— Если у вас есть еще какие-нибудь соображения, которые вы хотели бы высказать…

— А есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл?

— Мы очень благодарны вам обоим, — вставил Браун, — но, право, я думаю, дальнейшее обсуждение вопроса вряд ли может что-нибудь дать нам.

— Вы удовлетворены, Эллиот? — спросил Кроуфорд.

Единственное чувство, которое я испытывал, слушая его, было ликование, самое неприкрытое ликование — ликование одержанной победы. Но мне уже давно не приходилось слышать исключительного по своей замысловатости слога колледжских постановлений. Только в следующий момент я сообразил, что это неполная победа. Как и все остальные члены, сотрудники послевоенного периода, Говард был избран только на четыре года. Мы предполагали, что, если он будет восстановлен в должности, тот период, что он был отстранен, засчитан не будет. Они нашли простой способ засчитать его, уплатив ему деньги за этот срок, с тем чтобы избавиться от него, как только это позволит устав. Никому из нас такая возможность не приходила в голову.

— Когда истекает срок его членства? — спросил я.

Браун, увидев, что я понял, в чем суть дела, ответил:

— Тринадцатого декабря этого года.

— Что ж, — сказал я, — нельзя сказать, чтобы вы были в отношении его слишком щедры.

— Нет, Люис, — ответил Браун. — В меру своих возможностей мы даем ему вполне достаточно. Мы считаем, что поступили бы неразумно, дав ему больше.

— Конечно, — сказал Кроуфорд, — он сохраняет право быть избранным в постоянные члены совета, если — и когда — для этого представится вакансия. Хотя я считаю, что не в его интересах будет возлагать на это слишком большие надежды.

Браун снова обратился ко мне:

— Нет, Люис, он получает немало. Он получает по существу то, что хотел. Его репутация остается незапятнанной. Срок его членства истечет сам собой. Относительно же того, как мы это устроили, тут уж мы вправе подумать и о себе.

Все замолчали в ожидании моего решения; в тишине было слышно, как тикают часы.

— Со своей стороны, — сказал я, — думаю, что я могу принять этот приговор. Но я не уверен, что его примут все члены совета, которых я представляю.

— Тем самым они проявят серьезную безответственность, — сказал Браун. И добавил с несвойственной ему простотой и откровенностью: — Знаете ли, это далось нам далеко не так легко. Сделайте все возможное, чтобы убедить их. Хорошо?

Кроуфорд, который все еще сидел, удобно откинувшись в кресле, наклонил голову сперва вправо, затем влево. С довольной улыбкой он сказал:

— Ну что ж! Значит, договорились.

— Теперь я попрошу казначея, — продолжал он, — записать постановление.

Черновик передали Найтингэйлу, перед которым уже лежала открытая книга постановлений. С видом возбужденным и скорее приятно возбужденным, он сказал:

— Итак, значит, мне придется самому записывать в книгу свое «особое мнение». Тоже не всякому дается.

Светловолосая голова склонилась над книгой; он прилежно писал. Уинслоу, отвернувшись от него, отпускал едкие остроты насчет резолюций, которые Найтингэйл может «не трудиться записывать». У меня создалось впечатление, что большую часть дня Браун составлял черновики постановлений, исключавших большую часть свидетельских показаний и, следовательно, ограждавших от подозрений Найтингэйла; но как только формулировка их становилась чересчур определенной, Уинслоу заявлял, что «останется при особом мнении», если же формулировки были расплывчаты, Уинслоу, не без помощи Кроуфорда, высмеивал их, пока они не вычеркивались. Всю свою жизнь Уинслоу обожал редактировать. Уж сегодня-то он насладился!

Однако, ведя борьбу с Брауном относительно этих пунктов, Уинслоу и Кроуфорд уступили в конце концов в отношении срока членства Говарда. Это был компромисс, и чем больше я над ним думал, тем более неоправданным он мне казался. Компромисс этот был не в духе Брауна, хотя придуман был, безусловно, им. Браун был слишком умен и слишком благороден, чтобы не знать, что, признаваясь в своей неправоте, нужно доводить дело до конца и проявлять настоящее великодушие. Я не думал, что их целью было не допустить Говарда до участия в выборах, хотя получилось, что добились они именно этого. Но я был твердо убежден, что это своего рода попытка — объяснить или тем более оправдать которую затруднится в будущем и сам Браун — сделать красивый жест в сторону Найтингэйла за счет человека, пусть ни в чем не повинного, но бывшего причиной всех этих неприятностей.

Тем временем Уинслоу ждал, что Найтингэйл подаст в отставку. Уинслоу привык к Кембриджу прежних лет, где члены колледжа страдали преувеличенным понятием о собственном достоинстве и, располагая личными средствами, могли позволить себе быть непреклонными в вопросах чести; где в ответ на критику было принято швырнуть на стол заявление об отставке, что и сделал в свое время сам Уинслоу. Он не допускал и мысли, что Найтингэйл может не подать в отставку. Старик, потирая руки, ждал этого с минуту на минуту… Я не ждал. Я не сомневался, что Найтингэйл, срок казначейских полномочий которого истекал только еще через четыре года, будет работать до последней минуты последнего дня. Пусть Уинслоу и другие члены совета обливают его холодным презрением, пусть подвергают остракизму, он снесет это, спрятавшись, как улитка, в свою скорлупу; прячась в ней, он будет чувствовать себя обиженным, подчас, быть может, гонимым, ему будут мерещиться оскорбления на каждом шагу, и в ответ он будет делаться все неприятнее и враждебней.

Найтингэйл кончил писать и положил книгу перед Кроуфордом. Я встал со своего места и, после того как они расписались, внимательно просмотрел страницу из-за их спин. Постановление, то самое, которое прочел нам Кроуфорд, было выписано аккуратным каллиграфическим почерком Найтингэйла. Под ним стояли три подписи: Р. Т. А. Кроуфорд, Г. X. Уинслоу, А. Браун. Внизу страницы были написаны две строчки, вставленные Найтингэйлом еще до того, как подписались все остальные.